Венера и Мадонна Михаила Эминеску

Идеал времён минувших, в Лету канувшей эпохи,
воплощённый в мудрой сказке, в сочетанье звонких рифм,
вижу, как под зыбким сводом мыслей мечутся сполохи,
где иным богам подвластны рай и звёзды, явь и миф.

Ты, Венера, – хладный мрамор, блеском глаз воспламенённый,
он согрет теплом того, кто над поэтами поэт
и восторженный, и пылкий, неземной красой пленённый,
что жила средь нас когда-то, но теперь её уж нет.

Рафаэль, твои виденья рухнут в темь беззвёздной ночи,
но потом весна воскреснет в первых солнечных лучах,
и тогда из снов возникнет та, представ пред светлы очи,
чей величественный образ в райских кущах не зачах.

Белизна полотен чистых лик божественный Мадонны
отражает в пёстрых красках, непорочный и святой,
он увенчан диадемой звёзд, что как глаза бездонны
девы в ангельском обличьи, светом неба налитой.

Вот и я, навек утратив смысл поэзии высокой
в той ночи, что погасила пыл души в твоих очах,
почитал тебя богиней, чувственной и светлоокой,
нежась средь презренной жизни в расслабляющих лучах.

Бледность впалых щёк – приметный признак жуткого похмелья, 
и разврата отпечаток на ухмылке синих губ –
всё, что прежде отличало от святой тебя, отмел я,
и обрёл невинность образ, что порочен был и груб.

Магией твоей объятый, я молвой многоязыкой
гений пел и совершенство первозданной красоты –
стал благочестивым демон, стала брань твоя музыкой,
похотливый взгляд взыграл вдруг блеском утренней звезды.

Но сегодня сбросив маску и прогнав мой бред вчерашний
поцелуем в лоб, явилась без прикрас и не во сне,
слышишь, адское отродье, ты своей личиной страшной
смертным смрадом и презреньем отравляешь сердце мне.

Жрица шумных сатурналий – спутница шального Вакха,
что присвоила обманом мирт в сплетениях венца
той, с тобой совсем не схожей, ты же вознеслась из праха
и пугаешь тёмной страстью искаженного лица.

Рафаэль, всю жизнь потратив, над своей корпел Мадонной,
нимб невинности носившей, будто праведность сама,
я ж искал ее в натуре, спутав розу с белладонной,
с сердцем, как могильный камень, и с душой, как сулема.               

Отчего, мой друг, рыдаешь, кротость в дар неся и нежность,
хочешь вновь разбить мне сердце, страсть в нём ядом распалив,
пред тобою на коленях я стою, и глаз безбрежность
пробуждает дух прощенья и покорности прилив.

Ну, не плачь, вины не чувствуй и не хмурь в сомненьи брови,
ты жестока, и распутна, но я знал тебя не той –
о, душа! пусть ты и дьявол, стала им через любовь, и
знаю я, ты – злой мой гений, златокудрый и святой.