шекспир

  Они стояли на площади и играли Шекспира. Вернее, играла только она, а он читал по губам греческий текст и переводил во всеуслышание. Она была в платье цвета зеленых отсветов солнца. Она бралась кончиками пальцев за края широкополой шляпы и кружилась вокруг своей оси, не в зависимости от содержания греческих слов – он все равно не умел на нем говорить, а она слишком хорошо знала и любила Шекспира, чтоб быть не им, или, по крайней мере, делиться с кем-то ещё.
  У них не было громких имен с корнями, что выпивают всю влагу даже из уставшей почвы асфальта. Имена им на скорую руку придумала булочница, дунув в муку.
  Громкие имена нужны только тем, кто хочет оборачиваться на улице по первому зову одного из толпы, нужны только тому, кто любит себя превыше хождения пешком, катания на метро и шарканья ступней.
  Они же знали, что любовь пешком куда длиннее инопланетной.
Потому, что скорость света пешком путается в пыли и кружении вокруг собственной оси, а у инопланетян нету ни верха ни низа, а, значит, тут путаться совершенно негде. Даже взглядом зацепиться не за что.
   Они стояли посреди шумной площади, рассказывая Шекспира на два языка, голоса, тембра. То, что слова не имели никакого смысла не имело значения – вокруг собрались любители английского стиха и в такт качали головами.
   Они мерили время выступлениями. До их совместной смерти оставалось ровно шестьдесят вариаций на тему.
   Но пока она кружилась вокруг своей оси, создавая преграду высшим силам и физическим началам, удлиняя любовь пешком, жизнь продолжалась.
 Хотя цветок, заткнутый за ленту на её шляпе, и был искусственным, но все равно уже начал неумолимо вянуть.