Сослагательное

Господа литераторы, будь я Пушкин,
Что, как всякая сослагательность, нелепо,
Отрастил бы я на мизинце длинный ноготь
С двумя созвучиями: «много» и «должно быть»,
Обмакивал бы его — за отсутствием перьев —
Неведомо во что — за отсутствием чернил —
И таким образом написал бы
Онегина, Медного Всадника, Бориса Годунова,
Маленькие Трагедии, лирики пропасть
И всё остальное, весь алфавитный указатель,
А также всё утраченное — во вселенском хозяйстве
И оно пригодится.
Ещё написал бы я донжуанский список,
Где значились бы только настоящие дамы,
Но, конечно, посещал бы и несчастных непотребных девок,
Потому как темперамент имел бы горячий,
Признавая притом, что и грязен бываю, и мелок,
Но считая, что не так, как другие,
А совершенно иначе.
Черноморозная зарычала бы музыка,
И всё бы случилось как должно, по чину:
Получил бы я пулю в живот от французика,
А затем непостыдную принял кончину.
Потянулись бы усатые и краснолицые,
Во Святые бы Горы повезли-покатили,
Тут-то и прорезалось бы начало традиции
Горевать о закатившемся нашем светиле.
Всё-то мы с Хроносом боремся, возимся,
Как два щенка или медвежонка.
Вот поставили памятник, вот развернули на сто восемьдесят
Градусов: неважно, любила бы жёнка.
Многое меняется, например, ударения:
Говорили, бывало «зиму'» и «гро'зу»,
Вот и чтимого меня без всякого зазрения
Сбросили с парохода, точно бабу с возу.
Ну и что же, уважаемые баре и господа?
Пароход затонул, и не полегчало кобыле,
А меня — уж не знаю, навсегда или не навсегда, —
Вспомнили, но покамест не позабыли.
И опять-таки словно бабу, опять-таки каменную
Водрузили вдруг ещё выше: он, говорят, наше всё.
Я бы стал, подготовленный к историческому экзамену,
Тем, что бедный Кобзарь землякам, а не тем, что японцам Басё.
Вот уснула у подножия моего на скамейке
Утомлённая парочка — гости столицы.
Вот на фоне снимаются, тем и довольны, семейки
Без цветов — за отсутствием, вероятно, петлицы.
Петлица, петля — какова между ними связь?
А связь такова, что после слова «петлица»
Эти разглагольствования сворачиваются в петлю,
И начинается она с вопроса:
Будь  я Пушкин, кто бы стоял на моей ступени?
Без неё ведь тоже обрушится мирозданье,
Что бы, по мне, и ладно,
Но представляется нежелательным некоей Власти.
Кто бы стоял на ступени? — Ясно, что Пушкин.
Жил бы тихо-тихо, как тот единственный лист,
Что никак не свалится — до того осторожен —
И помаленьку сохнет, насколько позволяет
Неведомо что — за отсутствием на сей раз
(Пристроим рифму: Сикейрос)
Того самого, чего в аптеке не купишь.
Он служил бы на разных службах
В некотором нечаянном государстве,
Посмеивался бы над тем и над этим,
Часто бы обращался к собранию сочинений
И отнюдь не считал бы их своими;
Никогда никого не вызывал бы на поединок
По трём причинам:
В силу мирного нрава,
Из-за неумения стрелять
И не в последнюю очередь
(Очередь! — это и вереница людей,
Желающих что-то наконец получить,
Это и мгновенный свинцовый шашлык,
Нанизанный на ненависти шампур),
Стало быть, не в последнюю очередь
За отсутствием в наши дни такого обычая.
Ну, ещё потому, что не ведал бы бреда величия
И даже в приступе творческого самодовольства
Не называл бы себя сукиным сыном,
Так как это проходит безвредно
Только для старинных аристократов
С примесью эфиопской крови — экзотики ради —
И крови немецкой — ради противовеса.
Да, немецкой, хотя поминать об этом не любят.
Вот и всё: не писать же каждому по роману
С изложением его жизни.
Я, во всяком случае, не стану,
Хотя бы жалея ближних.
Бывают разные песни
И сонный взлёт на полпальца.
Скажу только, что если
Он бы не стал стреляться
Или не отмочил чего-то похлеще,
То это не только
Из-за неумения стрелять,
Оговоренного двадцать семью строками выше,
Но, главным образом, за отсутствием Пушкина,
Которым в заданных обстоятельствах
Был бы —
Почтенным сочинителям известно кто.

2001