Свиноводство...

           Цех у нас на заводе был светлый, большой, механосборочный,  почти полтысячи человек «пролетариев всех стран» и поэтому всяких юмористов было навалом. Особенно поднаторела в этом, в прикладном юморе, бригада наладчиков станков. Шутки у них были многочисленными и разнообразными. Как очень острыми, так и достаточно плоскими, Начиная от банального намазывания солидолом ручки дверей в слесарку, кончая привариванием металлического термоса мастера участка к металлическому же столу. А уж про дохлых мышей в сумочках крановщиц – совсем молчу. Один год, чтобы посмеяться над  замом начальника цеха, они не поленились сбегать на почту и выписать ему на домашний адрес, специализированный журнал – «Свиноводство»!  Зам конечно же их раскусил и все номера по получении, приносил и вручал торжественно бригадиру. Добавляя, - это тебе вместо премии…. А так как я, кроме того что был художником оформителем, был ещё и официальным хранителем профсоюзной цеховой библиотеки, то все эти номера последовательно оседали у меня на полках.
 
          - Ностальгируешь? – улыбались слесаря, заходя в мою художку и кивая на журналы, стоящие на самом видном месте, намекая на мою национальную принадлежность.
          - Да! – отвечал я им, - сало я очень люблю. Особенно с деревенским  чесночком. Особенно под «Горилку з перцем»! Это вам не "БФ" на сверло мотать и карамелькой закусывать!

          А чего же тут отрицать? Деревня то у нас хоть и находилась со дня своего основания уже полторы сотни лет в Сибири, но была почти стопроцентно украинской. Так что в сале у нас разбирались поголовно, и все тонкости производства и употребления сала изучали с молодых ногтей. И исправно снабжали этим продуктом не только весь район, но и всю многочисленную городскую родню. Студенты приезжая на зимние каникулы домой, огромными сумками увозили это белое золото, в свои институтские общежития, радуя отличной успеваемостью своих мам и пап. Потому что, какая самая студенческая еда? Правильно – это кусок замороженного сала из-за форточки, луковица, пол булки подзасохшего позавчерашнего хлеба и стакан чая! Если повезёт, то может быть и с сахаром. Потому что другие деревенские продукты, типа смородинового варенья и маринованных огурчиков, больше чем на два дня в тумбочках не задерживались. Дня на три, на четыре, хватало картошки. Таковы были раньше особенности студенческого быта. Это я конечно, по себе сужу, кто-то может и колбасой питался. В чём я сильно сомневаюсь.

          А пока детишки и внучки проводили общаговскую дегустацию этого сала, их родители уже начинали откармливать новое. Условно вся деревня делилась на две части. Одни разводили поросят местной, деревенской породы. Другие предпочитали откармливать хряков, которых покупали в соседней деревне. Соседняя деревня была населена выходцами из Латвии и эту породу называли – «латышской». Разницу между этими породами, можно было заметить и не специалисту. Если местные свиньи, были длинными и раскрашенными большими чёрными пятнами густой щетины, то «латышские» поросята были бочкообразными и одноцветными. Они были чистокровными редковолосыми блондинами. Кроме того и характер у них отличался разительно. Местные – были неугомонными и упрямыми, как и сами их хозяева, а другие, из соседской деревни – отличались спокойствием и покладистостью. Зачастую пятнистый хряк, вообразив о себе невесть что, желая изучить хартию о вольности, ломал или изгрызал жестоко, доски забора и устраивал по деревне забеги наперегонки с бешенными собаками, в то время как его одноцветный сосед спокойно лежал в тёплом загоне, размышляя о превратностях свинячьей судьбы.

          Эта разница национальных характеров и сказывалась в самом окончании их недолгой, как сибирское лето, жизни. При том, что наши пятнистые свиньи были чуточку крупнее, а точнее длиннее, а кормёжка была абсолютно одинаковой,  к финишу свиньи из соседской деревни приходили на пятнадцать-двадцать килограмм упитаннее. Можно задаться вопросом – а зачем тогда держать таких не выгодных местных прохиндеев? Ответ был очень простым. Сало местных, деревенских поросят было испещрено прослойками нежного мяса, видимо из-за неровностей и непредсказуемости их характеров. А сало соседских пятаков – представляло из себя  сплошной массив, шириной в мужскую ладонь.  И тут уж всё дело было, в разнице вкусов. Если для домашнего хозяйства, жарки и топления и готовки блюд больше подходило второе, то настоящие гурманы предпочитали первый вариант. Особенно если с перчиком и местным же ядовитым чесночком, от которого кошки как ненормальные лезли на телеграфные столбы. А если при этом запотевшую бутылочку горилки из погреба? Что ты!

          Поэтому и огород в сорок соток считался в нашей деревне маленьким. Одной картошки и свеклы, сколько надо! А тыквы! Сами то её почти и не употребляли, но центнера два для поросят убирали! Сам можешь и поголодать, а скотину покорми! Она ни в чём не виновата. Голодное животное, может представлять из себя - страшное зрелище. Даже простая курица, не говоря уже о таком монстре как голодная свинья. В этом я убеждался не один раз. Вот например:

          У самого переулка недалеко от нашего дома, жил один товарищ по кличке Жатик. Ни по имени, ни по фамилии его уже давно ни кто не называл. Работы в деревне зачастую не было, и он проводил свою молодую жизнь за слушаньем старого магнитофона «Юпитер» и каждодневным употреблением бражки. Все, у кого было что выпить, зимними вечерами стекались к нему, как ручейки на дно оврага. Такой своего рода деревенский «Салун». Домишко у него был небольшой, скособоченный, но ему и этого хватало за глаза. Жил он один, без жены, без детей. Из хозяйства, у него был небольшой огород с картошкой и капустой и с десяток пёстрых, вечно голодных куриц. И если летом они вольно промышляли себе пропитание на улице и в огороде, в виде всевозможных диких плодов, жучков, паучков и дождевых червей, то зимой приходилось им садиться на жестокую диету. Кормить он их практически не кормил, и они ходили у него по двору в злобной жажде, чего бы или кого бы поклевать. Стоило ему открыть дверь во двор, как они всем гаремом бросались ему под ноги, в тщетной надежде получить пригоршню зерна. В конце концов, их поведение становилось настолько агрессивным, что он стал бояться выходить на улицу. Чтобы прорваться к дворовой калитке он пускался на хитрость. Потихоньку открывал дверь дома, высовывал руку, набирал пригоршню гравия у самого крыльца. И сделав широкий жест щедрого спонсора, кидал им пригоршню этого гравия подальше к огороду. Пока они, теряя перья, бежали за летящими камешками в надежде сытно отобедать, он не менее быстро успевал прорваться к калитке и ускользнуть от куриной вендетты на улицу.

          Но однажды, слегка подвыпив, он забыл об этой мере предосторожности, и курица, догнав его и сев ему на голову, клюнула прямо в глаз. Наверное, она в полутьме приняла глаз за что-то блестящее и съестное, может за какую ягоду? Но он был склонен считать это злобной, куриной местью. В деревне на один анекдот про пьяниц стало больше. Глаз через месяц восстановился. Но с тех пор он бегал до калитки, низко надвинув шапку или вовсе зажмурив глаза. Кормить кур лучше, он из упрямства всё равно не стал.

          Но так это была простая, глупая пёстрая курица, а что может натворить голодный хряк весом почти в двести килограмм? Поэтому-то главной заботой почти всех жителей деревни, была утренняя кормежка и гигиенические процедуры на скотном дворе. Вот и мой дедушка с самого раннего утра занимался зарядкой, вытаскивая по ведру вареной картошки, сдобренной свеклой или дробленым зерном, в просторечии именуемом «посыпкой». Толстый свин лениво просыпался. Он был местной породы. Потягивался и с наслаждением завтракал. Выражая удовольствие, или претензии в двух словах, - «х-х-хрю!», - что означало, – отлично! Или, - «хрю-ю-ю...,», - что означало, - сметанки то пожалели! Да и горчички с перчиком маловато!

          Потом дед выпускал  его сделать десяток кругов по двору, а сам в это время, занимался приведением в порядок свинячей гостиницы в соответствии с санитарно-гигиеническими нормами. Иногда хряку было лень таскаться по двору или он не желал морозить некованые копыта, и тогда он валялся на боку прямо в своём номере, ковыряя соломинкой в зубах,  и поглядывал на дедушку сквозь белёсые ресницы, своими наглыми глазами. – Давай старый, пошевеливайся, - типа, - такова твоя незавидная участь….
          Моему дедушке уже давно стукнуло восемьдесят и весь процесс кормления коров, свиней и кур, больше походил на религиозный ритуал, чем на заботы по хозяйству. Он свято верил, что пока он двигается, пока у него есть заботы и обязанности, он будет жить. И все предложения тёток, переехать жить к ним – игнорировал. Последовательность кормления была отработана годами и была неизменной, как обряд бракосочетания. При мне, он нарушил её только один раз.

          В то утро мы сидели с братом Андрюхой на высоком крыльце, почёсывали всклокоченные головы и размышляли – взять или не взять с собой, на заготовку дров бутылочку самогонки. Уж больно прохладно и тоскливо в осеннем лесу. Мы с ним из города приехали в отпуск и заготовка дров была нашим отдыхом, который в деревне приравнивался к валянию на пляже. Дедушка с развевающейся окладистой, рыжей бородой, торжественно прошествовал мимо нас с ведром и открыл двери в загон. Видимо, кабан увидел незнакомых людей во дворе, и во что бы то ни стало, решил с нами познакомиться поближе. Маршрут он выбрал самый прямой и помня себя ещё крошечным поросёнком,  он решил прошмыгнуть у дедушки между ног. Но, к сожалению, он не учёл, что ныне он уже не тот. Что теперь он кабан весом почти в два центнера и такой трюк может и не получится! Так оно и произошло. Картинка произошедшего,  остро напоминала мне американское «родео». В самый центр двора выбежал хряк.  А верхом на нём, выехал дед. Спина у свиного мустанга была широкой и плоской,  и дедушкины ноги поэтому  торчали параллельно земле.

          - … твою мать! – только и смог сказать наш культурный предок, слезая с кабана. Мы с братом открыли рты! За пятьдесят лет жизни с нашей бабкой, дед ни разу не матерился. И тем более при бабушке. А бабушка как мы подозревали и слов то таких не знала. Он понял, что сказал что-то лишнее. Испуганно обернулся и спросил нас, - бабка не слышала? Ну и слава богу! – нас видимо, он уже в расчет не брал. Мы уже были взрослыми и кроме того мы были мужиками.  Мы с братом удивлённо переглянулись. Это же надо! Столько лет праведной жизни и вдруг так оскоромиться! И всё из-за глупой свиньи!

          Вот так то! Впрочем, что ты со свиньи возьмешь? Свинья она и есть свинья!