Хэнк о нарциссах

     Мы допивали с Хэнком вторую дюжину пива, когда на пороге возник Поэт. К слову сказать, Хэнк – тоже поэт, но об этом знаю только я. Похоже, Хэнк сам об этом не знает. Все им написанное он считает дерьмом и тут же отправляет в мусорную корзину. Иногда он сует смятые листки в карман, а потом приходит ко мне. Я потихоньку вытаскиваю у него эти листки и читаю, когда он уходит. Все, что пишет Хэнк, мне нравится. Но я боюсь заводить с ним разговор на эту тему – вдруг он тогда начнет проверять, что у него лежит в карманах. Или вообще перестанет ходить ко мне.
     Ну вот, значит, пьем мы с Хэнком пиво, беседуем, и тут вдруг возникает Поэт. Если я его сразу не выставил, то лишь потому, что он приволок дюжину пива. А когда твоя дюжина на исходе, это, как ни поверни, имеет значение, играет роль.
     И вот пьем мы пиво (теперь уже втроем), беседуем (с некоторым уже напрягом, потому как Хэнк недолюбливает Поэта, и тот об этом знает), и на исходе новой (для нас – третьей) дюжины Поэт принимается декламировать свои стихи. Голова у него не такая крепкая, как у нас с Хэнком, ему достаточно и двух банок, а уж после четырех он готов читать свои стихи где угодно и кому угодно. Даже Хэнку. А это, скажу я вам, дело небезопасное. Обошлось, однако, без рукоприкладства (удивительно!). И вылилось в теоретический спор (большая редкость, потому что Хэнк не выносит споров и не переваривает теорий).
     Хэнк сказал, что стихи Поэта дерьмо. А Поэт сказал, что ему не важен эстетический аспект его текстов, он не перфекционист, он просто выражает свои мысли и чувства, и главное для него – чтобы чувство было сильным, и слова – искренними. А там уж кому нравится, кому нет. Хэнк, сказал Поэт, из числа последних. Но найдутся и первые. И даже находятся. И немало.
     Высказав все это, Поэт, должно быть от волнения, блеванул прямо на стол. Случай обычный, и нам с Хэнком не привыкать. Поэт же смутился и начал извиняться. Извинялся он не так складно, как говорил о своей поэзии, но тоже с большим чувством. Хэнк послушал его и сказал, что уважает последовательных людей, а непоследовательных презирает. И еще сказал, что Поэт – патологически нарциссическая личность, хотя и непоследовательная. Он так в себя влюблен, что ценит свои мысли, чувства и стихи уже за то только, что они мыслятся, чувствуются и складываются в его голове. Или его головой. Уже одно это, по его мнению, служит достаточным основаниям для их существования и обнародования. Но если так, то зачем ему извиняться сейчас? Твоя блевотина, сказал Хэнк, пахнет ничуть не хуже твоих стихов. Да и выглядит примерно так же. Так какого же хрена (Хэнк сказал немного по-другому) ты тут строишь из себя социально адаптированного человека. Ни хрена (см. выше) ты не адаптированный. Ты просто самовлюбленный болван (см. выше). И к тому же – с путаницей в мозгах (см. выше). Потом он помог Поэту почиститься, вызвал такси и отправил его домой.
     Когда мы остались вдвоем, я спросил Хэнка, что бы он сделал, если бы ему самому захотелось писать стихи? Показал бы он их, например, мне? Или кому-то другому? «За кого ты меня принимаешь, старик? – огорченно сказал Хэнк. – Неужели во мне есть что-то похожее на Поэта?» Попрощались мы не так тепло, как обычно.
     С того вечера прошло уже две недели, а Хэнка что-то не видно. Надеюсь, я не испортил ему творческого настроения, и он по-прежнему много пишет. Не хотелось бы думать, что он из-за моего бестактного любопытства снова ушел в запой.