Черновик поэмы 1f

Ах, Москва! Что Москва? Вот уж вижу я жест укоризны:
Он бездельник и циник, Москвы он не любит. Ату.
И словами бросает свой очень неправильный вызов.
Что болтает? Он бредит, и спит, и не видит заслуг.
Да, Москва, Что ж, Москва… Я считаю, что это – не город,
Не деревня, не крепость, но местность и странный ландшафт.
Это – просто страна, это тема… Ну что ж, к разговору
приступаем, я делаю свой, пусть неправильный шаг.

Начинаю с прогулки: От “Добрынинской” – к Замоскворечью.
По Ордынке-Полянке, туда в несусветную глушь.
Рифму поняли, вижу: “Работа закончена, вечер”.
Да. К тому же был дождь и сверкают осколочки луж.
Тишина и покой, ни машин, ни людей, ни трамваев,
Только краешком уха проспекта размазанный гул
я ловлю. Этот город хорош и почти узнаваем.
Я, похоже, здесь жил… Нет, неверно, пожалуй, смогу.
Этот быт, этот мир… Беспокойный чиновничий улей
Убежал по домам, к поездам в проходные дворы.
Стало ясно и просто, и чувствуешь, время заснуло
до утра, до забега, до той беспокойной поры,
Той поры, когда… Нет, не сегодня, не время о толпах…
Нынче – вечер, и день был хорош, на душе благодать.
Можно просто забыться, забыть, я сейчас беззаботен,
Так приятно, так славно спокойно и ровно шагать
по земле, под которой покоятся годы с веками,
Здесь любили и пели, здесь пили и били своих.
Каждый серый кирпич, каждый гвоздь и обугленный камень
вспоминает те дни и лежит, упокоен и тих.
Это – тоже Москва, но естественный, истинный город.
Здесь дома – для людей. Здесь прохладно и хочется жить,
Но за угол свернешь, и проспекта расплавленный морок
За рекой, за мостом беззаветно и пусто спешит.

Вспоминаю Варшавское, окон далекую россыпь
Город-призрак вдали за троллейбусным серым стеклом.
Лето, вечер, но кажется, будто бесстыжая осень
Выливает на голову свой затяжной водоем.
Люди, словно песчинки, верней, муравьиной тропою
вереницей в дома, как ручей, беспокойно спешат.
Смотришь в спины их молча, темно на душе, беспокойно,
И уже замечаешь, что мыслишь совсем невпопад.
Человек – царь природы. Какое, однако, нахальство?
А не слишком ли много теперь у природы царей?
И в повадках людей слишком многое вижу не царским.
Я сказал бы, скорее, что наш человек – царь дверей
И столов. Чашек-мисок подвалов, развалов и окон.
Сам – песчинка, комочек из страха, а туда же – в цари,
Больше пасынок, нежели сын, сочиняет эпохи
и не знает покоя и сна. И тепла от зари до зари.
Продаемся, течем по равнине навстречу неясному свету
и какой-то бездонной, простой, но живой красоте.
Оттолкнувшись ногами, оставим навеки планету,
Если есть в мироздании тот нам неведомый свет.

Ах, Москва! Что Москва? На Бульварном бывали?
На Бульварном спокойно, но что-то неясное душу теснит.
Нет, не там, где метро и туристские носятся стаи,
Где стоит наш чугунный народно любимый пиит.
За спиною, туда, куда город уходит в задворки,
Прогуляйтесь, и вам вдруг откроется чудо-страна,
Проходное предместье, покатые мелкие горки,
Вы видали такую не раз наяву иль во снах.
Это, право же, центр, но, однако такое предместье,
Будто слышится пьяная брань: ”Ты, зараза, убью”.
Мастерские, заборчики, пресно и пусто, но честно,
Не витрина, страна, наш родной заводской неуют.
Может, нынче иначе, не знаю, но прежде, бывало,
Невзначай, повстречаешь облезлую шкуру стены,
Заскучаешь, поймешь, что Москве не пристало
В затрапезном халате бродить на глазах у страны.
Этот странный контраст между скорбным и тихим безлюдьем
И толпой на Петровке, а идти всего десять минут,
Словно мощный атлет с твердокаменной сильною грудью
На венозных ногах и одет в обветшавший лоскут.

Но Москва хороша ранним утром, ее тротуары
Чисто вымыты. Ясно, и красной стеною завод
за рекой… Или ТЭЦ? За рекой дышит паром.
Ты спокоен и свеж. Хорошо. Тебя день новый ждет.
Многолюдный забег – впереди, и тебя не пугает
Этот слалом в потоках метро среди шумных людей,
И Москва так спокойна и мирна, пока небольшая,
Ты – еще человек, не песчинка, не жалкий пигмей.
Будет дело и день, будут свет, настроенье и пища,
Будет много сует, закружится твоя голова.
Золотая Москва, метрополия и городище,
Как Костёнки, но шире и ниже, и пока что жива.

Я прощаюсь с Москвой, с этажами… Террасами зданий.
Да, террасы, конечно, капустный большой огород.
А Москву я люблю, но немного престольную знаю.
Я в нее приезжал. И не раз, не единожды в год
По музеям, в МЭИ или просто бродить по Арбату,
По его переулкам на прянично-желтый шуз-вэй
выходил поглазеть на художников, бардов поддатых.
А чего мне стесняться, я такой же, как все, ротозей.
Помню серую в центре листву и зеленый покой на Каховке,
Шереметевский пруд, Чистопрудный бульвар и Тверской,
Помнил, сколько шагов от подъезда идти к остановке.
Повторяю, люблю. И любил. И не грезил Москвой.

Дорогая Москва. Ах, родная, ты дорого стоишь.
Каждый раз пробиваешь в кармане большую дыру,
Но, вернувшись домой, заскучаешь без толп и раскатистых всхолмищ
И опять устремляешься к ней: "Не увижу – умру".
Хорошо побывать, “отстреляться” и все же расстаться,
Убедившись, что ты за неделю смертельно устал,
Попрощаться с родней, а затем без фанфар и оваций
Поспешить на знакомый, увы, неуютный вокзал.
Уезжая домой, я в вагоне опять повстречаю
Пару старых знакомых, которых увидишь раз в год.
В перестуке колесном болтаю, скучаю и чаю:
Эх, когда же вернусь в свой Воронеж. Почти что курорт.
                1999 г.