На пороге Нового времени

В основу произведения положены реальные события. В 1668 году, когда Никон был уже низвергнут с сана и сослан в Ферапонтов монастырь, соловецкие монахи восстали против церковной реформы. К ним присоединились казаки и беглые крестьяне. Более семи лет длилось осадное сидение. Старообрядческая легенда гласит, что перед смертью царь Алексей Михайлович приказал снять осаду, не зная, что монастырь только что взят правительственными войсками. Документального подтверждения этому нет.
Все имена подлинные. Упомянутый в поэме «раскольничий поп» - духовный лидер староверов Аввакум.  В 1682 году после долгого заточения в земляной тюрьме Аввакум и его сподвижники будут заживо сожжены

Бесчестьем державы Московской
В осаде сидят Соловки.
Не могут с раскольников горсткой
Покончить царевы полки.

Туда казаки воровские
Стекаются с Дона не зря.
Там служат попы литургии
Теперь без помина царя.

До смерти готовые биться,
Крепки староверы и злы.
Стреляя, святою  водицей
Кропят они пушек стволы.

Гнездо мятежа и раскола
Прельщает народ тут и там.
Раскольничьи старцы крамолу,
Разносят по дальним скитам:

«Молитвой  ревнителей верных
Осьмую годину подряд
Зосима, Савватий и Герман
Оплот благочестья  хранят».

Одна из келий осажденного монастыря.

За стенами вьюга кружиться,
В трубе ветра слышится свист.
Поклоны кладет у божницы
Монах пожилой Феоктист.

Сомненья его одолели,
И дума его непроста:
Такой ли уж грех, в самом деле,
Сложить, как велят три перста.

За древний порядок под пули
Идут в Соловках чернецы.
О Господи Боже, тому ли
Учили святые отцы?

Давно все ему не по нраву.
Затеял бы с братьей он спор.
Да больно уж скор на расправу
Игумен отец Никанор.

Положим, обитель Зосимы
Продержится год или два.
Но в эту суровую зиму
Он сам сможет выжить едва.

Иссякли  здоровье и сила.
Кругом только льды и снега.
Немало сидельцев сразила
За годы осады цинга.

Слеза на щеке Феоктиста
При мысли: что  станет с людьми.
Он шепчет пред ликом Пречистой:
«Помилуй, спаси, вразуми».

Решился. Кончает молиться.
Пора торопиться ему.
Тулуп натянул, рукавицы
И вышел в морозную тьму.

Знал старец: не скоро заметят.
Темно и мороз нынче лют.
Гуляет по острову ветер.
Метели следы заметут.

Лагерь царских войск.

Изба высока по-поморски.
Печь, кадка, ковер на полу,
Икон почерневшие доски.
Витой рукомойник в углу.

Стол,  лавка длиной в три аршина.
К стене привалившись  слегка,
Сидит бородатый мужчина,
По виду годов сорока.

Мещеринов то, воевода.
Осанист, высок, сухопар.
Из Тулы. Дворянского рода.
И ляхов гонял, и татар.

А тут царь и задал задачу,
Послав в этот северный край.
Возьми монастырь, а иначе
В остроге потом пропадай.

А что он поделать-то может?
Который уж приступ отбит.
Стрельцы разбегутся, похоже,
От многих невзгод и обид.

И дети боярские ропщут,
Печальные речи ведут.
Под Корсунем было им проще
Идти на шляхетский редут.

От голода ждать ли тут смерти,
От пуль иль от ядер шальных...
Все эти раскольники – черти,
Погибели нету на них!

Ужо им! Тут в дверь постучали.
«Кого там еще принесло.
Покоя не стало ночами!»
Воскликнул Мещеринов зло.

Стрелец гостя позднего вводит.
Лишь встретились взглядом одним.
И ясно уже воеводе:
Стоит перебежчик пред ним.

Вздыхает, волнуется сильно,
Неся долгожданную весть:
«В стене возле башни Прядильной
Калитка укромная есть...»

Старик воеводе поведал
Про тайный тот ход, а потом
Он просьбой окончил беседу,
Святым осеняясь крестом:

«-Уж ты, воевода, не очень...
Пожалуй, будь милостив к нам.
-О чем беспокоишься, отче?
Я нехристь какой, басурман?»

Через несколько суток.

Костры полыхают во мраке,
Развязка событий близка.
Готовясь к последней атаке,
Идут побережьем войска.

И слышно: «Ну, с Богом же, братцы.
Мы честь государя спасем.
И сами теперь расквитаться
С врагами сумеем за все».

Крепки монастырские стены.
Студена морская вода.
Не будь Феоктиста измены,
Не пасть  бы твердыни тогда!

Москва.

Невесело в русской столице.
Повсюду идет разговор:
«О здравии надо молиться.
Слыхали, царь батюшка хвор».

И вправду  Тишайшему, худо.
Видать, призывает Господь.
Водянка. Еще и простуда
Палит лихорадкою плоть.

Что плоть? Ведь душа истомилась,
Себя за грехи осудив.
Он всем ли оказывал милость?
Всегда ли он был справедлив?

О Никоне помнил властитель.
Уйти им врагами нельзя.
Отправил подарки в обитель,
Смиренно  прощенья прося.

Простит и помянет достойно.
Упрям он и горд, но не зол.
Но язвой останется гнойной
На теле державы раскол.

Закроются царские  очи,
И  мысли уходят туда,
Где дремлют поморские кочи
В объятьях тяжелого льда.

Туда, где в просторах безбрежных,
Далече за Двинской губой
Оплот староверов мятежных
Не хочет мириться с судьбой.

Вот горе, уж истинно горе.
Осаде не видно конца.
Как вскроется Белое море,
Послать нужно будет гонца.

Раз сами погибели ищут,
Суда государева нет.
На Страшном  Господнем Судище
За все пусть и держат ответ.

Сорить не пристало казною
И кровь проливать христиан.
Тем паче, грозится войною
России турецкий султан.

Но с ересью можно ль мириться?
Уйдут староверы в скиты.
За ними другие строптивцы
Повсюду поднимут бунты.

Венец вскоре примет сын Федор,
Неопытный он, молодой.
Пойдут мятежи да раздоры,
Как справится с этой бедой?

Нет, волю давать им не гоже.
Спокойствия так не вернуть.
Что делать? О Господи Боже,
Наставь  нас на истинный путь.
***
Уже после царской кончины
В обителях русской земли
- Я думаю, не без причины-
Упорные слухи ползли.

Болтали украдкой: мол, верьте.
Известно доподлинно нам –
Хотел государь перед смертью
Прощение дать Соловкам.

Хотел он покончить с осадой,
Царя вразумил, видно, Бог.
Да вот – прибавляли с досадой-
Исполнить того он не смог.


Возможно, указ Алексея
Был  тщательно скрыт от людей,
Но мы не узнали доселе,
Кто взял на себя этот грех?


А может, Тишайший об этом
Шептал лишь в предсмертном бреду?
Тут много вопросов. Ответа
Уже никогда не найду.

Ферапонтов монастырь

Бьет колокол. Звон улетает
Все выше в небесную твердь.
Оплачет обитель святая
Царя благоверного смерть.

В собор вместе с братьей в печали
Пришел весь окрестный народ.
Стихиры уже отзвучали,
Хор вечную память поет.

Всю службу был с каменным ликом.
Стоял у кануна,  как  вдруг
Прилюдно расплакался Никон.
Царя бывший «собинный друг».

А в келье на лавку упал он.
Весь день пролежал он без сил.
Но все же позорной опалы
И ссылки царю не простил.

В тот вечер лампада не гасла
С посланием Никон спешил.
Пусть ведает русская паства
О скорбях мятежной души.

«По-прежнему я в заточенье
Не выпало свидится нам.
Теперь государю прощенья
При жизни земной я не дам.

Пришествия ждем мы Христова,
Лишь Он нас рассудит один».
Посланье закончил и снова
Расплакался старый мордвин.

Пустозерск

В земле самоедов, в  темнице,
В землянке, похожей на гроб
За веру и дерзость томиться
Отважный раскольничий поп.

Он почерком ровным и мелким
Строчит на бумажном клочке.
Перо, что по дереву белка
Летит в исхудалой руке.

«Нечастный, безумный царишка,
Где ты, самодержец, сейчас?
О том, как в геенне горишь ты,
Мне нынче рассказывал Спас.

Не стало порфиры багряной,
Погиб твой венец золотой» -
Глумился раскольник упрямый
Над царской кончиной честной.

Соловки

Пройдем по  земле каменистой.
Откроем знакомую дверь.
Но вот самого Феоктиста
Не сразу узнаем теперь.

За несколько месяцев словно
На много состарился лет.
Трясется он, губы бескровны,
Сам бледен и тощ как скелет.

Что горе творит с бедолагой!
Один за высоким столом
Сидит он с пером и бумагой
И бьет государю челом.

Вновь память уносит страдальца
В те страшные зимние дни.
Выводят костлявые пальцы
Картины недавней резни.

«Под утро как тать воевода
С полками нагрянул сюда.
Сгубил он бессчетно народа,
Пытал и казнил без суда.

Сжигали живьем непокорных,
Бросали на лед нагишом,
Был даже столетний затворник
Стрелецким убит бердышом.

Стреляли повсюду пищали,
Да сабли сверкали, звеня.
Бесстыдно казну расхищали.
Грабеж продолжался три дня.

Без риз оставляли иконы,
Тащили меха, серебро,
Мещеринов брал  беззаконно
Обители нашей добро.

И все ненасытному мало.
Весною у всех на виду
С окрестных поморов взимал он,
Грозя им расправою, мзду».

Вот так в  челобитной правдивой
Все высказал старый монах.
В надежде, что царь справедливый
Узнает о здешних делах.

А рядом за окнами кельи
Считая трофеи свои,
Мещеринов полный веселья
Добычу грузил на ладьи.

 
1677 год
 
Затихли волненья в народе.
Не слышно смутьян на Москве.
Но был уж почти на исходе
Бунташный семнадцатый век.

Настанет эпоха другая.
Похуже грядут времена.
В Европу окно прорубая,
Умоется кровью страна...

О будущих скорбях и бедах
Не знает Россия пока.
Все тихо под северным небом.
Нет больше войны в Соловках.

Уже не пустует святыня.
В ней жизнь закипела опять.
Смиренные иноки ныне
Должны монастырь населять.

Макарий здесь новый игумен.
Дела он повел хорошо.
Он набожен, кроток, разумен
И с властью не лез на рожон.

Вновь трудятся иноки дружно.
Вновь шепчут молитвы уста.
В церквях совершаются службы,
Во всем соблюдая устав.

Насельники «многия лета»
Поют молодому царю.

Пожалуй, закончу на этом
Печальную повесть сию.