11. Лимита

(Из книги «Пятая графа рикошетом»)

РГУ. Философское отделение. Уверена, это то, что мне нужно. Дело за малым. Аттестат нужен.
А вот и школа, как к стати.
В руках авоська с пустой пол-литровой банкой. Сметанки купить. Окрошку с девчонками приготовим.
- Здравствуйте, мне нужно поговорить с директором.

Кабинет длинный и узкий. Вроде бы места много, а бесполезное. Два стола едва разместились. Один у дальней стенки возле окна почти все пространство по ширине занял, а второй практически на проходе прилепился к боковой стене. Потолки низкие, не такие, как в обычных школах. Сельпо какое-то послевоенное.
Две женщины очень похожи. Высокие, болезненно толстые, в строгих костюмах и с пучками волос на затылках. Директор, наверное, та, что устроилась в конце комнаты, поудобнее.
- Пожалуйста, говорите, - отвечает она мне.
- Я хотела бы поговорить наедине, - ляпаю почему-то.
Секретарь подскакивает, как ужаленная, и вылетает из кабинета. Директор в растерянности. «Кто в доме хозяин», становится абсолютно неясным.
- Чего Вы хотите? – спрашивают меня строго.
- Мне нужен аттестат, - не даю я опомнится директрисе. Она явно озабочена поведением своей секретарши, которая, не понятно почему, с оскорбленным видом покинула кабинет.
- Что?! – задыхается в недоумении грузная женщина, - Да как Вы смеете? Да что Вы себе возомнили, - старается она придать голосу качества неприступной крепости.
- Ой, Вы меня не так поняли, - притворяюсь смущенной. На самом деле ужасно смешно. Директриса подумала, что я хочу купить аттестат, а я даже не знала, что такое бывает.
– Я решила поступать в Ростовский Государственный Университет. Окончила третий курс строительного техникума, но оценки у меня там не очень. Поэтому я хотела узнать, могу ли я принести Вам академическую справку о моей успеваемости и сдать экзамены экстерном, чтобы получить аттестат с более высоким средним баллом.
Директриса сдулась, как полиэтиленовый мячик, или просто выдохнула, осознав, что молодежь еще не до такой степени обнаглела, как ей показалось вначале.
- Но… почему вы думаете, что в нашей школе у Вас оценки будут выше? - спросила она уже с интересом.
- Ну, потому что я уверенна в своих знаниях. Просто в техникуме меня оценки не волновали.
- Пишите заявление, - заявила она с энтузиазмом.
Конечно! У нее успеваемость по выпуску сразу подскочит, и все законно. Перед экзаменами я появилась на каждом предмете по одному разу. Учителя рыдали от счастья. Я оказалась способна прочесть параграф, а потом выйти к доске и повторить его почти слово в слово, решить уравнение с двумя неизвестными, отличить синус от косинуса и применить на практике закон Ома для участка цепи.
Только «англичанка» казалась расстроенной. Она говорила, что если бы я выбрала любой другой институт, она бы еще поставила мне «четверку». Но РГУ...
- Меня же с работы уволят, если вы там на экзамене провалитесь, - жалобно причитала преподаватель. Я впервые в жизни видела, что кто-то искренне хочет помочь мне, даже рискуя собой. Чуть-чуть додавить. Нажать на слабые точки, расплакаться, наконец.
Нет. Язык я, действительно, запустила. Железная тройка – мой наивысший бал. И нечего людей подставлять. Все правильно, так и должно было быть. Сама виновата.
Словом, аттестат я получила вполне приличный, но на Университет он явно не тянул. Не пропадать же добру! – решила я и поступила в Строительный институт.
Света моя была на десятом небе от счастья. Какая же я у нее умная оказалась!
В РИСИ поступить на факультет теплогазоснабжения было чудом. Наш «несеверный» Кавказ прочно оккупировал эту область образования под свои национальные нужды. Денег, как водится, не жалели. А тут я – в своей стилизованной «матросочке», белокурая-зеленоглазая... поступила.

О том, что у меня завтра экзамены, я вспомнила, как истинная «золушка», в полночь под бой курантов. Наша группа из техникума в своем «разгильдяйском» составе сбежала с занятий первого сентября в кафе-шашлычную на правом берегу Дона, отмечать начало учебного года.
Во сколько и по какому предмету мой первый экзамен, я понятия не имела. Но точно знала, что раньше девяти утра подобные мероприятия не устраиваются. Так что моя задача - в назначенный срок иметь при себе «синюю» шариковую ручку и паспорт. Больше от меня ничего не требуется и уже не зависит. Для поступления на философский я готовила совершенно другие дисциплины. Там от меня ожидали бы знания истории и литературы. В РИСИ мне предстоит сдавать физику и математику.
К институту я постаралась приехать заблаговременно. От троллейбусной остановки нужно было пройти вдоль зеленого деревянного забора и спуститься на полквартала вниз.
За забором шла стройка. Скоро в Ростове появится еще один музыкальный театр – современный, с большой сценой и невиданными доселе акустическими возможностями, как утверждала «строительная» табличка. Вокруг нее на заборе были расклеены объявления об обмене квартир и трехцветные афиши всех театров города.
Читаю автоматически все, что попадаются на пути. «Пришел мужчина к женщине», и рядом «А поутру они проснулись».
«Вот ведь как здорово все у людей получилось», - думаю я. «Ведь могли бы и не проснуться». «Афишный» каламбур поднял мое настроение, экзаменационный мандраж прошел сам собой. Почему-то я уже была абсолютно уверена, что поступлю. Как оно впоследствии и случилось.
Преподаватели тоже люди. Им ведь интересно умных и красивых девушек обучать, а не только за добровольные кавказские пожертвования оценки ставить.

Света сокрушалась, что я не взрослею. Это потому, что «работы» и учебные заведения я меняла с периодичностью, стыдной для достойной советской гражданки.
Все в них казалось мне конечным, бесперспективным… если далеко заглядывать. А я заглядывала. И ничего не видела. Не хотелось мне быть ни мастером цеха на «Ростсельмаше», ни начальником «Горгаза», ни прочей производственной единицей. Тренером по плаванию тоже не привлекало, а в космонавты «таких не берут» - мне уже девятнадцать и я - курю. Остается Москва. Вот и на ЗИЛ приглашают. Дорогу оплачивают, подъемные выдают – тридцать рублей целых. И ничего от тебя не требуется, только собеседование, здесь – в Ростове. Да и собеседование скорее походило на лекцию о том, как вести себя в отделе кадров, где селиться и куда обращаться в случае чего.
Завод имени Лихачева гарантировал нам в лице своих официальных представителей решение всех возможных и невозможных проблем в нашей жизни.
Что ж... Возлюбленный мой, Казанский, в Афган добровольцем ушел. Идиот. «Я мужик! – я хочу знать, что такое война!» Жив ли еще? Я было следом хотела, так меня лейтенанты молоденькие из военкомата чуть взашей не выставили сначала. Когда же дошло до них, что серьезно я, по серьезному мне и объяснили, что такое война и почему мне там делать нечего. Я понятливая оказалась, а они смелые. Им ведь и по шапке могли настучать – за то, что «санитарок» непутевых отваживают.

С Казанским мы познакомились полгода назад, на концерте авторской песни в «Лендворце». Вернее, не на самом концерте, а после, когда вечеринку «для своих» устраивали, и меня тоже кто-то пригласил. Сашка радистом числился, а в этот вечер ему нас поручили на попечение. Он новый музыкальный центр налаживал для воскресной дискотеки и ночевать собирался в своей каморке на третьем этаже. К нам забегал периодически, вроде бы, песни послушать. Но я то уже поняла, что он со мной познакомиться хочет. Так и вышло, что он меня на выходе догнал и контрамарку всучил. Сказал, что ждать меня будет. Мы даже не познакомились. Я сказала «спасибо», извинилась и побежала догонять народ. «Лендворец» - не лучший район для ночных прогулок в одиночестве, а такси теперь только у Главного ж/д вокзала поймать можно.
На следующий день я пришла во Дворец культуры имени Ленина, хотя и не собиралась. Просто делать было совсем уже нечего, а на настоящих дискотеках я никогда не была и, к тому же, мое настроение отличалось отвратительной томностью и бестолковым предчувствием неминуемого.
Казанский стоял «на входе», помогал несчастной и взволнованной билетерше справиться с толпой, жаждущей попасть внутрь. Билетиков, ясное дело, на всех не хватало.
Я протиснулась ближе к Сашке и протянула контрамарку. Неожиданно он схватил меня за руку и дернул так ловко, что я оказалась у него за спиной.
- Постой пока здесь, ладно? А то потеряемся, а потом я на пульте буду.
«Потом» я тоже была «на пульте», потому что страшно оставаться одной в такой обстановке. Все какие-то странные, дергаются, кричат, выпивают.
Так вот ты, значит, какая – «дискотека девяностых»!
Повезло же мне, что за спиной у радиста можно присесть на стульчик и чувствовать себя почти в безопасности. Повезло же мне, что этим самым радистом и оказался Сашка Казанский, маленький, юркий, простой и веселый – толстоносик с хитрющими и добрыми глазищами.
Только скоро он уйдет на войну. А меня не возьмут. Я просто уеду. На ЗИЛ. В тарный цех. Гвозди в ящики заколачивать.
Зато в Москве у меня «первая любовь», Трощенков Пашка. Вот интересно, обрадуется он нашей встрече? Решено – на ЗИЛ, так на ЗИЛ. Здравствуй, Москва – столица нашей Родины! Я приехала.
Как – не ждала? Как - много нас тут таких? Как – рабочий день закончился и ночевать негде? Ну, ни фига себе... Ребята, айда на Красную площадь посмотрим! А завтра с утра разнесем эту контору вдребезги.

Все хотят поселиться в центре. А я хочу - рядом с метро. Я в Москве уже раньше была, со Светой. Вернее, без Светы. Вернее, без Светы, но со Светой. Тьфу. Короче, дело было так.
Каникулы у меня зимние. В шестом классе. Мне двенадцать лет, я взрослая и самостоятельная. Четверть, как всегда, почти «на отлично», спортивные достижения налицо, поведение удовлетворительное. У Светы командировка «Москва – Гагарин – Москва». Тут я и взвыла во весь свой единственный аргумент:
- Мне скоро тринадцать! А я еще Столицу нашей великой Родины в глаза не видела. И неизвестно теперь, когда увижу! - катала я свою патриотическую истерику, пользуясь неожиданным замешательством Светы. Мол, стыдно мне, - мать всю страну объездила, а я даже в Москве не была.
Странно, но Света согласилась взять меня с собой, хоть я и боялась до самого последнего момента, пока поезд не тронулся, что она передумает.
Зима семьдесят седьмого года практически закопала Москву под снегом. Не уверена, что жители города разделяли мой восторг по этому поводу, но такой красоты я не видела никогда прежде, да и после уже не видела.
Возможно, что с возрастом и под воздействием необходимости добираться в «пробках» на работу из дома и обратно каждый день – у людей просто вкусы меняются. Возможно, поэтому – дети видят прекрасное совершенно иначе. Возможно, москвичам кто-то выдает специальное лицо, чтобы было понятно, как они устали, как им некогда и как «мы» им все надоели.
Мы – это туристы и приезжие, которых «почему-то» так и тянет в столицу – поглазеть, праздно пошататься по улицам и закупиться колбасно-конфетными сувенирами.
Прямо из здания вокзала мы со Светой отправились на метро до станции Первомайская. А потом еще двадцать минут на автобусе. И пешком по морозу - мелкими перебежками от магазина к магазину. Минус тридцать пять градусов по Цельсию оказались серьезным препятствием для приятной прогулки по вечерней Москве.
Остановились мы «на квартире», где Света всегда и останавливалась, если не было мест в гостиницах, а в гостиницах мест не было почти никогда, так что я попала в московскую коммуналку, где, правда, никто не жил, поэтому она вполне сходила за однокомнатную квартиру.
Да, в Москве даже коммуналки не такие, как в Ростове. Всего на троих соседей! Кухня поменьше, зато ремонт настоящий, как в изолированной. И ванна есть, а не душ, как в наших малосемейках.

- Не поеду я ни в какой Гагарин! – чуть не со слезами на глазах выговаривала я Свете. – Ну, ты сама подумай – тут Москва! – а ты мне предлагаешь три дня любоваться на «тоже красивый город». Потом мы снова вернемся под ночь, а утром доедем в метро до поезда. И стоило ради этого в Москву приезжать? Оставь меня здесь, ну, пожалуйста. Я не заблужусь, я с собой адрес носить всегда буду... Кушать? – так булочная за углом и молочный рядом. Их и буду кушать - булки со сливками.
Жила я в жесточайшем туристическом режиме. Утром выезд на Красную площадь – очередь, поход в музей, пирожок, возвращение домой. Час – в горячей ванной, булка с молоком, выезд на Красную площадь – очередь, поход в музей, пирожок, возвращение домой. Час в горячей ванной, булка со сливками, отбой. Не было в мире ребенка, счастливее меня, когда к вечеру третьего дня Света почему-то ломилась в дверь, пытаясь выбить ее ногами, а потом, видимо, сообразила и нажала кнопку звонка. В дверях она застыла бледная и перепуганная.
Оказывается, счастливые дети очень крепко спят и добудиться их практически невозможно, ну, или на протяжении получаса, как в случае конкретно со мной.
За это время Света успела совершить массу полезных дел. Она с соседями пообщалась – меня вообще не видели. Она побегала вокруг дома и побросалась снежками в окно. Она все думки страшные передумала, все вопросы вечные себе задала и всеми ругательствами известными себя наградила.
Тут я и отворила дверь, заспанная и радостная. И очень вовремя - Света уже даже ругаться не могла. А это признак крайнего нервного истощения. Пришлось кормить ее сдобой и делиться последними сливками. Больше у меня ничего не было.
Зато была Москва и полезное знание, что в столице нашей Родины нужно жить поближе к метро. И на работу удобнее добираться, и дешевле выходит.
Поэтому добрые «зиловские» кадровики поселили меня, как «умную девочку», в Коломенском, прямо у перехода в метро и с прекрасным видом из окна на Москва-реку. А со мной и Юля поселилась. Мы с ней в поезде еще зазнакомились.

Юля - мордвинка с кукольным личиком, идеальной фигурой и совершенно несносным характером. Конечно, это если не сравнивать ее характер с моим. Так что мы быстро поладили потому, что сошлись на том, что будет либо так, как сказала я, либо каждый по своему.
С Юлей иначе нельзя. Она из наркоманской компании сбежала, затягивать ее начало. А здесь, в Москве, к ней так и прилепливало мальчиков с аналогичным мировоззрением. Но одной в чужом городе с незнакомыми наркоманами Юле оставаться не хотелось и в тяжелом молчании мы возвращались домой.
Нашим домом была общага «последнего поколения». Супер. Четыре трехкомнатных квартиры на этаже, каждая с ванной и кухней. К каждой комнате прикреплено двое или трое. Но часто – жили по одному. Потому, что те, кто давно в Москве, только держали место в общежитие и стояли в очереди на квартиру, а сами сожительствовали с москвичами или снимали сообща квартиру - без коменданта.
Нас с Юлькой поселили в проходную комнату за шифоньером. Вторая комната всегда была заперта, а в третьей почти всегда ночевали две девушки. Одна из них, Лида, была старостой - не то нашей квартиры, не то нашего этажа. Она даже участвовала в комиссии по проверке санитарно-гигиенического состояния здания. В холле на первом этаже каждую неделю вывешивали номера самой образцовой квартиры и самой «отстойной».
Нам с Юлькой, конечно, сразу сделали замечание за то, что кровати не по-солдатски заправлены и вещи разбросаны. А мы возразили, что в шифоньере места нет.
Комиссия по чистоплотности отвалила, а девушка Лида закатила скандал.
Она из Воронежской области. На ЗИЛе уже пять лет работает. В институте учится. Ее даже недавно в бухгалтерию перевели. У Лиды через три-четыре года, возможно, уже московская прописка будет – постоянная, а не временная. А мы тут, ЛИМИТА, понаехали и шифоньер отбираем.
- Ах ты, шалава подворонежская, - говорю я ей улыбаясь. – Это ты сама лимита неприкаянная, а мы - ростовчанки, и твою Москву видали на большом и пупырчатом... Холодно здесь. Ни укропчика, ни петрушечки. Алкаши в кустах такими томными голосками матерятся, будто они там мужеложством заниматься собрались, а это у них прелюдия. Да и что вы вообще в жизни-то видели? ЗИЛ да общага, общага да ЗИЛ. И все за какую-то сраную прописку!
А вот и любовь моя первая, Павличек Трощенков, москвич в етить его знает каком поколении. Сейчас он водочки-то с нами по сто опрокинет – за встречу, давно мы не виделись, а потом и расскажет вам, кто здесь лимита, а кто граждане общепризнанной Столицы Северного Кавказа.
Ладно, девушки-лимитчицы, счастливо вам оставаться. А мы поехали. За мной тут Казанский приехал, командировка у него, из Афгана. Только он обратно возвращаться не хочет, а это трибунал. Это только на войну добровольцем уйти можно, а с войны – извините, вас так просто никто не отпустит.

Казанский немногословен. Хотел войну повидать – повидал. Как меня разыскал – неважно. Что я делаю в поезде на Ростов – непонятно. Я ведь только проводить его собиралась. У него и было-то «всего два часа свободного времени» – со мной повидаться, пивка выпить и – обратно. А на вокзале он вещи из камеры хранения на меня скинул:
- Постой тут, - говорит. - Я быстро, - и сбежал куда-то. Возвращается с двумя билетами.
Секунды три я сомневалась, но уже по пути к поезду. Почти сутки мы будем вместе, потом в Ростове три дня. А потом он снова уйдет на войну. Не такой он человек, чтобы командира под статью. Командир очень просил вернуться. Знал он, что не у всякого мужика на такое мужества хватит, вот и выбрал Казанского. Трусом прослыть этот не побоится, а вот друга не подведет, не предаст.

В Ростове август, жара. Пиво я не люблю, но все, почему-то, собираются непременно в пивной. Все – это наши друзья. Раньше они были только Сашкины, я для них представляла интерес, не больший, чем девушка Казанского. А потом он ушел на войну. И велел своим друзьям обо мне заботиться. Только нас и так уже многое связывало. Мы теперь вместе ждали. И дождались. Живого и невредимого, как прежде, шебутного и неугомонного, хоть и на побывку.
Как же все таки трудно делать вид! - что все замечательно, что мы готовы еще подождать – три месяца до отпуска, а потом еще год до окончания срока действия контракта.
Как же все-таки трудно пить пиво и рассказывать анекдоты, петь песни Высоцкого и Розенбаума... и думать все время, каждую секунду, что повезло ему выжить и вернуться домой один раз... а второй раз испытывать судьбу ни к чему.
Казанский чувствует, что не до веселья нам. Он и сам иногда забывается, куда-то «проваливается». Нет, сам-то он на месте сидит, вот он – маленький, худенький, загорелый до черноты и пучеглазый, как прежде. Только теперь совсем уже - сначала шнобель из-за угла появляется, а потом Сашка – целиком. И что только бабы в таком находят? – сама удивляюсь. Вот он, Казанский, вроде бы... а вроде бы и нет его больше, прежнего беззаботного Сашки - нет. Взрослый он стал, хоть и выглядит, как и раньше, мальчишкой.
- Ты меня не жди, - говорит он мне. – Все равно не дождешься, даже если живым вернусь... это буду уже не я. Пообещай, что не будешь ждать, слово дай, - требует.
- Да я тебя и так не ждала! Что я, маленькая что ли? Ты же меня бросил, еще когда на войну свою отправился. Думаешь, я не понимаю? Все в порядке, Казанский, ты не волнуйся - Ярославну у окошка не с моим характером изображать. А вот шампанского мы с тобой напьемся, когда вернешься, до поросячьего состояния. Этого я и буду ждать. От этого ты не отвертишься. Я хоть шампанское и не очень, но ради такого случая – помучаюсь. Да и пиво мне это ваше вечное, ужас как надоело. Так что ты мне тоже пообещай – что вернешься живым и невредимым. Для шампанского, знаешь, сколько здоровья нужно?!
- Договорились, - смеется Казанский, - обещаю вернуться целым и невредимым.
- И живым, - поправляю я.
- И живым, - повторяет он под «пионерский салют». – А в Москву мы тебя больше не отпустим. Делать там нечего, - правда, ребята?

«Ребята»? А ведь и впрямь, одна я девушка в этой компании заядлых «шовинистов», прижилась как-то незаметно.
Здорово получается, в Москву они меня не отпустят. Да я и сама туда не хочу возвращаться. Разве ж это можно сравнить? В Ростове два часа ночи. Мы сидим в уличном баре и радуемся снизошедшей на нас благодати небесной, прохладе долгожданной. А в Москве сейчас заморозки предутренние, детей в ясли в варежках отправляют... в августе. Что же там в сентябре-то начнется? Не знаю, и знать не хочу.
Только вот из общежития я вышла - пивка попить, как выразился Казанский, в одном платьице и без паспорта.
- Ничего, выпишем тебе командировочные, съездишь на свой ЗИЛ за расчетом, заодно и вещички с паспортом заберешь.
А Казанский – красавец, пивка, значит, попить пригласил, - смеются «ребята».