Пушкин. Беседа с Валентином Непомнящим. 1

Фото Сергея Старшинова: В.С.Непомнящий. 1999.
Валентин Семёнович Непомнящий родился 9 мая 1934 г., скончался - 15 сентября 2020 г.

     27-28 января 1999 г. в рамках VII Международных Рождественских Образовательных чтений прошла «научная конференция к 200-летию со дня рождения А.С.Пушкина» с весомо-громким, можно даже сказать, претенциозным, но от этого не менее актуальным названием: «Русский гений и духовные ценности человека на пороге третьего тысячелетия христианства». На конференцию, как и следовало ожидать, съехался  цвет отечественной пушкинистики. Было сделано немало блестящих докладов. Надеюсь, устроители «научного пиршества» позаботились о последующей их публикации. А посему остановлюсь на одном, тем паче – что впереди читателю будет предложена ещё и беседа с докладчиком. Но прежде всё же «вытащу» маленький штрих, засевший занозой в памяти, о котором, как говорится, для полноты картины поведать необходимо.
     Встретившись с нашим фотокорреспондентом у памятника основателю Московского университета (на Моховой), мы направили свои стопы к церкви св. мученицы (и покровительницы московского студенчества) диакониссы Татианы, где с панихиды поэту, как указано в программе конференции, оная и должна была начаться. У ворот нам повстречались мужчина и две женщины. Одна из них спросила:
     - Не подскажете, где актовый зал?
     Видно было, что люди приезжие, скорее всего педагоги и горят нетерпением попасть на конференцию.
     - Так ведь сначала – панихида! – возразил я.
     - Нет, мы позвонили, и нам сказали, что уже выступает Непомнящий!
     Как не понять досаду и волнение опоздавших. Мы им подсказали, куда идти, а сами, признаться, не без колебаний и печали  решили пожертвовать блестящим докладчиком ради панихиды.
     Заканчивалась ранняя литургия. В ней участвовали десятка полтора, по всей видимости, постоянных прихожан да с десяток, как вскоре выяснилось, участников конференции. Священники о.Максим Козлов, о.Владимир Вигилянский и диакон о.Павел Конотопов отслужили панихиду по рабу Божию Александру. Что к этому добавить? Штрих он и есть штрих. Разве только одно: слава Богу за всё! А в числе всего и за то, что попустил не услышать выступлений двух-трёх генералов от гуманитарной науки, открывавших конференцию. Пушкинистов мы, конечно же, послушали и даже якобы ускользнувшего В.С.Непомнящего – на тему, пожалуй, более всех иных созвучную названию учёного форума: «Пушкин и исторический жребий России».
     Начав с известного вывода философа И.А.Ильина: «Пушкин был нам дан для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории», - докладчик справедливо вопросил: «Где это видано, чтобы писатель был центром истории нации?». И столь же справедливо ответил: «Кроме России, нигде!». А в постижении такого феномена В.С.Непомнящий предложил использовать именно «Ильинский принцип» - т.е. взглянуть на явление Пушкина не с вопросом «почему?», а – «для чего?». Только тогда мы приблизимся к пониманию высказывания Пушкина, что история России требует совсем иной мысли, чем история христианского Запада. Но – какой же? Ведь и там, и там истории христианские. Так-то оно так, да оттенки всё же разные. И докладчик, как он выразился, дерзнул выдвинуть новую типологию христианских культур, которая и обоснует их как две различные системы ценностей, а именно: культура рождественская и культура пасхальная. В центре первой – праздник Рождества Христова, в сердцевине второй – «праздник праздников» Пасха. Соответственно разнятся и главные мысли об этих, перевернувших всю историю человечества, событиях. Первая: Бог настолько меня, человека, возлюбил, что, родившись от Марии Девы, уподобился мне! И вторая: Бог настолько меня, человека, возлюбил, что призвал меня взять крест и идти за Ним, чтобы с Ним и воскреснуть! Говоря об отличии двух истоков, В.С.Непомнящий чётко подвёл к тому, что Рождественская культура главным образом ориентирована на «права человека», данные ему свыше, а Пасхальная – на «обязанности человека» перед Богом. В первом случае человека может уязвить ущемление в каких-либо его правах. Во втором – иная боль: обязан, а не сделал: тут уже проблема совести и «змеи сердечной угрызенья» - самоуязвление и как бы добровольное страдание. «Ну, какой поэт, кроме русского, - говорит В.С.Непомнящий, - мог сказать такую «чудовищную» фразу: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»? А ведь именно в этом стихе и заключена духовная красота и сила христианина, взявшего на рамена крест Христов – по зову и обетованию Божию: «иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть».
     Конечно же в получасовом докладе В.С.Непомнящий не успел раскрыть всей глубины предложенной им типологии двух христианских культур. Но, слава Богу, издан его одноимённый докладу труд с подзаголовком: «К проблеме целостной концепции русской культуры»* Рекомендую его дочитать хотя бы до той главы, где автор вдруг начинает опасаться, что его размышления «могут быть невнятны и даже забавны для людей новой эпохи». Что ж, любому пушкинисту позволительно «поскромничать», как любому читателю, доползшему до этих слов, «скромно» улыбнуться.
     … Встретились мы с Валентином Семёновичем Непомнящим в роскошном «Гагаринском особняке», что на Поварской, а беседовали в пустом и гулком конференц-зале. У председателя Пушкинской комиссии Института мировой литературы, увы, не оказалось даже кабинета. А мне ещё раз пришлось убедиться, что пушкинисты в большинстве своём народ в быту не притязательный и готовый, как говорится, за идею пострадать. Вообще-то, каждый русский интеллигент, в некотором смысле, пушкинист. Но те, которые образую цех пушкинистов… Любопытнейший цех! А посему первое, о чём я спросил, было:
     - В чём же суть вашей работы? И как вы сами-то себя называете?
     - Называю пушкинистом, но всегда добавляю: «писатель». Не люблю, когда меня называют учёным. Честно говоря, не очень-то я учёный человек. Евгений Юрьевич Сидоров, бывший министр культуры, много лет назад рецензировал мою книгу и назвал меня «писателем о Пушкине». В общем-то, правильно. Но если быть терминологически точным: лучше – мыслитель о Пушкине. И это вовсе не комплимент «себе любимому».
     - Поэтому и уточним: вот уже 40 лет вы размышляете о Пушкине. У вас, безусловно, сложилось о нём своё мнение. Но ведь и мысли Пушкина не могли не повлиять на ваше мировоззрение.
     - Более того, скажу жёстче: Пушкин – и есть мой «магический кристалл», через который я смотрю на мир. И не будь такого «окна», многое бы в жизни я не понял, или пришлось бы идти к постижению тех же истин долгими окольными путями. Именно «через Пушкина» я понял, что в современном мире, в котором возобладала психология потребления, только Россия способна осуществить стратегический прорыв и вывести мир из «потребительской ловушки». Когда Россия вновь осознает, что её жизнетворное начало не интересы, а идеалы, тогда перед человечеством откроется новая перспектива. Повторяю: понял «через Пушкина», - а это значит, что он – явление сверхлитературное! Его нельзя вписать в чисто литературную типологию. Его даже нельзя вписать в типологию культурную, в узком смысле этого слова. Пушкин – феномен онтологический, бытийственный. Тут я, пожалуй, добавлю к характеристике своей «специальности» ещё один нюанс. Мой подход прежде всего читательский, а не «изучательский». Пушкин никогда не был для меня объектом, как это бывает в профессиональной науке: дескать, вот – мой объект, и я его изучаю… С самого начала я ещё не мог выразить, но уже ощущал: не Пушкин – мой объект, а скорее я – его объект. И отсюда возникла совсем иная связь – своего рода обратная перспектива. Я не анализировал, а пытался понять! В науках – и естественных, и гуманитарных (которые, кстати сказать, очень многое переняли методологически от наук естественных в эпоху позитивизма) – главный вопрос: почему? То есть важно нащупать причинно-следственную связь. На вопросы «почему?» я всё же получал ответы, но мне хотелось уяснить: «для чего?» Для чего он ставит так слова? Для чего тут такая композиция? А дальше – больше: для чего нужна была Болдинская осень? И в конце концов: для чего вообще явился Пушкин? Это вопрос уже чисто религиозный, который подразумевает, что есть Промысл и что Бог делает тот-то и то-то – не мытьём, так катаньем! – для того, чтобы какая-то часть человечества, несмотря на все творимые людьми безобразия, может быть, как-нибудь да и спаслась.
     - И вы пришли к такому пониманию неожиданно? Или же шаг за шагом нарабатывали эту методологию?
     - Когда прозреваешь, какие уж тут «шаги»! Эврика! Случилось это в 1974 году. А решающую роль в «прозрении» сыграл «Борис Годунов»: мне вдруг стало совершенно ясно, что драма построена телеологично. Всё в ней происходит не только и даже не столько «почему-то», а сколько – «для чего-то».  Так проросло зерно, но посеяно оно было гораздо раньше. Например, в 60-х я писал о «Рыцаре бедном», что он такой-де замечательный  потому, что верит в нечто большее, нежели Бог. Представляете? Казалось бы, чисто советские признание. Ан нет! Дело в том, что слово «Бог» тогда воспринималось таким тусклым и затасканным, а потому и родилось «Нечто большее»! Я ещё не понимал, что моё «Нечто большее» и есть Бог. В первых моих работах было немало «смешных» слов. Я их затем убрал. Но опыт убеждает меня в том, что можно говорить «глупые» слова и можно считать себя неверующим, но твоя интуиция – верует! Это одна из тем, которая меня занимает: взаимоотношения Пушкина со своим гением. Гений всегда опережал, а поэт за ним подтягивался. Уже Семён Людвигович Франк прекрасно понимал, что в основании религиозности Пушкина лежали два его самопостижения – божественности любви и божественности своего дара. Пушкин ощущал, что пишет как бы «не совсем сам». Когда он закончил «Бориса Годунова», воскликнул: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!» Сейчас эти слова цитируют сплошь да рядом. Но ведь понять же надо, почему их Пушкин крикнул. Да потому, что, прочтя написанное, был ошеломлён: неужели это я сочинил?! Ещё совсем недавно, год назад, он брал у «глухого философа» уроки чистого атеизма, а тут вдруг написал вещь абсолютно религиозную! Правда, уже из того письма, где он пишет об этих уроках, можно уразуметь. Во-первых, зачем брать уроки атеизма, если сознаёшь себя атеистом? Значит – не сознавал себя таковым. «Святой дух иногда мне по сердцу» - какое важное признание! Пушкин, между прочим, замечает об этом англичанине: «единственный умный афей». Заметьте, единственный, оказавшийся умным! А дальше – главное: этот умник, чтобы доказать, что Бога и бессмертия души нет, исписал 1000 листов, и сей труд Пушкин охарактеризовал так: «Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная». К несчастью! То есть Пушкин скорбит сердцем, которое неподвластно никаким логическим доводам. Сердце – вещун!
Напомню также, «как» писал Пушкин «Бориса Годунова». Он признавался, что если нет вдохновения и сцена не выходит, то перескакивает через неё – и идёт дальше. Пушкин чувствовал, что его «ведут». А такую драму, повторяю, можно написать либо будучи убеждённым, что есть Промысл, либо – по наитию гения, который и «даден» для того, чтобы ты делал то, что должно делать.
     - Проблема гения ведь тоже проблема онтологическая?
     - Несомненно. И она касается любой личности. Я на собственном опыте убедился, что «это» присуще всякому человеку.
     - Валентин Семёнович, в прошлом году наш журнал объявил конкурс на «пушкинский сценарий», который можно было бы в дни юбилея воплотить на клубной сцене. Откликнулось множество человек. Несколько сценариев мы отобрали для публикации. А важно то, что все они, написанные вовсе не литераторами и, конечно же, не пушкинистами, показали отменные знания жизни и творчества Пушкина. Разве это не удивительно? Каждый из них ещё и признание поэту в любви, которая позволяет говорить о существовании такого явления, как народная пушкинистика. Вам не приходилось с нею сталкиваться?
     - Очень часто! Мне присылают письма и звонят люди, которые буквально больны Пушкиным. Причём, некоторые из них стали великолепными пушкинистами. Пожалуйста, в Пушкинской комиссии могу назвать и химика, и физика, и инженера… Бесспорно, есть народное движение, оно идёт подспудно. В своей книге я его назвал «народным пушкиноведением». Назвал, и после об этом крепко пожалел, потому что под этой рубрикой стали мне присылать письма графоманы, фантазёры и даже безумцы. Сомневаюсь, чтобы во Франции происходило нечто подобное в отношении Мольера, или, скажем, в Италии – в отношении Данте или Петрарки. Конечно, любители есть повсюду, но такого повального увлечения Поэтом, пожалуй, нигде, кроме как в России, вы не встретите. Пушкиным интересуются люди, читавшие его мало, причём только в школе. Порою разговариваю с коллегой в электричке о Пушкине и вижу, как с соседнего места к нам «протягивается» ухо. А если кто посмелее, то и вопросы задаёт. Пушкин интересует всех! Такое почитание и удивительно, и радостно. Явление это – уникальное и чисто русское. Ведь ни в какой другой стране национальный поэт не занимает такого поистине краеугольного места.
     - И весьма дивятся такому возношению Пушкина европейские, так сказать, образованные народы. Ведь, насколько известно, в их восприятии он вовсе не столь велик, каким мы его почитаем. Отчего так? Мне порой даже представляется, что Пушкин как бы отделён от них магической окружностью, которой защищал себя Хома Брут. И тут невольно возникает горделивый вопрос: а понимают ли, а способны ли вообще постичь и по достоинству оценить Пушкина другие «язЫки»?
     - Эта странная отделённость Пушкина для некоторых учёных как раз-то и служит доказательством того, что, мол, Пушкин не та фигура, к которой надо столь серьёзно относиться. Для меня же – ровным счётом наоборот: эта недостижимость Пушкина именно и подтверждает его сверхзначительность. Всё-таки Шекспира, что ни говори, а понимаем мы адекватно. То же скажу и о Данте, и о других европейских вершинах. Они – всемирны, а Пушкин – надмирен. Конечно, многое теряется в переводе, но всё же сам феномен того или иного поэтического гения мы в силах понять. А вот Пушкина вне русского языка – напрасный труд! Добавлю: и вне России – тоже! Даже у нас Пушкин открывается далеко не всякому. А кому открывается, тот постигает сокровенную мысль о России – о её особой геополитической миссии. Я даже проводил аналогию двух земных полушарий с полушариями головного мозга: они друг без друга быть не могут, но и жёстко соприкасаться им крайне опасно. Это всё равно, что соединить две половинки атомного заряда. Между Востоком и Западом – Россия. И, видимо, в силу её особого положения ей «суждено» быть странным «резервуаром» пасхальной духовности. Именно она ещё как-то притормаживает человечество, прущее настырно и стадно в пропасть потребления. И особая у России миссия совсем не потому, что Россия такая хорошая, а русские, дескать, лучше всех. О, нет! Это нам «дано», но за это мы платим чудовищной, кровавой ценой! Тут, конечно же, есть элемент самолюбования. Ну, а какое зато и прозрение! Тургенев устами Базарова сказал, что русский человек тем, может быть, и хорош, что недорого себя ценит. Как это понимать? Вот русский и пьёт, и хулиганит… А я всё вам о пасхальной духовности! Потому что русский человек, как никакой иной, остро «ощущает», сколь страшно он далёк от Божьего замысла. Все далеки, но вот ощутить, насколько «опасно» далеки – дано не всем. Такое «самоузрение» может повергнуть в отчаяние: какое я всё-таки дерьмо! Нет, соответствовать мне никогда не удастся, а поэтому не лучше ли пойти да выпить! И идёт, и пьёт, и безобразничает… Но сила-то тут какая сокрыта гигантская! Для Божеского её применения нужна и вера огромная. Трудная у нас вера! Нет в ней той лёгкости, какую в своей вере, например, являют благочестивые американцы. Садятся за стол, складывают ладони, затихнув на несколько секунд, - и всё в порядке! У нас в общении с Богом таким манером не проскочишь: будь любезен и труды подъять, и пострадать, дабы удержать с Ним контакт. И снова, и снова, и снова! Иначе дело дрянь – отлепился и покатился!
     - «А мой удел – катиться дальше, вниз!» - сказал однажды Есенин. Но скатывания вниз встречаются и в самом творчестве. Например, в «гусарских» поэмах Лермонтова. А у Пушкина? В его блестящих по исполнению, но задирающих нравственное чувство «похабных» стихах не та же ли «гибельная свобода»?
     - Та же, родимая! Когда-то я даже написал статью под названием «С весёлым призраком свободы», где разнёс номер журнала «Литературное обозрение», целиком посвящённый (свобода!) фривольно-эротической теме. В статье я вёл разговор и о русском мате, и показал, что мат в своей основе явление чисто религиозное. Это не что иное, как богохульство. По мерзости и кощунству в своих ругательствах с нами могут тягаться только испанцы. Из католиков это самый религиозный  народ в Европе и чуть ли не единственный, который не поддался американизации.
     - Кстати, давно уже замечено, что у нас с испанцами странная схожесть. Вот и ругаемся мы одинаково – до кощунства. И Сервантес своим "Дон-Кихотом" нам, как никакому другому народу, и близок, и понятен. А между тем Пушкин ли понятен ли испанцем столь же? Как вы только сказали: нет и нет! Да куда там испанцам! Самые близкие, можно сказать, сердечные друзья не понимали. Недавно я перечитывал его переписку с ними и вдруг за балагурством и шутками поэта почувствовал его жуткое, чуть ли не метафизического плана одиночество. В какой-то миг я увидел, что Пушкин как бы играет в понятную для собеседника игру. Играет искренне и честно, как порою взрослый вписывает  себя целиком в мир подростка.
     - Да, конечно. Пушкин обладал великим даром разговаривать с каждым на его языке. Более всех других – в силу «идеальности своей души» - его понимал Жуковский. А по-настоящему, разумеется, никто.
     - Пушкин, казалось бы, всем доступен, а ускользает от каждого. Пушкинисты ловят его. Иному кажется, что вот уже схватил беглеца: «мой Пушкин!» Но другому кажется то же. И третьему кажется… А всем им Пушкин кажет язык и может смело повторить слова Григория Сковороды: «Мир меня ловил и не поймал».
     - В самом деле, «моих Пушкиных» у нас великое множество. И у каждого – свой! В этом смысле, действительно, «Пушкин – наше всё». Но с другой стороны, Пушкин удивительно конкретен. Я, помнится, где-то даже написал: попробуйте угадать, о ком веду речь, когда перечисляю такие понятия: совершенство, красота, лёгкость, светлость, глубина, прозрачность, лаконизм. Уверяю вас, ничей иной профиль не вырисуется из этих абстрактных понятий, кроме профиля Пушкина. Не раз проверял: именно он, и никто другой!
Почему и отчего он таков, нам, в смысле метафизическом, всё равно не понять до конца. А вот в смысле историческом я попытался объяснить: Пушкин – особая фигура, потому что благодаря ему Россия после Петровских реформ осталась Россией, а не уподобилась какой-либо европейской стране. Волей Божией Пушкину было предназначено связать Русь допетровскую и Русь петровскую. ВОТ ДЛЯ ЧЕГО ОН БЫЛ НАМ ДАН! В этом и его «особость» как центра нашей истории, нашей национальной судьбы. Пушкина невозможно вписать в какую-то типологию, когда он сам есть типология. Надо заметить, что о Пушкине такое говорить очень опасно, ибо мы тотчас всё то, что сказано об «исторической роли», приписываем эмпирической личности по имени А.С.Пушкин. Несомненно, он во много раз нас умнее и талантливее, но не в этом главное, а в том, что – он был «избран», ибо «мог вместить». Избранный сосуд! Я это обычно иллюстрирую рассказом из Библии. Исаак родил Иакова и Исава. Они были близнецы, но Исав был первенцем (как известно, Иаков вышел, держась за пятку брата). Исав стал звероловом, «человеком полей», как сказано в Книге Бытия, а Иаков – «человеком кротким, живущим в шатрах». Ревека, их мать, понимала, что нельзя передавать Израиль в управление Исаву – недалёкому умом, грубому и нетерпеливому. Он, впрочем, и сам всерьёз не помышлял об этом и даже однажды, будучи голодным, легко продал Иакову своё первородство за чечевичную похлёбку. Но главным в этом деле всё же было отцовское благословение. И вот, когда старый и ослепший Исаак поджидал прихода своего первенца, чтобы его благословить, Ревека решилась подвести к мужу Иакова. А чтобы Исаак на ощупь не обнаружил обмана (Исав-то был весьма волосат, а Иаков гладок), то Ревека и руки, и шею Иакова обложила шкурой козлёнка. И дело совершилось! Отцовское – оно же и Божье! – благословение получил тот, который был «способен сие вместить». То есть – богоизбранный сосуд! Таков - и наш Пушкин! Иной раз слышишь: он-де в «Памятнике» кичится своими заслугами. Вовсе нет! Пушкин вроде бы говорит «я, я, я» - и вдруг в конце: «Веленью Божию, о муза, будь послушна». Это ли не высочайшее смирение? Послушник Божий! Пушкин отсекает свою волю, вполне сознавая, что поэт – лишь орудие. Как сказал в одном из своих сонетов Микельанджело: «Я резец в руках Твоих, Господи!» Но выбирает нужный резец – Бог. Как и Христос однажды сказал апостолам: «Я вас избрал»!
     -Но давайте, Валентин Семёнович, из «Областей заочных» всё же вернёмся к «дольним битвам». Вы избраны Председателем Пушкинской комиссии ИМЛИ. С какой целью она была создана? Что уже сделала? И что намерена сделать?
     - Когда-то, в оно время, в институте был сектор пушкиноведения. В нём работали замечательные люди. Например, Мстислав Александрович Цявловский… А последним из мастодонтов пушкиноведения был Дмитрий Дмитриевич Благой. Это был крупный специалист. Я с ним много спорил, а он меня поучал. После его смерти Пушкинский сектор тихо исчез. Его много лет не было. Но вот в 1988 году в институте подумали: как же, мол, так? – негоже и даже неприлично быть нам без пушкиноведения – и пригласили меня из «Вопросов литературы» возглавить тут же созданную Пушкинскую комиссию. На учредительное собрание мы пригласили много заинтересованного народа и причём не только сотрудников ИМЛИ. Очень быстро образовалось активное ядро, и, как говорится, закипела жизнь. Установили правило: на каждом заседании – один доклад и его обсуждение. И получилось, дело как-то вдруг пошло… Само собой!
     - Громада двинулась!..
     - И рассекает волны! Позавчера мы провели 146-е заседание! Раз от разу участников становилось всё больше. Сначала приходило человек 10, а потом – около 20-ти, а сейчас в заседаниях участвую от 50-ти до 70-ти человек. По сути дела, комиссия превратилась в постоянно действующую пушкинскую конференцию.
     - Любопытно! А каков же статус комиссии?
     - Это неформальное объединение при ИМЛИ. В прошлом году на его основе в институте был создан уже и сектор пушкиноведения. Вот так! Как лягушка в молоке: кувыркалась, кувыркалась – а сбила масло! Я этим сектором заведую…
     - Но уже с 1995 года издаёте солидные ежегодники: «Московский пушкинист» и «Пушкин в ХХ веке». Для нашего, мягко говоря, отнюдь не благоприятного для фундаментальных наук времени (а у вас, вне всякого сомнения, дело фундаментальное!) – это поразительно. Настоящее чудо! Как вам удаётся столь серьёзно «чудесить»?
     - С помощью свыше и благодаря Московскому правительству, учредившему программу «Наука – Москве».
     - Да и сам Александр Сергеевич Пушкин с подоспевшим своим юбилеем, небось, тоже подсобил?
     - И премного! Грядущий юбилей помог нам вписать в эту программу издание упомянутых вами сборников.
     - Вы их составитель и научный редактор. Расскажите о них вкратце.
     - «Московский пушкинист» издаётся на основе докладов, но не только: работы присылаются из самых разных городов России, и вот уже начали публиковать и зарубежные материалы. А второй ежегодник «Пушкин в ХХ веке» задуман мною. Это может быть либо монография авторская, либо тематическая, либо ретроспективная, подводящая итоги какой-то темы. Первая, например, была Марины Новиковой из Симферополя: «Пушкинский космос. Языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина». Затем мы издали работу ныне уже покойного Михаила Фёдоровича Мурьянова, выдающегося, самобытного филолога – «Из символов и аллегорий Пушкина». О третьем выпуске, придуманном мною, говорю не без гордости – это «Моцарт и Сальери, трагедия Пушкина. Движение во времени: 1840-е – 1990-е гг.». 60 печатных листов! Все трактовки – от Белинского до наших дней. У нас изданий такого рода ещё не было. Ведь это – наиболее чёткий срез истории общественного сознания. Затем вышла книга  саратовского автора – Любови Краваль «Рисунки Пушкина как графический дневник». Пятый выпуск – монография Авраама Позова «Метафизика Пушкина». Автор же шестого, который будет издан в этом, юбилейном году, ваш покорный слуга, а название книги – «Пушкин. Русская картина мира».
     - Выстраданная вами тема. А для многий читателей великолепный подарок к пушкинскому юбилею! И раз уж мы заговорили об изданиях «к юбилею», не могу не спросить о новом «академическом Пушкине». Хотя вы и не готовите его к публикации, но, возможно, по каким-либо цеховым каналам имеете о нём свежую информацию. Помните, лет 10 назад в печати и по телевидению часто поднимался вопрос о таком издании. Если не ошибаюсь, о его необходимости говорил академик Лихачёв и другие столпы отечественной науки – в один голос: нужно, мол, дополнить собрание, а также по-новому его прокомментировать. Глаза, помнится, у всех сияли оптимизмом, дескать, за 10 лет легко управимся. И что же? Юбилей, как говорится, на носу, а воз и ныне там. Почему?
     - Причины известны… Когда издавался первый «академический Пушкин», в 1937-1949 годах, для тогдашнего правительства, как о нём ни толкуй, дело это было государственной важности. А у сегодняшних государственных мужей слово «культура», по-моему, понимается только в сочетании «Культура и отдых». Так или иначе, но издание застопорилось. Им занимается Пушкинский Дом. Всё необходимое для успешной работы там имеется: и рукописи, и специалисты… Вот, на пробу, они издали лицейскую лирику Пушкина. Это, в сущности, и есть первый том. Подготовлены второй и третий, а также – пятнадцатый: «История Петра». Как дело у них пойдёт дальше, сказать трудно, а к юбилею поэта, видимо, ограничатся изданием «Пушкинской энциклопедии». Что же касается комментариев, они, конечно же, нужны новые. Ведь советский «академический Пушкин», можно сказать, и не прокомментирован. Как известно, в 1935 году, был выпущен пробный седьмой том: драматургия. Текст Пушкина занимал примерно половину тома, а вторую его часть – подробный комментарий и статьи первоклассных специалистов. Этот том принесли Сталину. «Большой учёный» полистал и сказал: «Почэму так много комментариев и так мало Пушкина?». И – всё! Могучий замысел, несмотря на столь же мощные возможности, реализован не был. Собрание сочинений поэта вышло с комментариями лишь библиографическими. Они, конечно, тоже очень важны. А главное, без чего исследователю никак нельзя, там воспроизведены почти все черновики. Так что это собрание и до сих пор остаётся очень ценным.
     - Скажите, а московскими, так сказать, академическими силами вы не предполагаете издать собрание сочинений Пушкина?
     - И даже очень оригинальное. Такого ещё никогда и нигде не делали. Мы хотим издать Пушкина не по жанровым рубрикам, как обычно принято: поэзия, проза, письма и т.д., - а в том порядке, в каком сочинения появлялись на свет. Это абсолютно новый методологический подход. Я давно уже его использую, занимаясь темой «Лирика Пушкина как единый контекст». Соблюдая хронологию, я «проползаю» от стихотворения к стихотворению буквально по дням, и это даёт сокрушительные результаты. К тому же вот уже семь лет, как веду цикл радиопередач «Жизнь и лира». Там тоже использую этот принцип. Уже записано более 90 передач – цикл приближается к концу… А собрание сочинений Пушкина, которое мы готовим (уже подготовили три тома), принесёт читателям немало интересного!
     - Валентин Семёнович, каждая ваша работа о Пушкине – всегда духовное и даже «драматическое», если можно так выразиться, открытие. Новых ваших работ читатели ваши (а таких, поверьте, немало!) ждут с нетерпением. А посему и спрошу о творческих планах.
     - Если останусь жив после юбилейных торжеств, то хотел бы, действительно, написать работу «Лирика Пушкина как единый контекст». Эскизы уже опубликованы в журнале «Литература в школе» за 1994-1996 года. Хотелось бы также издать «Бориса Годунова» с моим разбором не только литературного, но и сценического характера. Шекспира на сцене мы освоили, а вот Пушкина ещё нет. Каждый год я бываю в Пскове на Пушкинских театральных фестивалях и знаю, какие идут поиски. Пушкин как-то сказал: чтобы сыграть драму «Марфа Посадница» Михаила Петровича Погодина (на самом-то деле он говорил о своём «Борисе Годунове»!), надо ниспровергнуть нравы, обычаи и понятия целых столетий. Полтора века минуло – всё ниспровергнуто, а «театра Пушкина» всё нет как нет. Дал бы Бог силы и времени закончить книгу об «Евгении Онегине»! Ведь этот «роман в стихах» не только духовная биография Пушкина, он обращён непосредственно к нам. И хрустальная моя мечта, мой давний замысел – телевизионный «Онегин»: прочитать его по главам и о каждой главе рассказать. Это вещь прежде всего – звучащая! Вне звучания, как собственно, и вообще стихи, а стихи Пушкина в особенности, «Онегин» утаивает как минимум половину всего, что в нём есть. Паузы, ритм, интонация объясняют столько, сколько никакой семантикой не возместишь. Чтение надо снимать в кинорежиме, должна быть, как говорят телевизионщики, «говорящая голова». Текст Пушкина не должен ни заслоняться картинками, ни заглушаться музыкой: никаких украшений! Тут нужен чистый текст. Тогда всё в «Онегине» будет понятно. Обидно, если эта мечта не осуществится. Но тут – как Бог даст! Я к этому отношусь вполне смиренно.


     На такой вот «кроткой» ноте мы закончили беседу. Точнее – нам помогли закончить: «Что это вы сидите без света?» - спросила вошедшая женщина. И правда, сумерки сгустились настолько, что в трубке, которой попыхивал Валентин Семёнович, стал заметен красный огонёк. Отстранившись, припоминаю и другие, простите за каламбур, странности встречи. Я прослушивал записи на диктофоне и дивился: с каким же мощным накалом вели мы разговор! Будто бы обсуждали проблему, от решения которой зависит жизнь каждого из нас. А, казалось бы, что ему Гекуба?..
     Впрочем, «странности» начались ещё до встречи. Поджидая собеседника в фойе, я разглядывал доску объявлений. Одно из них сообщало о музыкальном вечере, посвящённом 200-летию А.С.Пушкина, другое – приглашало в Интернет, в некий «виртуальный журнал», а рядом, на колонне, висело объявление о том, что зарплата такого-то числа. По природной язвительности (прости Боже!) высказал недоумение вахтёрше: дескать, зачем объявлять о дне получки, словно сотрудники могут о нём забыть и не прийти за деньгами.
     - Могут и забыть, - возразила она простодушно, - когда последний раз их получали три месяца назад!
     Но это уже странности нашего времени, о котором, кстати, сам В.С.Непомнящий заметил, что оно – «время Бориса Годунова». Значит нам предстоят ещё и Гришка Отрепьев, и Великая смута, и нашествие иноплеменных… И только тогда изберём царя?..  Однако же, и заносит меня! А надо бы отнестись ко всему этому, как и мой собеседник, вполне смиренно: как Бог даст!
 
Беседу вёл Георгий Куликов
 
Журнал «Культурно-просветительная работа» («Встреча») №5-6, 1999. С.35.