***

ВЗМОРЬЕ

Я знал, что Юрмала – курорт,
изысканный на побережье,
где нежное шуршанье шин
и рокот нежный
игривых волн
сплетаются в сонату утра,
где долгий день веселья полн,
курортного веселья
со стуком теннисных мячей
и цоканьем шаров бильярдных,
и царственного пляжного безделья,
где женщин отдыхающих наряды
в чеканно-деревянных интерьерах
приводится в движенье джазом,
вскипая в темноте ночей.

А мне запомнилось иное:
безлюдье, Кемери, ноябрь
и ты, дрожащая, но я
своим плащом тебя отгородил
от моря, от безлюдья и от ветра,
сошедшего с ума.
Зеленый крокодил,
резиновый, бесплотный, пустотелый,
забытый кем-то на холодном пляже,
безвольно мечется с обрывками газет,
не видя нас, не замечая даже,
что и у нас, как у него, приюта нет,
что мы заходим то и дело
в «кафейницу» согреться терпким чаем
и там, в уюте и тепле, мечтаем
о южных землях, ласковых морях…
                1975


ВОЗВРАЩЕНИЕ

И приводит дорога в Москву.
Прохожу её ветхие сенцы.
Та же давняя тяжесть в мозгу,
То же птицебиение в сердце.

Тот же детский безмерный восторг,
Милый вздор тротуаров истёртых,
Так же самовлюблённо восток
Отражается в утренних стёклах.

Ты вся прежняя, вся – до мазка
На холсте многоцветном и гулком.
Что меня ожидает, Москва,
В лабиринте твоих переулков?

Может, великодушно вернёшь
Сад весенний, пропахший извёсткой,
Или проще поступишь – распнёшь
На одном из своих перекрёстков?
                1975


*   *   *
             С. Равичеву
Детство.
В кубики играю,
Высоченный строю дом.
Вот построю и сломаю –
И беды не будет в том.

Юность.
Старшим не внимая,
Строю то, что захочу.
Безбоязненно ломаю,
Беззаботно хохочу.

Зрелость.
Линию кривую
Осторожно провожу.
Разрушать я не рискую –
Дом за домом возвожу.

Старость.
Долгий день осенний,
День последней суеты,
Горечь вечных опасений:
А не зря ли строил ты?
                1976

*   *   *
Бывает, над железною дорогой
Идёшь по пешеходному мосту –
И вдруг гудок пронзительный, далёкий
Рассеянно окликнет за версту,
Приблизится, промчится завывая,
О чём-то скорый поезд простучит,
К уютным полустанкам зазывая
И к огонькам, разбросанным в ночи,
Где будет всё, конечно, по-другому:
Без суеты, без гула городов,
Где так легко…
И лишь тоска по дому
Сквозит в гудках курьерских поездов.
Иссякнет стук за первым поворотом,
Как дождь ночной стихает поутру.
Встряхнёшься – и насущная забота
Прогонит мимолётную хандру.
                1976

*   *   *
Мы живем
И, как в детстве,
Играем в лапту:
Кто-то – бьет,
А кто-то – бежит,
Этот – схватывает на лету,
Тот – упал,
Не стает,
Лежит.
                1976

   
ПОЛОВОДЬЕ
Вновь накатили
полые воды,
полые хлопоты
захватили:
Не пропустить бы
птиц хороводы
в светлых протоках
полого неба.
Вспышки восхода
озолотили
полные марта
столбики пыли,
переместили
толику неба
в полные марта
полые воды.
             1977


ГОРОД МОЛОДЕЕТ

Здесь улица крикливая была
С кварталами, дворами, тупиками,
С хмельными у продмага мужиками
И дребезгом оконного стекла.

Здесь улица веселая жила,
Распугивала кур грузовиками
И доминошным грохотом влекла
Под купы лип детей со стариками.

Сейчас на этом месте две стены,
Две тишины двенадцатиэтажных.
Не слышно стариков, их внуков важных

И больше перед пасхой не слышны
Ни песни под баян, ни хохот ряженых.
Квартиры, что ли, не заселены?
                1977

*   *   *
Лицом – к земле, всем телом – над землей
в погоню за испуганной зарей
лечу, лечу, плацкартный пассажир,
пересекая сумеречный мир.
На карте мира с зеленью равнин
и синью рек (масштаб: один – один)
по рельсам – поручням стальным скользя,
бегу по шаткой лесенке из шпал,
в конце которой – суетный вокзал,
и ничего переменить нельзя.
И с каждым стуком горше вспоминать
перрон, часы и пристальную мать
с моим недавним детством за спиной,
молящую, всем смыслам вопреки,
секундной стрелки обуздать прыжки,
лицом – ко мне и всей душой – со мной.
                1977

ДВЕ СТРОКИ

«Уж небо осенью дышало,
Короче становился день»…

Перо гусиное дрожало,
Свеча отбрасывала тень,
Взлохмаченную тень поэта.

Ещё не занялась заря,
Ещё не догорело лето,
И далеко до декабря.
                1977

ПЕРЕДЕЛКИНО
         «Мело  весь месяц  в феврале».
                Б. Пастернак.

Опять метёт по всей земле,
Во все пределы.
Зима за лесом в феврале
Не углядела –

И он нечаянно, сквозь сон
Пошевелился;
Весенний звон заслышав, он
Дождём умылся.

Но, упреждая первый бунт
Лесных проталин,
Мороз ударил наобум –
И бунт подавлен.

Зима взметнулась, осердясь,
Осатанела,
И вновь просёлочная грязь
Обледенела.

Не вышла сонная изба
Из летаргии.
Пурга справляет свой шабаш,
Как литургию.

Село укуталось в дымы,
Закрыло ставни,
И снова святочные сны
Являться стали.

Белеет кладбище вдали,
Как порт уснувший,
Не памятники – корабли
Стоят на суше.

Не всколыхнутся паруса –
Прошли все сроки.
Застыли сосны на часах
В мундирах строгих.

Пурга сравняла имена
И пьедесталы.
Из всех дорожек лишь одна
Бредёт устало,

Одну её не занесло,
Не завалило.
Февраль. Десятое число.
Скамья. Могила.
                1977

ПОСЛЕДНИЙ ДОМИК ГРИНА

Старые вишни
В Старом Крыму.

Встали и вышли
По одному.
Вышли безмолвно,
По одному.
Грозы без молний
В Старом Крыму.
Грозы без молний,
Песни без слов.
Старый, немодный
Шкаф без замков.
Грозы без молний,
Жизнь без затей,
Город без моря,
Дом без гостей.
Дни без рассветов,
Ночи без снов.
И недопета
Песня без слов.
И недопита
Кружка без дна,
Недооткрыта
В море страна,
Где Недотроги
Мирно живут
И вдоль дороги
Песни поют.

Крестик на карте –
Мирный приют.
Здесь на закате
Песни поют.
Жаль, не исхожен
Весь Зурбаган,
Путь не проложен
К тем берегам,
Где верят боги
В песни без слов,
А Недотроги
Верят в любовь.

Волны накатят
Через корму.
Крестик на карте
В Старом Крыму.
Крестик на жизни.
Ночи без снов.
Старые вишни.
Песни без слов.
            1978

КАРТИНКА ДЕТСТВА

Всплывает в памяти и снова тонет
В водовороте повседневных дел
Картинка детства: глинобитный домик,
Крыльцо, забор, калитка, старый дед.
Как тополь во дворе, такой же старый,
Такой же не просящий ничего.
Прощаться почему-то мы не стали,
Хотя и уезжали от него.
Мы по дороге шли. И напоследок
Ещё раз обернувшись невзначай,
Я разобрал далёкий шёпот деда:
«Будь счастлив, внучек. Доченька, прощай».
Заплакал я, сказал, что не поеду,
Что заболел, что ногу мне свело, –
Вернусь обратно, буду жить у деда…
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   
Дед улыбался грустно и светло.

На месте, где был домик глинобитный,
Растут кусты, увитые плющом,
А вместо деда – памятник гранитный.
Вот всё, что уцелело.
Да ещё
Картинка детства: тополь у порога,
Мой дед – несуетливый, как мудрец.
Всё меньше домик, всё длинней дорога –
Как в фильме перед надписью
                «КОНЕЦ»
                1978


ИСКАТЕЛЬ ЧЕТВЕРГОВ

Малышу пообещали:
«После дождичка в четверг».
Он три дня провёл в печали
И других в неё поверг.
Вот однажды утром рано
Кто-то добрый и большой
Постучал тихонько в раму
И залил окно водой.
Закружился выше крыши
Брызг бескрайний фейерверк.
Он – с кровати: «Мама, слышишь?
Начинается четверг!»
Поведя недоумённо
Тёплым утренним плечом,
Отвечала мама сонно:
«Ну, а мы-то здесь при чём?»
Как при чём! Ведь этот дождик
Начинается в четверг.
Пусть все радуются: дожил,
Домечтался человек.

Он подрос, он стал мудрее
И поверил до конца,
Что одна надежда греет
Людям души и сердца.
Много позади погибших
Замечательных идей,
Четвергов ненаступивших,
Непролившихся дождей.
Он один – тяжёлый панцирь
Покрывает чудаков.
Пусть показывают пальцем:
Вон искатель четвергов.
Пусть доказывает шумно
Этот бессердечный век:
Дескать, есть такая шутка –
После дождичка в четверг,
Он как прежде свято верит
В четверговые дожди
И по средам шепчет, верно:
Дождик, дождик, подожди.
                1978

*   *   *
Как-то раз в июньский день поутру
Прискакали в город наш кенгуру.
Их немного было: пять или шесть.
Захотелось им на травку присесть.
Соскочили кенгуру с мостовой
(Засвистел во весь свисток постовой),
На газоне у фонтана сидят
И из сумок достают кенгурят,
Глазки сонные легонько протрут
И к фонтану умываться ведут.
Детки радостно визжат под водой
И над радугой смеются дугой.
Мамы с сумками пустыми стоят,
Только в сумки малыши не хотят,
Так и прыгают весёлой гурьбой
И друг друга обливают водой.
Но торопят мамы их кенгуру:
Трудно будет продвигаться в жару.
Изловили всех своих малышей,
Воду тщательно стряхнули с ушей,
Устелили сумки мягкой травой,
Деток в сумки – и прыг-скок к мостовой.
Целый день я у фонтана блуждал
И хвостатых кенгурят вспоминал,
Взрослых спрашивал и даже детей:
Где теперь искать прыгучих гостей?
Но никто не верил, что поутру
Прискакали в город наш кенгуру
                1978

*   *   *
Любил когда-то прыгать с гаража,
Стремясь, как мог, продлить момент паденья.
Казалось, что, дыханье задержав,
Сумею отодвинуть приземленье.
На самый край любовь приводит вновь,
Даруя окрылённость и весёлость.
И, холодок в душе переборов,
Лечу, пытаясь сохранить любовь.
Как в детстве – невесомость.
                1978