14. Мотя, фрак и канадская Роза

(Из книги «Пятая графа рикошетом»)

В Танаисе я почти перестала появляться. Прозябать в очереди за случайной возможностью родить от пьяного поэта меня не привлекало, а больше там уже нечего было делать. Разве что по весне меня неизменно тянуло на курганы... на волю.
Так случается, когда сакральное становится достоянием общественности. Тогда оно утрачивает свою силу.
Так и Танаис начинал превращаться в туристическо-кемпинговый центр. Сюда потянулись экстремалы, жаждущие «духовной пищи» и эмоционального допинга.
Что касается хлеба насущного, то в силу социального устройства деревни Недвиговки, кормить это стадо голодных детенышей совдепии никто особо не собирался. Посему они кормились друг другом. А так же поились и плодились.
Выжили, как водится, сильнейшие. И оказалось, что сакральное – само себя сберегает, а набеги на Танаис и прежде случались. Город-то древний.
Правда, времени для всей этой кутерьмы много нужно. Но… у меня оно было.
За это время я успела выйти замуж за настырного ухажера и сбежать от него прямо со свадьбы. Новоявленный супруг так устал добиваться меня, что, добившись, наконец-то, позволил себе расслабиться. Он быстренько принял лишнего и взялся объяснять мне, кто теперь в доме хозяин. Испытывать на себе, действительно ли он сможет меня ударить – вот так вот, при всех, прямо на моей собственной свадьбе… как человек благоразумный, я не стала. А, улучшив момент, просто вышла из ресторана, села в такси и уехала. Больше мы не встречались.
А я помудрела достаточно, чтобы «постичь смысл жизни», сбежать от него «куда глаза глядят», родить дочь в подростовской глуши, посадить огород, бросить его и второго уже мужа «на произвол судьбы», и благополучно оказаться на исходных позициях.
Итог закономерен - нет жилья, нет прописки, нет денег.
Есть дочь и непоколебимая уверенность в собственной правоте.
Только вот в доме Дрейеров меня, вроде бы, никто и не ждал.

Вернувшись с работы из Ростовской консерватории, Матвей Рувимович Дрейер спросил у супруги:
- Идочка, а где мой фрак?
- Как где? – в шифоньере висит, - ответила Ида Юльевна и продолжила готовиться к завтрашней лекции.
- А-а, ну, значит – это не мой – промурлыкал Матвей Рувимович себе под нос и отправился переодеваться.
Заподозрив неладное, Ида Юльевна поинтересовалась у мужа, что означает фраза: «Ну, значит это не мой».
- Да, понимаешь, Идочка, иду я домой, смотрю, а на тротуаре фрак валяется, вот я и подумал.
- Мотя! – взревела Идочка, к стати припоминая, что совсем недавно ей в голову пришла замечательная мысль проветрить фрак путем вывешивания его на балконе.
- Мотя! Неужели ты и вправду думаешь, что на улице Соколова города Ростова-на-Дону каждый третий житель имеет в своем гардеробе фрак? Это твой фрак, Мотя!
Нестерпимый зной ростовского лета привычно уплотнил воздух, скрупулезно заменяя молекулы кислорода в его составе - на сложные асфальтовые испарения. А здесь, на четвертом этаже без лифта, в стенах старого, еще на совесть построенного дома, в полуразрушенной квартире, каждой частичкой своей требующей ремонта, неизменно сохранялось самое важное – прекрасная библиотека и живительная прохлада.
И никому, никому не хотелось спускаться в Ростовское пекло, с четвертого этажа, без лифта.
Комнатные тапочки Матвея Рувимовича отвратительно прилипали к расплавленному тротуару и с каждым шагом упрямо пытались соскочить с ноги. Нужно было переобуться. Теперь не пришлось бы изображать из себя цаплю на болоте, подкрадывающуюся к лягушке. До фрака уже рукой подать. Вот, еще один шаг, теперь наклониться, готово!
- Знаешь, Идочка? - ты оказалась права. Фрак был на месте. Видимо это, и впрямь, не самая популярная форма одежды на улице Соколова.

Леонид Дрейер, олицетворение «архитекторской» степенности и тончайшего сарказма, дома появлялся не часто. Аспирантура, зодчество, поездки в Москву, а возможно, и тайные ухаживания за красивыми и умными девушками (трудно представить, чтобы другая сумела привлечь его внимание) – практически лишали родителей общества старшего сына.
Зато Женька – настоящий ураган жизнерадостности, веселья и искрометного юмора, «непуганый» серпентолог, при работе со змеями на всякий случай оставляющий записки типа «меня укусила кобра», был любимцем всякой компании, где задерживался хотя бы на пять минут.
Его же стараниями за долгие годы упорного труда квартира Дрейеров превратилась в самый настоящий «проходной двор».
С юности у нашего жизнелюба непременно «случались в хозяйстве» друзья, которым только сегодня негде переночевать. Но каждый раз, переночевав только сегодня, друзья оставались пожить ненадолго. Потом они оставались пожить еще ненадолго. Но самое удивительное не это. У Женькиных друзей – оказывается! - тоже были друзья, и случалось так, что им тоже было негде переночевать.
Я была другом Женькиного друга и в квартире Дрейеров появилась с восьмимесячной Марой на руках, твердым решением развестись со вторым мужем и без единой конструктивной мысли, предполагающей хотя бы теоретическую возможность моего организма эти самые мысли производить.
Дом в деревне и весь свой скарб, включая еще одну небольшую, но старательно собранную библиотеку, я просто бросила. Это называлось «она все оставила мужу».
Компьютеры в нашем кругу уже начали появляться. Но ни интернета, ни, тем белее, бесплатных электронных библиотек еще и в помине не было. Лекции Андрея Мешалкина на тему, как скоро все это войдет в нашу жизнь, мы могли слушать часами. Но поверить? Нет, в это невозможно было поверить.
Это означало бы, что взбалмошной дамочке, которая не уживается на одном месте дольше трех лет, а с одним мужем - более двух недель, и которой категорически противопоказано питать слабость к собственной библиотеке, откроются такие возможности, о которых и мечтать-то не всякий осмелится, какое уж тут «поверить»?
Это что же получается? Берешь ты свой компьютер-чемоданчик, улыбаешься виновато на прощанье, и без всякого сожаленья уходишь от любого на свете мужа, как только он тебе надоел? Как только он понял, что ты и есть та самая объективность, данная ему в ощущениях? Как только он расслабился и разлегся в домашних трико на диване, бросив тебе унылое «привет» и уставившись в телевизор?
Как здорово, что Мешалкин не только во все это верил сам, но и старательно компьютеризировал нашу тусовку. Больше сердце мое не рвется от горя при воспоминании о книгах, с которыми мне неоднократно пришлось расставаться, чтобы снова и снова разыскивать их потом по книжным лавкам, базарам и обменным толкучкам. Теперь моя библиотека там, где мне удобно лежать в обнимку с ноутбуком.
А библиотека семейства Дрейеров располагалась в тесной комнате, от пола до потолка плотно уставленной книгами в два ряда. Попасть сюда можно не иначе, как из родительской спальни, такой же маленькой. В спальне с трудом размещались кровать и шифоньер. Зато был балкон, густо увитый виноградом. С открытой дверью можно было подумать, что спишь на веранде.
Доступ к книгам я имела неограниченный, что вполне освобождало меня от необходимости решать какие бы то ни было проблемы или переживать о хлебе насущном. Как-нибудь все уладится.
Это такая удобная позиция человека, попавшего, по его собственному мнению, в безвыходное положение. От меня ничего не зависит. Нет денег, нет прописки, нет жилья, в стране развал и безработица. Началось. Хотели демократии – получите. Сами мы местные, но отъезжали вот ненадолго, а теперь – все пропало...

Ида Юльевна сидела на кухне и пыталась продеть нитку в игольное ушко. На коленях ее лежала юбка с разошедшимся швом.
- В библиотеке есть швейная машина, она работает? – спрашиваю. Оказалось, это просто замечательно, что я умею шить. Вскоре профессорские жены и их дочери-невесты во мне души не чаяли.
- На мою еврейскую фигуру всегда все приходится переделывать! – жаловались они. - То в талии широко, то в бедрах узко, а то с плеча спадает.
Брала я недорого, налогов платить не собиралась. Проблема с хлебом насущным – таки-да - разрешилась сама собой. Дни пробегают за любимым занятием. Преображенные мною женщины счастливо улыбаются. Дочь подрастает. Все хорошо, все правильно.

«Когда-нибудь в жизни вам пригодится все, что вы знаете и умеете», - с грустью вспоминала я Эру Васильевну. Она казалась нам старой девой из прошлого века. Пучок волос на затылке, строгий серый костюм с белой блузкой. Настоящая училка по домоводству.
Три нестерпимо, должно быть, долгих месяца мы изводили ее с присущей только подросткам изощренностью - передразнивали, грубили, срывали уроки. А потом наступало время «четвертных» оценок.
Строчка «бельевой-запошивочный», чертеж – моделирование ночной сорочки, консервирование помидоров. Сдаешь на «пять» - получаешь «пять». А плата за издевательства? Не взималась...
Это пришло потом, когда уже нельзя было поблагодарить. Потому что слова не находятся, потому что извиняться нас не учили, а учили говорить ничего не значащее «простите, я больше так не буду».
Зачем она работала в средней школе? Возможно, для пенсии. Два дня в неделю из года в год учила она девочек вырастать. Учила быть женщинами – с гордой осанкой и изысканным вкусом. Учила готовить изящно и с удовольствием. Учила, вопреки пролетарской идеологии, красоте и добру.
Наверное, никогда не поздно говорить «спасибо». Наверное, зная это, намного легче живется. Но так ли это на самом деле? Если бы мне только хватило мужества... купить огромный букет цветов, поехать в среднюю школу № 91 и обнять эту гордую, удивительную женщину с аккуратным пучком волос на затылке, в безукоризненном сером костюме и белой блузке.
Но я только продолжала шить и стыдиться своих воспоминаний.
Спальню и библиотеку в дневное время, когда все на работе, Ида Юльевна отдала мне под рабочий кабинет. Машинку в библиотеке разложить и строчить я еще как-то могла, а вот кроить приходилось в спальне на полу – тоже тесновато, но все же побольше места, чтобы ткань разложить. Мара захватила Женькину комнату и кухню, и орудовала там, чем найдет, целый день.
Женька мотался по туристическим лагерям и каэспэшным тусовкам. Летом квартира Дрейеров практически пустовала. К вечеру я наводила идеальный порядок и ждала Иду Юльевну и Матвея Рувимовича.
Если появлялся Женька, он спал в комнате Леонида. Но это уже под утро. Потому что, когда Женька появлялся дома, за ним тянулась такая вереница гостей, что обычной семье хватило бы на несколько лет. Тем более, когда в Консерватории каникулы и родители не слишком часто жалуются на усталость, потому что абитуриенты все тихие и перепуганные перед экзаменами. К тому же работа в приемной комиссии закончилась и наступил долгожданный отпуск.
Отпуск старшие Дрейеры проводят на даче. Так они называют садовый участок в шесть соток с фанерным домиком – советский стандарт. С другой стороны, не так уж это и мало. Просто сам по себе закон – дурацкий. Земли что ли нам не хватает? Ну, хочется людям сад посадить, дом построить – почему нет? Просто – нет, не обсуждается. Не положено.
Утром Дрейеры отбыли, прихватив с собой собаку и двух котов. Я осталась бродить по квартире в абсолютной тишине – Мара спала. А если бы и проснулась? После долгих девяти с половиной месяцев существования в системе единого организма, дочь я все еще воспринимала, как неотъемлемую часть себя, а вовсе не как компанию. Позднее все, конечно, изменится, я знаю. Мы будем вместе решать проблемы и праздновать юбилеи. Ее друзья будут собираться у нас на кухне, как теперь мы все собираемся у Дрейеров, а я буду самой лучшей «еврейской» мамой в мире. Потому, что такой и должна быть настоящая мама, - такой, как Ида Юльевна.
А мой муж, скорее всего, будет похож на Матвея Рувимовича. Конечно, не обязательно, чтобы он был непременно маленьким, лысым и большую часть времени «витающим в облаках». Но с другой стороны, почему бы и нет? Я и сама не потомок Атланты. А тоже ведь - помещается во мне столько всякого разного – и скверный характер, и мысли дурацкие об одиночестве, и вера в судьбу мою неотвратимую. С первого взгляда так и не скажешь. Живет себе чокнутая какая-то, ни о чем не думает. Стишок напишет, хлоп дверью – только ее и видели. Какой же мужик такое выдержит? – если сам он от мира сего, и заботит его ремонт в квартире, и чтобы краны не текли, и чтобы гости – только по приглашению, а дети – по стопам отца чтобы.
Вот и было бы тогда все правильно, все – как у людей. А то что же это получается – от денег отказываться? Ведь и человек хороший предлагал, и закон нарушать не нужно. Только Матвей Рувимович возьмите да и отчебучьте такое, что и на голову не налезет.
Ведь как хотел гражданин – по братски, чисто по-человечески - хорошим людям помочь за услугу взаимную.
А и то правда, что не каждый джигит на скрипке играет. И уж точно – не многие из них в консерваторию поступать решаются.
Конечно, мальчик с удовольствием учился бы в Тбилиси. Но отец его клянется, что денег таких отродясь не видал, а что в Конституции про бесплатное образование написано, слышал. Но мало что еще в книжках написано?
Вот на Ростовскую Консерваторию худо-бедно собрали – что сами накопили, а чем родственники подсобили – кто сколько смог. Словом, на вас одна надежда, Матвей Рувимович.
Поначалу - с кавказским упорством и неукротимостью - несчастный так и одолевал профессора. Профессор отказывался даже разговаривать. Пробормочет что-нибудь извиняющееся, глаза долу и – скорее в «преподавательскую», или в другой какой кабинет, лишь бы свидетелей побольше.
В очередном порыве неистощимых родительских чувств, гражданин Грузин явился к профессору «на дом», переступая через всю свою национальную гордость, а заодно и через все приличия, рассчитывая лишь на то, что еврейские традиции гостеприимства не слишком отличаются от традиций его народа.
В квартиру его пустили. Вовсе не затем, чтобы соседи не услышали, как профессору взятку предлагают. Просто в эту квартиру пускали всех страждущих.
Переступив порог сего «храма», отец юного скрипача вдруг уверовал, что есть на земле этой люди, которые взятки брать не умеют.
И пал он к ногам хозяйки дома, и стал умолять ее принять в дар не деньги, но труды его праведные, дабы воцарились в ее жизни покой и благоденствие.
И дрогнуло сердце женское под натиском темпераментного джигита. И тревожно забилась под «ложечкой» мысль о долгожданном ремонте.
Уступив уговорам жены, Мотя согласился «хотя бы принять мальчика». А после прослушивания восторженно заявил:
- Ваш мальчик очень талантливый! - в нашу Консерваторию он поступит без моей помощи.
И вздохнула семья с облегчением, и возрадовались друзья и близкие. Ибо что есть ремонт... да и кому он нужен в конце концов и по большому счету?

- Коган умер, - сообщит однажды Матвей Рувимович дрогнувшим голосом. И добавит растерянно: «Теперь, наверное, я - лучший скрипач».
Однажды Матвей Рувимович станет давать домашние концерты в Израиле, тоскуя по скрипке и по работе. Однажды Матвей Рувимович Дрейер не сможет больше дышать и его примет в себя «земля обетованная». Однажды в России не станет еще одного великого человека и ничего уже нельзя будет изменить.
Но сегодня чета Дрейеров в радостной предотпускной суете благополучно отбывает «на дачу», вместе с тетушкой Розой - сестрой Матвея Рувимовича, прилетевшей вчера из Канады.
На пороге заграничная родственница еще раз окинула меня подозрительным взглядом и вздохнула куда-то в сторону.
- Как все же вы можете спокойно оставлять в своем доме чужого вам человека с чужим вам ребенком? Вы уверены, что с моими вещами ничего не случиться? – услышала я из-за двери, когда запирала замок.
К середине дня чужим человеком, то есть мною, были обследованы все разштукатуренные закоулки и протекающие прокладки этого «бытового кошмара». Как оказалось, – с единственной целью, - дабы убедиться, что никаких моих скромных усилий не хватит на реставрацию представленных моему вниманию архитектурно-хозяйственных композиций. Более тщательный сантехнический анализ произвел таки на свет конструктивную мысль, которая велела мне успокоиться и заняться проблемами, не выходящими за рамки скромных человеческих возможностей. Ибо гордыня – есть грех.
Уныние тоже грех. Но не пришло еще время каяться, а проблемы решать – дело нелегкое. Вот если бы нужно было создать ситуацию повышенной сложности, не нашлось бы мне равных. Да только спрос на таланты мои невелик. А посему есть во мне привычка довольствоваться немногим - компьютер, телефон и библиотека вполне устраивают. Осталось решить, каким способом приятнее ничего не решать. Как-нибудь все образуется. Кто-нибудь да появится. На принца не претендую, откуда бы ему взяться в такую жару? - а вот Герою – спасителю идиоток - в моем комиксе самое место. Да видно, время еще не пришло. Подожду.

Первым появился Макс Тараненко.
- О, привет! Как хорошо, что ты дома, а то позвонить было неоткуда, - сообщил он мимоходом, беспардонно переобуваясь в Женькины домашние тапочки. Пока он шлепал в направлении кухни, я растерянно соображала, как же мне теперь вести себя с неожиданным гостем в чужой квартире, где я и сама-то на «птичьих правах».
Макса я видела раз-другой, здесь же, у Дрейеров. Нас представили. Кажется, мы даже обменялись парой стандартных любезностей.
Медленно проследовав за юношей по длинному коридору, я, что называется, застыла в дверях. Макс успел поставить чайник на газовую плиту и приготовить все необходимое для «церемонии» – заварочник, две чашки, сахарница.
- Чай будешь? – поинтересовался он на всякий случай.
- Ну, да, наверное, - неуверенно ответила я. Не то чтобы я не умела вести себя с мужчиной наедине, но Макс...
Это сейчас Макс Тараненко – «благородный отец семейства, добравший тело и социальный статус». По крайней мере, он вполне может произвести такое впечатление на малознакомую девушку.
Мне же предстояло созерцать нечто приветливо-несуразное, только-только, судя по всему, переставшее набирать высоту. От новорожденного жирафа его отличало, пожалуй, некоторое умение перемещаться по дому в тапочках. Обращение с одеждой к числу его навыков отнести можно было также с очень большой натяжкой. Джинсы - явно великоватые, прикреплялись к фигуре коричневым ремешком в районе предполагаемой талии. Голубая рубашка с закатанными по локоть рукавами создавала законченный образ пионера-тимуровца в будний день.
Не помню, кто уверял меня, будто мужчины растут до двадцати одного года. По некоторым не скажешь, но Макс к этому возрасту благополучно преодолел барьер - метр девяносто с «хвостиком». Это обстоятельство вполне позволяло ему сутулится, в чем он себе и не отказывал. Вероятно, так ему было удобнее разглядывать через толстые стекла очков мои метр шестьдесят четыре, в чем он себе тоже отказывать не собирался.
В компании Дрейеров девушек катастрофически не хватало, так что я автоматически попадала в зону повышенного романтического интереса. Или это такой эффект от очков получался? Тяжелая пластмассовая оправа с широкими крепкими дужками уверенно держалась на Максовом носу, благо – на чем держаться, там есть. Все бы ничего, но меня не покидало тревожное ощущение, что очки тоже на меня смотрят... отдельно от Макса.
Теперь, когда я научилась отличать программистов от нормальных людей, Макс уже не кажется мне несуразным, но жирафа по-прежнему напоминает, только мудрого и заботливого.
Правда, привычки извещать народ о своем намерении появиться, как у истинного жирафа, у Макса так и не выработалось. Поэтому однажды, когда мы с Марой жили уже в собственной квартире, а мы с Максом были уже добрыми друзьями, он, как всегда, явился ко мне без звонка. А я, как всегда, не заперла входную дверь.
Я принимала горячую ванну. Очень горячую. На фоне ценовой недоступности кондиционеров и «радикулитной» особенности вентиляторов, это было единственным средством от ростовской жары. Потом нужен только контрастный душ, и три часа полноценной жизни – в твоем абсолютном распоряжении.
Видимо, я слишком резко поднялась, и поэтому упала в обморок. Обратно в воду. Без сознания. Дверь в ванную комнату я оставила приоткрытой, чтобы слышать дочь - маленькая Мара гуляла под окном на детской площадке и время от времени чего-нибудь от меня требовала, очередное яблоко, конфету или игрушку.
Звонок я отрезала давно. В однокомнатной квартире такое излишество казалось мне неприличным. А на самом деле - просто действовало на нервы. На стук я, ясное дело, не откликалась, а грохот, с которым я рухнула в ванну, позволил Максу заподозрить что-то неладное.
Он ворвался в квартиру как раз вовремя. Я на мгновенье пришла в себя и с перепугу попыталась выбраться из ванной. Именно в это мгновение мое разомлевшее сознание решило напомнить мне о том, что человек существо прямоходящее и звучит – гордо. Я снова резко поднялась и... Макс успел подхватить мое безжизненное тело.
В общем, он спас мне жизнь, и теперь я, как честная женщина, должна была на нем «жениться».
Но я медлила, а свято место, как известно, пусто не бывает. Так что, с появлением в нашей компании рыжей, длинноногой и жизнерадостной «девушки-мечты» ситуация как-то сама собой разрешилась - быстро и, главное, ко всеобщему удовольствию.
Потому что со мной Макс все равно развелся бы и, наверное, все равно женился бы на Светке Сорокиной. От судьбы ведь не уйдешь. Хотя, с другой стороны, и вилять можно долго.

- А где все? – буднично поинтересовался Макс.
- На даче, тетя Роза из Канады приехала – у нее ностальгия по совдепии - ну, лампочка Ильича на шнурке под потолком, крыша протекает, короче, по полной программе хочет расслабиться.
- Да нет, что Дрейеры уехали, я знаю. А остальные-то где?
Удивиться я не успела, так как раздался звонок в дверь и Макс оживленно заметил:
- О! – вот и они, наверное. Пойду открою.
Вскоре кухня заполнилась до отказа гостями, бутербродами, гитарами и анекдотами. А моя жизнь – новыми друзьями на долгие годы.
Так продолжалось все лето. Хозяева изредка наезжали «за продуктами» в город и неизменно оставались довольны. И сторож им тут, и – цветочки полить, и швабры не боится. И тетя Роза из Канады счастлива, а с ее-то характером не каждый на такое может рассчитывать.

Роза поселилась в самой большой, Лёниной, комнате. Длинные узкие окна выходили на проезжую часть. Состояние старых деревянных рам не давало и малейшего повода надеяться, что пыль вдруг одумается и перестанет заполнять помещение. Толстым слоем оседала она на всевозможных шкафах, диванах, светильниках и прочих поверхностях, которых в комнате было более чем достаточно.
В непосредственный контакт с логикой тети Розы не пыталась вступать даже Ида Юльевна, женщина, безусловно наделенная гибким умом и врожденным даром убеждения.
Розана не желала видеть пыли, ни в коем случае не позволяла убирать в своем присутствии, а в свое отсутствие непременно запирала дверь на ключ. Поэтому передо мной стояла задача – привести в порядок комнату гостьи таким образом, чтобы она ничего не заметила. Ида Юльевна выдала мне запасной ключ от «большой» комнаты и благословила на подвиги.
Тайная миссия по борьбе с пылевыми отложениями оказалась скорее интересной, чем сложной. Порядок и схема просты. Пол в комнате можно освежить заранее, а вот пыль протереть стоит непосредственно перед приходом Розаны. Чтобы новый, но очень тонкий, слой пыли успел опуститься на положенные ему места. Таким образом достигался эффект чистой комнаты, в которую никто не заходил.
По приезде тетя Роза распаковала все чемоданы, в поисках дезодоранта. По ходу операции «найти иголку в стогу сена» она обнаружила массу полезных предметов, которые непременно должны быть «на видном месте». А поскольку за один раз невозможно изъять из багажа все необходимое, то и нет никакого смысла запаковывать вещи обратно.
Было немного смешно и неловко аккуратно поднимать флакончик с лаком для ногтей, вытирать под ним пыль на столе и ставить точно на то же место, где он находился до этого. Но Ида Юльевна лучше знала, как правильно.
Вещей у канадской тетушки было много, все «заграничные» и на очень жизнерадостный вкус – ничего серого ни в коем случае, ничего однотонного, желательно – с примесью алого, ярко-салатного и прочего электро-оттеночного.
Гардероб был разложен повсюду – на креслах, на комоде, на свободном диване. Тетя Роза любила переодеваться несколько раз в день. Любила она и русские «кабаки» с живой музыкой, и компании молодых людей. От нас она требовала, чтобы к ней обращались не иначе, как Розана, а слушали – раскрыв рот. Впрочем, последнее оказалось совсем не сложным.
Розана была великолепным рассказчиком, задушевной матершинницей и потрясающей женщиной.
Перед нынешним приездом она сделала пластическую операцию «на нос», но осталась – кто бы мог подумать! – недовольна. Каждый уважающий себя человек, как утверждала Розана, обязан в... ну, в общем, в некотором возрасте через это пройти, а потом с гордостью выставлять на показ тоненькие шрамы за ушами и в прочих местах, где еще они есть. Чем больше шрамов, тем дороже операция, а чем дороже, тем престижнее – логика металлическая.
- Это же, ебвашумать, – как в парикмахерскую сходить! – говорила Розана. – Все должно быть заметно. Это же значит, что человеку не похую, как к нему люди относятся. Следит за собой, значит – окружающих уважает. А когда у тебя вместо хари жопа куриная, сиди дома и не высовывайся. А если эти пидарасы мне нос испортили, они со мной, блять, до смерти своей не рассчитаются. Я их, блять, по судам затаскаю.
Сказать по правде, нос у Розаны и до операции был практически идеальным. И сама она, не смотря на «некоторый» возраст, все еще оставалась чрезвычайно привлекательной и экстравагантной.
Однако по мнению Матвея Рувимовича, она все же слишком много внимания уделяла своим ощущениям. То ей дышать невозможно, то форма не удалась. Мы неустанно доказывали Розане, что она безупречна, и восхищенно разглядывали ее фотографии молодости. За это она забавляла нас очередной невероятной историей из своих «похождений» и наслаждалась нашим молодецким ржанием в ответ.
Для кого Розана, а для Матвея Рувимовича – младшая сестренка, в честь приезда которой он даже «спустился с небес на землю» и регулярно принимал участие в наших посиделках. Однажды, на очередную жалобу Розаны, рассчитанную исключительно на окружавших ее молодых людей, Мотя с присущей ему простотой и родственным участием заявил:
- Роза, я вообще не понимаю. Ты всю жизнь прожила с обожающим тебя мужем... в разных квартирах. Всю жизнь имела любовников и поклонников. Ну, скажи мне, зачем тебе на седьмом десятке понадобилось «делать нос»?
Неловкое молчание не воцарилось, как это бывает в подобных случаях. Оно обрушилось на наши головы и придавило подбородки к коленям с силой действия, равной силе нашего бездействия. Короче, мы обомлели. Пауза начинала претендовать на МХАТовский рекорд. При всей любви Розаны к старшему брату, ничего хорошего наступившая тишина не предвещала.
- Ну как же Вы, Матвей Рувимович, можете? – восклицаю я, повернувшись спиной к Розане и настойчиво подмигивая Матвею Рувимовичу, если, конечно, можно назвать подмигиванием некое подобие жесточайшего нервного тика, поражающего попеременно то правую, то левую половину лица, то все его целиком.
Наконец-таки Матвей Рувимович заподозрил в моих мимических упражнениях некоторую странность и вопросительно уставился на меня, соблюдая все известные ему правила конспирации.
– Это же ужасно бестактно упоминать возраст женщины в ее присутствии! – разочарованно сообщаю я. - Тем более, что Розана не выглядит и на сорок!
Молодые люди одобрительно закивали в поддержку «оратора», Мешалкин изящно перегнул через стол свои метр девяносто четыре и галантно поцеловал даме ручку, подобострастно заглядывая оной в глаза. Матвей Рувимович благодарно смутился, а Розана осталась довольна своей победой и всеобщим вниманием.
Вообще-то, мне редко случается выступать с дипломатической миссией, характером не удалась. Но в экстренных ситуациях, когда нужно «спасать положение», я, оказывается, могу.
Обижаться долго Розана не умела, негативных ощущений в себе не держала – все у нее на мат исходило. Заведется минут на пять без остановок и повторений – и полный штиль на душе. В небе солнышко светит, вокруг молодые и симпатичные, а в карманах – канадские доллары.
В Москву Розана улетала совершенно счастливая, хотя нет никакой уверенности, что этой женщине вообще известны другие состояния. Осень она предпочитала проводить «среди березок средней полосы», под низким свинцовым небом и с глубоким пониманием того, что именно здесь и теперь «хочется стреляться».
Конечно, это не про Розану, но она сочувствует «всем этим» молодым людям. Только что же она может поделать? Она давно переехала в Канаду, теперь она пенсионерка, хотя и прежде никогда не работала. Живет в государственной квартире, и получает к своей пенсии пенсию мужа с тех самых пор, как овдовела. Иногда тетя Роза выигрывает суды с неаккуратными водителями автобусов, которых угораздило захлопнуть дверь «перед ее носом», и потому она упала в эту отвратительную бензиновую лужу. Но это, скорее, развлечение. Канада ведь не Россия. Там не устроишь кабацкий разгул в компании двадцатилетних юнцов, восторженно распевающих белогвардейские песни.
А если в ее доме появится молодой человек, то она лишится бесплатной уборщицы, которую ей предоставляет Государство, как одинокой и немощной женщине заслуженного возраста. Так что никого она не может принять у себя, никому она не сумеет сделать «приглашение» в Канаду и ничего от нее в этой жизни давно не зависит.
Осенью, уезжая из России, тетя Роза, конечно, не думает об этом. Русская экзотика начинает утомлять и хочется снова оказаться дома. Все у нее в жизни сложилось... ни чуть не хуже, чем у других. Просто осенью часто меняется настроение и приключается неясная грусть.