Реанимация

         Поступил в клинику я около полуночи, пролежав перед
этим весь день скрючившись на диване, согнувшись, поджав
руки и ноги, стараясь не шевелиться. Это не было больно, но
это было страшно, так меня еще никогда не прихватывало. А
вечером меня прорвало, в буквальном смысле слова, откуда
только можно черно-серой кашицей. Она была везде, моя
полупереваренная кровь, на полу, на стенах туалета, с ног до
головы на мне, почувствовавшем странную легкость и
невесомость.
       Осмотр в приемном покое был недолгим, долгим, как мне
показалось, был разговор дежурного врача, заведующего
хирургическим отделением, с женой, взволнованной,
испуганной, но не растерянной. Не разрешая мне
пошевелиться, меня как ребенка раздели, даже где-то грубо
пресекая все мои попытки помочь в этом. Было неловко и
стыдно. Затем свозили на эндоскопию, и где только в такой
поздний час нашли персонал, и определили в палату.
        Вскоре мне опять стало муторно и я, по подсказке
дежурной сестры, побрел куда-то по направлению «в конце
коридора, направо». На выходе из отделения, около
холодильника, я остановился передохнуть. Или, может быть, я
уже не мог идти дальше?
        По коридору, навстречу, двигались три фигуры: это были
дежурный врач-хирург, и с ним еще две женщины. В
полутемном коридоре, слегка освещенные сзади, их фигуры в
развевающихся халатах были удивительно красивы. Кажется,
они ускоряли шаг, кажется, на ходу ругали за что-то дежурную
сестру, и это было как в замедленной съемке, как в немом
черно-белом кино.
        А я медленно и плавно по дверце холодильника стекал на
пол …

       … Пусто. Пустота. Ничего, нигде и никогда. Нет ничего,
что можно было бы почувствовать, увидеть или услышать. Нет
света, нет тьмы. Нет ни тепла ни холода. Нет мягкого, нет
твердого, ни тупого, ни острого. Нет звуков. Нет ничего, даже
времени. Все замерло, хотя и замирать-то нечему и не в чем.
Нет ничего, как до сотворения мира. Только пустота. Или ее
тоже нет? Это длится недолго, хотя, что такое «недолго»,
когда времени нет.
        Но в одно мгновение что-то изменяется. Появляется шар.
Нельзя сказать, что я его вижу или чувствую, может быть,
меня еще тоже нет. Но шар есть. Это определенно шар. Он не
большой и не маленький, он не далеко и не близко. Он просто
есть. Он белый и можно даже сказать, что он светится. Но его
свет не только не освещает вокруг, от него нет даже отсветов.
Свет как будто замер, заморозился на поверхности шара,
одинокого шара в бескрайней пустоте.
        Новое изменение. Шар уже не висит сам по себе. Через
него проходит толи нить, толи струна, толи стержень, без
начала и конца. Скорее «стержень», у «этого» есть какая-то
толщина. Также как и шар, он белый и светится несветящим
светом. Стержень идет откуда-то из бездны и, пронизывая
шар, уходит в бесконечность. И уже можно сказать, что идет
он снизу вверх, или сверху вниз. На стержне появляются еще
шары, такие же, как первый. Они далеко друг от друга и на
разном расстоянии, но это не выглядит хаотично.
       Шаров и стержней становится все больше и больше, их
становится много. В пространстве шары распределены не
упорядоченно, но равномерно и гармонично. Стержни,
проходя через них, идут только вертикально и строго
параллельно друг другу, но, уходя в бесконечность, они не
сходятся в одну точку, как мы обычно видим. Нет, они по-
прежнему равно удалены друг от друга.
        От этой картины веет незыблемой величественностью.
Она как неоспоримая истина. Проста и лаконична, но
грандиозна в этой пустоте.
        Иногда все пропадает, но появляется вновь и вновь,
становясь все более объемным и отчетливым.
         В какой-то момент я осознаю, что я тоже есть в этой
пустоте. Но где и какой - понять невозможно. Я словно как
какая-то точка зрения в этом пространстве. На чем бы ни
остановилось мое внимание, оно оказывалось рядом со мной,
или я рядом с ним. Постепенно ощущение блуждания по
пространству прекращается, и я осознаю себя, точнее не себя,
а свое я, находящимся на вершине шпиля или острия иглы,
которых вроде бы и нет, но я чувствую их под собой и от этой
ничтожной точки опоры становится легче.
         Рядом со мной большой шар и толстый стержень,
проходящий через него. Впервые они предстали так близко.
Они совсем рядом. Мне хочется что-нибудь протянуть, чем-
нибудь дотронуться до них, узнать, что это такое. Но у меня
ничего нет, ничего кроме мысли. Я почти дотрагиваюсь до
шара, почти касаюсь его …, но все пропадает и перед моим
сознанием возникает совсем другая картина.
         Я вижу, да, теперь можно сказать, что я «вижу», комнату.
Простую комнату, кубиком. Но у нее нет ни стен, ни пола, ни
потолка, есть только ребра этого кубика. И сама комната как
бы вывернута наизнанку – она снаружи себя. Комнату
освещает, теперь действительно «освещает» один шар.
Стержень, ранее проходящий через него, теперь идет только в
одну сторону, и шар висит на нем, хотя стержень и уходит
куда-то далеко вниз, но шар не стоит на нем, а именно
«висит». Шар находится в середине комнаты, я это точно
знаю, хотя и вижу его ближе к себе, снаружи комнаты. Сам я
тоже вроде бы как снаружи, хотя и осознаю, что должен бы
быть внутри. Но внутри комнаты меня нет. Может быть
потому, что этого «внутри» нет у самой комнаты? У нее все
снаружи, и стол и кровать. Стол стоит у дальней стены, но я
вижу его перед собой, кровать видится где-то вдалеке, а не
совсем рядом от меня, у входа.
         Однако, все это меня не беспокоит и не удивляет. 
Беспокоит другое, та точка опоры, что у меня была, стала
очень зыбкой. Я с трудом балансирую на острие иглы.
Доставая из ниоткуда кусочки мозаики я пытаюсь сложить
какую-то площадку для себя. Получается это с большим
трудом, ведь у меня нет тела, нет ни рук, ни пальцев. Как я
собираю мозаику мне непонятно, но я упорно продолжаю это
делать. Чувство страха говорит мне, что я должен это
сделать, должен, иначе нельзя. Кусочки мозаики не подходят
друг к другу, площадка расползается, поверхность качается
как на волнах. Страх иногда переходит в отчаяние. Но я
переставляю мозаики местами, добавляю новые кусочки,
подгоняю их плотнее друг к другу. Это изнуряет меня, кажется,
на это уходят последние силы, я покрываюсь холодным
потом, но продолжаю свою работу. Наконец  руками, да, я
чувствую, что руками, я сжимаю с краев выложенную
площадку, уплотняя кладку, ладонью провожу по ее гладкой,
ровной, теплой поверхности, успокаиваюсь и вытянувшись на
надежной, прочной опоре засыпаю …

        Просыпаюсь я от чувства дискомфорта, переходящего в
тупую, все нарастающую боль. Кажется, что кусочки мозаики в
середине выложенной площадки могут выпасть. Но, нет, все
нормально. Я открываю глаза и понимаю, что я вернулся.
Изможденный, усталый и осунувшийся я лежу на кровати в
палате. Из меня торчат какие-то трубки, рядом стоит штатив с
перевернутой бутылкой. Внутри меня жжет боль, но я
счастлив. Я счастлив оттого, что я есть; оттого, что я чувствую
эту боль; оттого, что мне не дали уйти; оттого, что я вернулся.
         Мне делают укол, боль отступает, равномерно капает
капельница, и я опять засыпаю. И мне вновь видится комната,
простая комната, кубиком. Но у нее уже есть стены и она
внутри себя. С потолка свисает светильник-шар, предметы
обстановки еще не до конца определились со своим
местоположением, они то сзади, то впереди, то впереди-
сзади. Но я спокоен и меня даже забавляет этот танец. Я
знаю, что я вернулся и теперь это просто мой сон.