Я хочу увидеть море

Архангельск хоть и считается морским портом, но находиться далеко даже от Белого моря, в устье Северной Двины по обоим берегам.
Еще дальше были мечты и желания двух сводных братьев Серёги и Сани, искупаться в тёплом Чёрном море, о котором так красочно, вместо сказок рассказывала им мать в детстве, на сон грядущий.
Братья сидели на берегу реки возле старого гаража и в очередной раз надраивали ветошью свои главные ценности. У старшего Серёги – это был почти новый, купленный по дешёвке у одного загулявшего после путины боцмана красавец «Урал». А у младшего Саньки совсем новенький «Козёл». Узнать их истинное происхождение смог бы только специалист, со стороны они выглядели как какие-то Голливудские «Харлеи» со всеми немыслимыми наворотами.
Руки у братьёв были на месте, они на ремзаводе работали оба слесарями инструментальщиками, а это как ни как заводская элита.
Мать они свою любили, но часто огорчали своими выходками и драками, так как выросли на улице, и, ни в какие институты даже не собирались поступать. Но на заводе они работали хорошо и этим радовали Антонину, дважды вдову, как ее здесь за глаза называли дворовые бабки сплетницы.
Поначалу Антонине было совсем худо.
Серёгин отец погиб еще в Феодосии, откуда она сама была родом. Он был лейтенантом подводником и когда женился на детдомовской сироте, его зауважало не только командование, но и все местные, да он и сам был Феодосийский, а его родители приняли Антонину сразу, как родную дочку.
Родился Серёга, а через полгода отец его погиб, как тогда принято было объявлять «при исполнении служебного долга». Старики от такого горя ушли следом.
Антонине назначили какую-то пенсию или пособие, но мужа не вернёшь. Целый год она ходила к морю с сыном, как на вахту.
По поручению командования к ней приходил с подарками от экипажа молодой мичман, «освобожденный комсомольский работник», тогда еще и такие были. Они сдружились понемногу, а потом он как-то и заночевал у неё.
Мичмана перевели на север, но он не был подлецом, забрал Антонину и Серёгу с собой, в Северодвинске они расписались, там она родила Саню. Казалось, что жизнь все-таки берёт своё и, Слава Богу.
Но не тут-то было, «при исполнении служебного долга» не стало и мичмана, как какой-то рок преследовал Антонину. Предложили ей от флота несколько вариантов для проживания, и она выбрала Архангельск, толи оттого, что переезжать не далеко, толи в надежде на защиту тех самых Архангелов. Кое-как подняла она братьев на ноги, закончили они по очереди школу, и на завод, а она так и осталась работать в госпитале медсестрой, только теперь уже старшей, типичная профессия жен военных.
Пришло начало весны 2007-го года, у братьев была бронь от армии на заводе по линии ВПК. Но сегодня ее не стало, почти вся молодежь попала под сокращение, в связи с какой-то там очередной приватизацией. В Чечне уже отгремела вторая компания, но еще стреляли, а братьям этого не хотелось. Антонина давно перестала смотреть новости, только по ночам тихо плакала в подушку и готова была пойти на все, только бы ребят не забрали в армию.
Так что когда они сказали ей, что после приказа об очередном призыве, они уедут из города на своих «Харлеях», на пару месяцев, она недолго сопротивлялась, и даже собрала в доме все запасы не портящихся продуктов им в дорогу.
Но всех их замыслов она, конечно, не знала, хотя именно ее колыбельные сказки о теплом море, пальмах и кипарисах, были главной целью и мечтой братьев о какой-то другой, хорошей сказочной жизни, смысла которой они еще не знали, но уже стремились понять и попробовать.
Для такого путешествия маминых припасов не хватит, братьям нужны были деньги и деньги большие, в их понимании.
К тому времени в городе кавказцы захватили всю торговлю и на этой ниве уже было не заработать, оставалась только контрабанда «дури», которая была в руках у приезжих цыган и шла через морячков с рыболовецких траулеров.
Здесь у братьев были кое-какие знакомства, так как все эти корабли заходили на мелкий ремонт к ним на завод. Короче, партию «дури» они взяли по самой низкой цене, когда корабль стоял еще на рейде в море, ночью, взяв напрокат у соседа шлюпку.
Для этой сделки им пришлось не только собрать все свои сбережения и залезть в долги. А еще, им пришлось сделать и самое страшное, вытащить Антонинины «гробовые» из-за «Образов».
С заезжим Бароном (так его называли местные цыгане), сделка прошла уже под утро, на пирсе, не далеко от гаражей, домой заехали, только для того чтоб вернуть на место материны гробовые деньги. С ней они предусмотрительно попрощались накануне, сделали круг и спрятались в гараже. А сегодня они уже мчались по проселкам, опасаясь, погони местных цыган посредников, так как нарушили все их правила торговли.
Через пару часов, братья выехали на трассу, и пьянящий ветер дороги ударил им в лицо. Ехали до самого заката, не останавливаясь, почти не разговаривали, каждый еще переживал приключения сделки и мечтал о предстоящих, неизвестных событиях новой жизни. Все прошлое осталось позади.
Первая ночевка была в лесополосе, недалеко от трассы. Между мотоциклами натянули кусок брезента от дождя, а спали в старых армейских спальных мешках, которые еще в детстве брали с собой на рыбалку. Утром снова двинулись в путь, машин было мало, а к обеду увидели странного прохожего далеко от каких-либо населенных пунктов.
Он шел вдоль обочины и как бы нехотя голосовал, на-авось. Странность его заключалась в том, что из-под широко распахнутого плаща виднелась одежда индейца, как бы появившегося здесь из кинофильмов их детства.
Серега, проехав метров сто, развернулся, молча, взял попутчика на свой Урал, и все двинулись дальше. Саня всегда слушал брата, так как с раннего детства тот был для него авторитетом, защищая во всех уличных драках.
Попутчик первый раз заговорил на заправке, он сам заправил оба «Харлея», потом сказал: «Меня зовут Михой, денег за бензин не надо, всё путём». Тронулись дальше, за Новгородом, километров через сто, Миха попросил свернуть на проселок к реке. И вдруг, между двух холмов открылась панорама настоящей индейской деревни.
Саня даже почувствовал себя неловко, так как был одет в некое подобие ковбойского костюма современного покроя из замши. А на Серёге был черный кожаный костюм с кучей всяких заклёпок. И только их попутчик полностью соответствовал представшим декорациям. По началу, братья даже подумали, что это съемки кино, но Миха (здесь его называли Бурый Медведь) объяснил, что здесь живут те, кто считает себя потомками индейцев, и живут они по всем их древним правилам. Бурый Медведь был здесь вождем, а они теперь его гости.
Братьев накормили и угостили какой-то настойкой. Серёга сел в сторонке на поваленное бревно, прислонился к сосне и задремал на нежном весеннем солнце. Саня решил пошляться по лагерю, но это оказалось не просто. Чужаку не везде разрешалось находиться, а к Бурому Медведю вообще запрещалось подходить без разрешения. Его попытка заговорить с красивой индианкой, закончилась тем, что двое крепких парней под руки привели Саню, и посадили на бревно рядом с братом.
А Серёга уже о чем-то разговаривал с такой же красавицей. Он потом объяснил Сане, что в этом племени первой должна подходить девушка.
Индианка попросила ребят отвезти ее и подружку в другой лагерь на том берегу реки, но ехать далеко, до моста километров десять, а потом еще столько же. Саня не хотел, но брата послушал, а потом и совсем разомлел, так как подружкой была именно та, из-за которой он чуть не пострадал.
Перед отъездом к ним подошел Миха - Бурый Медведь – и протянул Серёге какой-то мешочек, как кисет. И как-то торжественно сказал: «Когда встретишь хороших людей, раздели это с ними».
Другой лагерь оказался чем-то вроде охотничьей заимки, куда индианки приглашали своих избранников на время сладких утех и игр. Братьям посчастливилось прожить там четыре дня и, после сладких расставаний они двинулись дальше.
В Тверской области около какой-то деревни Мокшино на Серёгином Урале рвануло заднее колесо. Толкать пришлось через всю деревню, местный абориген в засаленной телогрейке показал строения на опушке леса, чем-то напоминавшие большое поместье по сравнению со всей этой явно вымирающей русской деревней. «Там не пьющый живёть», - сказал абориген и направился по своим похмельным делам.
Через приоткрытые ворота было видно, как какой-то высокий, одетый в комбинезон бородатый, но еще молодой мужчина помогал другому аборигену чинить телегу.
На Серёгину просьбу он, молча, показал вход в мастерскую и продолжил свое дело. В мастерской было все почти как в их заводском цеху, но только в миниатюре.
Когда братья заменили покрышку и камеру, хозяин подошел, посмотрел на дыру в старой покрышке, вытащил из железного шкафа инструмент для вулканизации, а сам опять куда-то ушел.
Братья, вскоре закончили, и собрались уже уезжать, но бородатый хозяин позвал их на террасу ужинать. За столом уже сидела довольно-таки молодая хозяйка и трое малолетних детишек, все ждали гостей. Саня сразу взялся за ложку, но хозяин вежливо, но каким-то наполненным властью голосом, попросил его снять ковбойскую шляпу, с которой тот не расставался даже во сне, но тут, он снял ее не задумываясь.
Хозяйка прочитала короткую молитву, и все преступили к трапезе. Пища была простая, сытная, натуральная, деревенская, с полным комплектом разносолов. Когда дети поели, хозяйка увела их в дом и вернулась с графином какой-то самогонки, настоянной на травах. Только налив каждому по две трети граненого стакана, хозяин представился, представил жену, спросил, как зовут братьев. Стал их расспрашивать, куда они едут, а главное с какой целью и почему, и зачем им это путешествие нужно. Галина, так звали жену, ушла укладывать детей, мужчины остались одни.
Хозяина звали Владимир, сначала он извинился за свои расспросы, объяснив это тем, что у них редко кто бывает, ну а местных вы, мол, сами видели. Саня, как бы из вежливости спросил, а кто он сам и откуда. Владимир словно ждал этого вопроса, так ему хотелось с кем-нибудь поговорить о своей жизни.
А жизнь у него была не из простых, хотя самому ему было всего-то около сорока, вот только борода добавляла своей окладистостью и сединой, еще лет пятнадцать. Человеком был он известным в Москве в начале перестройки, бизнесменом, жена – его бывшая секретарша, но любовь у них настоящая, все трудности с ним пережила, вот и здесь в лесу живет и детишек славных растит.
Дом он этот еще при большом бизнесе построил, как дачу, да вот пришлось осесть. Раньше здесь родители жены жили, да вот пропали они в этих болотистых лесах, пошли за грибами и не вернулись. Даже местные все помогали искать, хоть поначалу и недолюбливали его семейство за богатство. А когда он сам, бросил бизнес и здесь осел, то стали его уважать и помогать.
Потом он долго рассказывал о своей жизни в Москве, как и почему все бросил, в чем разочаровался, а во что поверил. Под хорошую закуску допили графин самогонки, и пошли спать. Братьям постелили на сеновале и в эту ночь они выспались сладко, почти как дома, за все время своего путешествия.
Встали рано, и, попрощавшись, сели на своих железных коней. Саня даже хотел заплатить за постой, но хозяин на него посмотрел так, что тот смял свои баксы и засунул в куртку.
Возле Бологого хотели заправиться, но заправка была закрыта, пришлось заехать в город. При въезде справа, зеркалом лежало красивое озеро, обрамленное полоской деревянных домиков, украшенных красным кумачом и триколором вперемешку. Слева проехали кладбище, потом церковь и только когда братья на своих «Харлеях» оказались в колонне демонстрантов, они вспомнили, что сегодня уже Первое Мая, красный день календаря.
Городишко этот, настолько маленький и уютный, что братья не заметили, как в толпе приблизились к трибунам. А вот, стоявшие сверху на трибуне, это, блестящее своими хромированными частями пятно, на фоне кумача и серой толпы трудящихся, заметили сразу. Распоряжений ни кто не давал, все было сделано автоматически и очень тихо. Через пять минут братья сидели в КПЗ привокзального отделения милиции, а их кони стояли во дворе рядом с «ментовскими бобиками».
Мечтать о свободе до окончания праздников не приходилось, это братья знали еще по Архангельску, бывало…. Однако, ближе к полуночи, их покой нарушил старшина, вместе с сержантом они внесли тело и, как-то не естественно, осторожно, положили его между братьев и молча, ушли. Тело, было одето в добротный костюм, пахло дорогим алкоголем и духами, вперемешку с потом, и тут же захрапело. Санины попытки договориться о тишине, были тщетными. Под утро оно очнулось, и начало вслух терзать себя вопросом: «И чего это я опять натворил?».
Через пару часов, когда речь тела стала более внятной, братья уже знали о нем почти все. И то, что у него тоже не было отца, он просто от них сбежал, и то, что главный на трибуне – это его дядя по материнской линии. А так же то, что он тоже был каким-то чинушей по финансовой линии в этом городишке, так как из столицы Тверской губернии ему пришлось вернуться домой из-за такой же пьянки. И звали его Вальдемар, но для своих, а братья уже стали таковыми, просто Вован.
Ближе к обеду появился опохмелённый, после вчерашнего, праздничного стола старшина, он предложил Вовану, идти домой, но Вован тутже отказался, и сказал, что уйдет только с друзьями. Старшина стал бурно возражать, но от уплаты штрафа на месте по праздничному тарифу не отказался. Через десять минут все трое сидели на берегу озера, Вован ни как не хотел отпускать братьев и, они сломались. Заправив оба «Харлея» прямо в ментовском гараже, и одолжив шлем у ГАИшника, Вован, счастливый началом новой вольной жизни сидел на заднем сидении Урала и горланил песни. К вечеру доехали до Клина.
С крутого берега Волги заметили рядом с песчаным карьером старую баржу, наполовину загруженную песком. После хорошего весеннего ливня это было самое сухое место. Как обычно, натянув кусок своего старого выгоревшего брезента между мотоциклами, улеглись. Вован достал свою флягу с армянским коньяком, сделав по глотку, все трое почти сразу заснули.
Пробуждение было ужасным. Еще не протрезвевший докер, естественно, не заметил с высоты своего портового крана, разницы между песком и брезентом. Вся компания выскочить успела, но имущество и «Харлеи» оказались сразу под несколькими кубометрами песка, …процесс неумолимо продолжался.
Отбежав к корме и, затаив дыхание, все трое, очнулись только тогда, когда услышали страшный рев и отборнейший русский мат. Он раздавался по всему берегу из уст какого-то полосатого, с седой бородой и усами громадного мужика.
Это был капитан баржи «Волга-Дон», Кузьмич. Но об этом друзья узнали позже, а пока, еще целых шесть минут они в испуге и, одновременно, очаровании слушали эту песню старого капитана. Даже Серёга и Саня, выросшие в портовом городе, такого еще не слышали. А сухопутный Вован тихо опустился, и сел в песок, не закрывая рта.
На все уговоры, остановить погрузку, откопать мотоциклы, взять на борт пассажирами до разгрузки, Кузьмич даже не реагировал. Он нервно поглядывал на часы и на берег, словно кого-то ждал. И они пришли – экипаж, шли дружно, помогая, друг другу. Кузьмич отматерил их коротко и без вдохновения, но и это подействовало и весь экипаж, это два вахтенных матроса и кок, отправились на склад за провизией.
И тут у Вована в глазах мелькнула искра надежды. Он отозвал братьев в сторонку, и они все трое стали выгребать из карманов всю наличность. Вован вернулся быстро, как молния, у него на алкоголь было какое-то звериное чутьё.
Трое вышли со склада… и трое их уже ждали. Вован вышел вперед, как будто он сам по себе и стал выменивать у экипажа закуску на выпивку. Через пять минут они решили объединиться. Трех бутылок паленого самогона хватило, и провизию на баржу нёс уже новый экипаж.
Кузьмич понял, что проиграл этот раунд, когда посмотрел в бинокль в сторону продовольственного склада. Он даже не стал материться, но экспресс экзамен у нового экипажа принял. Судя по тому, как он смачно, но коротко ругнулся, остался доволен.
Началась нелегкая корабельная служба, которая была обременена еще и тем, что в свободное от нее время, вся команда, кроме Кузьмича, конечно, руками откапывала свое имущество. На третий день Кузьмич сжалился, достал из какой-то каморки две лопаты, подкинул их на место раскопок и включил магнитофон со своими любимыми старыми записями Битлов. Ему тоже было не сладко, ведь доверить вести судно он никому не мог, да и не имел права, а остановок для сна у него было мало.
Самым лучшим матросом оказался Саня, он не отходил от Кузьмича ни на шаг, и даже смастерил ему в рубке из ящиков и досок, хорошую лежанку, притащил из каюты матрац, одеяло и подушку, чтобы Кузьмич мог отдыхать в любую свободную минуту.
Старый экипаж догнал баржу уже в районе Волго-Донского канала, когда мотоциклы и вещи были уже откопаны и Серёга с Саней промывали их соляркой от песка. Прощальный ужин, приготовленный двумя коками, был душевный, но безалкогольный. Кузьмич расспрашивал, куда и зачем друзья едут, и растроганный мечтой о теплом море, рассказал, что и он, не всегда был капитаном этой посудины, а был капитаном на пассажирском лайнере. И мотоцикл был у него - «Ява», не то, что эти уроды. А пострадал он из-за одной зазнобы, к которой мчался на «Яве» и попал в аварию, вот тогда-то его и списали на эту баржу. Но он не жалеет, эта зазноба – теперь его жена, детишек ему родила двоих. Вот только дочек, ему бы парня, он бы из него настоящего капитана вырастил.
Утром друзей высадили на ближайшей пристани, а Кузьмич, когда вышел на середину Волги, дал длинный прощальный гудок. Саня немного отстал, смахивая слезу, уж больно он, безотцовщина, привязался к этому старому, грубому, но добродушному капитану. Серёга и Вован сделали вид, что ни чего не заметили, хотя у каждого из них, подступил комок к горлу. Все они дружно продолжили рассекать теплый, южный воздух прикаспийских степей, навстречу своей мечте.
Одна из последних ночевок, перед Сочи, выпала на небольшое поселение на границе Чечни и Ингушетии с какой-то столовкой советского образца. У входа стоял большой черный джип, друзья вошли в столовку и сразу почувствовали какую-то неприязнь от всех остальных посетителей. Похоже, что они своим присутствием и внешним видом, сильно не понравились местным. Все говорили не по-русски, но по интонации было понятно, что лучше уйти, что и пришлось сделать, хотя есть хотелось сильно.
Опять заночевали в лесополосе, выпили по глотку коньяка из фляги Вована (не понятно, где он успевал его доставать), закусили дежурными сухарями со сгущенкой и улеглись спать у затухающего костра.
Вдруг из темноты на трассу выскочил знакомый уже джип, раздалась короткая автоматная очередь, братья машинально пригнулись. Одна пуля звякнула по крылу Урала, а другая прозвенела по спицам Козла.
А третья…, третья оставила бесшумный след прямо посередине лба Вована. Он уже дремал и даже не успел открыть глаза….
Хоронили его почти в полной темноте, там же где он умер. Из вещей, кроме фляги с остатками коньяка и паспорта у него еще была записная книжка с телефонами подружек и визиткой старой партийной блатхаты в Сочи, которую ему дал какой-то Тверской босс, когда Вован еще там работал и мечтал побывать на Черном море.
Уехали, не дожидаясь рассвета…
До Туапсе ехали по горным дорогам, вдыхая ароматы бурной растительности, большую часть которой они видели впервые в жизни и вспоминали материнские рассказы своего детства. И вот за очередным поворотом блеснула серебристая гладь моря, раскинувшегося бескрайней дугой горизонта. Через пять минут братья уже барахтались в искрящейся на солнце, прозрачной морской воде. Потом долго лежали на мелкой, как монеты и теплой гальке, греясь под непривычно ярким южным солнцем, обдуваемые слабым морским ветерком.
И только, когда братья почувствовали, что их белоснежные, северные тела начало покалывать, и они покраснели, собрались дальше в дорогу. Говорить о Воване не хотели, но каждый подумал и пожалел, что его нет с ними, без него было непривычно тихо.
Большим Сочи считается почти все побережье от Туапсе до Адлера, и тут братьев ожидал сюрприз. Они видели по телевизору много рок и кинофестивалей, но это было каким-то таким далеким, что казалось, происходит не в их жизни. Из братьев более музыкальным был Саня, у него на Козле даже колонки стояли, а в левом ухе торчал один наушник от плеера, который ни когда не покидал его левого кармана ковбойской куртки.
А здесь, всё побережье – был один сплошной фестиваль всех видов и жанров, начиная от клоунов и, заканчивая оперными дивами. В районе Лазаревской их догнала группа байкеров на настоящих Харлеях и Ямахах, они медленно обгоняли братьев, улыбались, снисходительно разглядывали Козла и Урала, но их Старший, на трехколёсном монстре уважительным жестом пригласил ребят в свою колону. Похоже, что и он когда-то с этого же начинал, и братья с благодарностью воспользовались его приглашением.
На горе Ахун, где собралось еще несколько десятков таких же групп байкеров, которым только под видом пропаганды будущей зимней Олимпиады 2014 года дали разрешение на такое сборище, братья увидели, что такое наша Планета. На этой старой башне перед ними развернулась живописнейшая панорама. С одной стороны они видели почти весь Большой Кавказский хребет, с вершинами, покрытыми ледниковыми шапками, а с другой стороны отрывалось зеркало моря под ослепительным солнцем, обрамлённое тонкой дугой горизонта и усеянное белоснежными лайнерами, о которых им с тоской рассказывал Кузьмич на своей ржавой барже.
Митяй – так звали хозяина трехколесного монстра, предложил братьям поехать с ними в Крым, там был еще какой-то фестиваль. Но братья, по секрету ему сказами, что тех «больших денег», что у них остались на этом празднике жизни, им хватит еще на три дня в Сочи и голодную дорогу домой. Митяй им искренне посочувствовал, постукивая четками по протезу левой ноги и, увидев удивленный их взгляд, сказал, что это еще с Афгана, поэтому он и ездит на трехколёсном.
Спускаясь по серпантину в Сочи, братья вспомнили о визитке в записной книжке Вована. Причины заехать именно туда было две: во имя Вована, и в надежде где-то остановиться, так как все остальное было не по карману.
Это был старый, но добротный дом на склоне горы прямо над городом и рядом со старым кладбищем. Таких кладбищ братья даже себе представить не могли, это не то, что их северные погосты с земляными холмиками и покосившимися, ржавыми крестами и оградками. Это было что-то похожее на музей в парке.
Войдя в дом, братья предъявили как пропуск Вовановскую визитку. Старая, но искусно раскрашенная, бандерша стала представлять товар, но быстро поняла, что приехали не ее типичные клиенты, и, убедившись в их платежеспособности, получив свои комиссионные, вызвала из города соответствующих наложниц.
Братья расположились в отведённых им хозяйкой аппортаментах, и в ожидании праздника удовольствий, начали потихонечку потягивать коньячок, закусывая орешками, шампанское и конфеты оставили подругам.
Бандерша была настоящим профессионалом, психологом и подобрала ребятам подружек в соответствии с их вкусами. Получившие предоплату до утра и, проинструктированные бандершей, девчонки старались во всю, не навязчиво и профессионально предлагая себя, но у братьев что-то не клеилось, они как бы чувствовали, что Вован здесь, рядом с ними, но не может разделить их удовольствия и наслаждения жизнью.
Они, молча, посмотрели друг на друга, не сговариваясь, поняли своё положение, и Серега предложил девчонкам прогуляться по свежему воздуху. Саня стал расспрашивать свою длинноногую, рыжую бестию о том, что в это время года должны летать светлячки и, что это очень красиво. Об этом ему, как-то на ночной вахте рассказывал Кузьмич. Лола – так представилась рыжая, сказала, что это так, но бывает только в очень спокойных и тихих местах.
Более подходящего места, как расположенное рядом старое кладбище, было не сыскать. Шли, молча, наслаждаясь вечерней прохладой, братья хоть и привыкли к тому, что на юге ночь наступает, как выключенная лампочка, но все равно плохо ориентировались на местности.
Показалась ограда, калитка, заросли каких–то пахучих кустов, а вот уже из них, как эльфы, полетели светлячки. Это было обворожительное зрелище, один из них сел на плечо Серёгиной спутнице, и он, хотя и держался за руку, скорее для того, чтобы не потеряться в темноте, посмотрел на нее, как в первый раз и спросил, как ее зовут. В отличие от своей напарницы (Лолы – Людмилы), она назвала свое настоящее имя – Таня. Серёга обнял ее, и они все вместе пошли вглубь кладбища. Но тут девчонки заартачились, страшновато все-таки.
Серёга вспомнил о подарке вождя индейцев – Бурого Медведя, он угостил всех хрустящими, безвкусными грибными шариками, которые ребята запили коньяком, а девчонки для этого раскупорили шампанское (на блатхате им пить было запрещено).
И это сочетание возымело соответствующий эффект.
Компания, уже без всяких страхов и предрассудков, расположилась на двух громадных белых мраморных плитах, в изголовьях которых стояли такие же беломраморные скульптуры Архангелов в полтора человеческих роста.
Все четверо обрели такие же крылья, как мраморные изваяния, но были живыми, телесными. Расположившись на еще теплых от дневной жары плитах, начали раздевать друг друга, покрывая нежными поцелуями все эрогенные зоны, которые находились сами собой, а потом уже были везде. Все это продолжалось непрерывно, как одна песня с разными куплетами у каждого, общим был только припев – это полное, самое, что ни наесть полное удовлетворение.
Потом началась другая стадия действия индейских грибочков. Это, было что-то между само анализом, и само истязанием. Тут, каждый, из вкусивших, был предоставлен сам себе, своей совести и своей судьбе.
У каждого началась собственная истерика, Серёга полез на мраморного Архангела и стал его целовать и молить об отпущении грехов, каясь контрабанде «дури» и плохом, по крайней мере, не внимательном отношении к матери. Татьяна, мечтавшая выти замуж и нарожать много детей, увидела в нем своего принца, стала его ласкать и утешать так, что заменила мраморного Архангела.
Лола – Людмила вспомнила своего, оставленного престарелой бабке Витеньку, увидела его в Сане, который валялся рядом, и молил прощения за гибель Вована, обняла его и утопила в своих ласках.
У всех снова заработали эрогенные зоны по всему телу. И даже когда все уснули, обнявшись и натянув на себя разбросанную вокруг одежду, действие подарка Бурого Медведя не прекращалось. Как водиоклипы, в голове пролетала вся жизнь каждого, но ни кто не находил выхода, и даже если он был, то, с широко раскрытыми глазами, его не каждый мог увидеть.
Настойчивое урчание кладбищенских горлиц по очереди разбудило всю компанию. Первой пробудилась Лола – Людмила, очевидно, что материнский рефлекс имеет место быть. Не дожидаясь остальных, но нежно, не по служебному, поцеловав каждого как-то действительно по матерински, она сделала глубокий глоток конька из Саниной бутылки, закусила его сладким длинным поцелуем, и с глазами, полными слез, убежала с кладбища.
Оставшись втроем, побрели к блатхате. Бандерша уже стояла на пороге и курила длинную дамскую сигарету с еще более длинным мусштуком.
Вещи были уже упакованы, Танюшка сказала, что проводит ребят до Морвакзала, она там живет, а Елизавете Петровна, так звали бандершу, преподнесла ребятам целый пакет домашних пирожков с абрикосовой начинкой, такое бывало и раньше, но только для очень больших гостей.
На платановой аллее, перед Морвокзалом, Таня, как-то по особенному прижалась к Серёге, как будто в последний раз. Он это почувствовал и даже немного притормозил, продлевая и ей, и себе это наслаждение, но расставание было не минуемо.
Когда она слезла с мотоцикла, то Серёгу уже не целовала, а Саню, просто шлёпнула по плечу и, заливаясь слезами, убежала в подворотню.
Братьям опять пришлось проехать через весь карнавал до самого Туапсе. В ушах еще звенела пляжная музыка, от Ламбады до какого-то «металла». Последний раз окунулись в море, там же где первый раз обгорели, но теперь они оба, и смугловатый Серёга, и белый Саня, были одинаково бронзовыми. А когда повернули на дорогу к Вовану, то, не сговариваясь, прибавили газу.
Они поседели на могилке, обустроили, как могли из подручного материала, допили остатки коньяка из его фляги и оставили ее, прикопав у изголовья. Дальше ехали быстро, не разговаривая, Саня приотстал, разглядывая стайку веселых школьниц, а из проселка уже выезжал печально знакомый черный джип.
Поравнявшись с Саниным Козлом, джип, как живой монстр, чуть приоткрыл затемненное стекло. Саня даже не испугался, вспоминая в одну секунду всю свою жизнь, и особенно красочно, ее последние месяцы, он отважно выставил средний палец левой руки и почти сунул его в приоткрывшееся забрало джипа. В ответ прозвучала уже до боли знакомая короткая автоматная очередь в три патрона.
Первая, раздробила фару Козла, вторая, разорвала ковбойскую куртку на груди, и задела мышцы.
А третья, третья – как по маслу вошла под выставленную Саней левую руку, с замершем в презрительном жесте пальцем, и…, и сделала своё окончательное дело.
Джип обогнал пока еще не понявшего ни чего Серёгу, и скрылся за поворотом. След от главной пули под рукой Серёга не заметил, прикрыл разорванные мышцы Саниной груди, он, подняв холку, как белый северный волк, с остекленевшими из сине-серыми глазами, прыгнул на своего Урала. И тот, как живой, в благодарность за заботу и доверие, пошел со своим ездоком в последний бой.
Джип уже развернулся и начал набирать скорость. Оба, на максимуме разгона, шли лоб в лоб, Серёга рванул хромированный, самим им изогнутый под себя руль, и они, конь и хозяин, взлетели перед самым бампером черного джипа. Прямо на капоте они развернулись так, что всё живое и не живое, но враждебное содержимое этого джипа, было срезано металлом Урала и Серёгиной священной ненавистью к этому черному, железному и, в тоже время человеческому злу.
И тут же он увидел все это, как бы сверху, не было ни какой боли, и, тем более раскаяния. Он видел, как его тело, разрезанное крышей джипа на части догорало в клубах черного дыма, рядом с остатками Урала, на обочине.
Неожиданно, рядом, такой же, как и сам Серёга, полупрозрачный, но абсолютно целый и живой, появился Саня, он и здесь пришел, как и в жизни, чуть позже. Это было, как-то непостижимо и ново, почти как начало их поездки к Черному морю.
Они еще раз оглянулись оба, на удаляющийся незабываемый причерноморский пейзаж, и продолжили своё, теперь уже совсем другое, но не менее увлекательное путешествие. А впереди их уже давно, по Земным меркам, ждал их веселый друг Вован….
….
Через год, Антонина, выйдя на пенсию и, не дождавшись сыновей, так же как и двух мужей, весной, во второй половине мая, попрощалась с соседками, не объясняя причины. С утра, еще раз прочитала Санину записку, о том, что они, ее сыночки, едут к Черному морю, посмотреть на ее же колыбельную сказку, которую она им пела. Улыбнулась, утирая сухую вдовью слезу, легла на кушетку и тихо умерла.
Нет, нет…, она просто отправилась к сыновьям и мужьям, она уже давно знала, что все они ее любят и ждут….