Публикация в альманахе Московский Парнас

ОСЕННИЙ МОНОЛОГ

Неприметной точкой золотистой,
Затерявшейся в осенней кроне,
Я – одна из сотен тысяч листьев
На деревьях под твоим балконом.

В ночь, когда дождинки хлещут косо,
Струями сбегая вниз по крыше,
В жалобе листвы многоголосой
Ты мой тихий шёпот не услышишь.

И, когда резвится солнца лучик
В изумрудно-медной круговерти,
Выпрыгнув случайно из-за тучи,
Ты моё свеченье не заметишь.

Но, быть может, как-то в тусклый вечер
Остановишься под голым клёном,
А меня, сорвав, закружит ветер, –
До щеки твоей на миг дотронув.



* * *

В заоконье нет прохожих,
двор промозгло глух.
Лист кленовый в зябкой дрожи
бьётся по стеклу.
Этой мутно-лунной ночью
надо мне спешить -
до зари любовь по клочьям
вырвать из души.
По кускам... часы, минуты
полных счастьем дней
выскоблить из закоулков
памяти своей.
И надежд комочек тёплый,
вынув из груди,
кинуть далеко за стёкла -
в стужу, в хмарь, в дожди.

Полумёртво и распято,
тело полежит...
В глубь улыбки боль запрятав,
дальше будет жить.


ОН ЖИЛ ОДИН

Он жил один. Был тощ и нездоров,
Надсадно кашлял дымом самокрутки,
Но на деревне – в сотни две дворов –
Был первый балагур и прибаутник.
И с нами – "конопатыми" – шутил.
Меня забавно называл пацанкой,
А если выпадало по пути –
Подсаживал верхом на Атаманку.
И с высоты пастушьего седла
Смотрела я, счастливая малявка,
Как покататься очередь росла –
Бежали рядом Колька, Мишка, Славка.
Он был один для нас – всеобщий дед –
Для сельской ребятни шестидесятых,
Чьи деды из военных давних лет
Смотрели с фотографий, в рамки взятых.
Свистульки вырезал нам из ольхи,
Сбивал ходули каждому по росту,
Воробышка, что выпал из стрехи,
Он возвращал в гнездо – легко и просто.
Запомнилась шершавая ладонь –
Он гладил нас по встрёпанным макушкам.
И тяжким вздохом приглушённый стон:
"Бездедовщина... Эх, едрит на мушку!"
Но раз в году, когда фронтовики
Победным майским днём при всём параде
Шли в сельский клуб, сидел он у реки,
Потом надолго запирался в хате.
Все знали: на войне он был в плену,
А после "искупал вину" в ГУЛаге.
Вернулся – не застал в живых жену,
Лишь дом пустой тулился у оврага.
И умер он в одну из годовщин
Им так и "не заслуженной" победы.
Не дотянул всего лишь год один
До весточки, мотавшейся по следу,
Что орден боевой ещё с войны 
Героя поджидал в архивах где-то.
И нет ничьей, как водится,  вины...
И человека...
                Человека – нету.



ЛЮБИМОМУ ОДИННАДЦАТОМУ

Этот сон является давно:
Шум листвы и аромат сирени,
На полу играют светотени,
В майский день распахнуто окно.

Белым мелом тема на доске –
Что-то там… о будущем, о счастье.
Лучик солнца – зайчик рыжей масти
Вдруг скользнул и замер в уголке.

В классе воцарилась тишина.
Робко ветер шелестит журналом –
Силится запомнить запоздало
Всех моих ребят по именам.

А они… склонились над столом –
Так сосредоточенны их лица,
Будто в яви, будто мне не снится,
Вижу каждого. И знаю, что потом.

А потом… мир – словно кувырком,
От реалий никуда не деться,
Мальчики шагнут в Чечню из детства.
Ни прикрыть, ни спрятать под крылом...

Если бы вернуть тот майский день!
Он и был поистине счастливый:
Все со мной, и все ребята живы,
И цветёт за окнами сирень.

Если бы вернуть тот майский день...



ПОЗВОНЮ - СПАСЁШЬ

В изголовье хриплым стоном вздрогнул телефон, и рассыпался со звоном мой хрустальный сон. Под щекою осторожно дрогнуло плечо… За притворство мне не сложно получить «зачёт». Знаю – так тебе спокойней: думать, будто сплю. Три минуты – и… «по коням!»
      Ночь. Куранты бьют. Вижу – красные две точки скрылись за углом…  а по сердцу – молоточки: тук... тук-тук, бом-бом…  Вновь одна в пустой квартире в состоянье «жду». Кто-то в заоконном мире угодил в беду. Понимаю, ты, конечно, там сейчас нужней. Ожиданья канет вечность – привезёшь друзей  (если справитесь к обеду) шумною гурьбой, и отпразднуем победу над чужой бедой.
      А пока… тону в тревоге, унимая дрожь... Где бы ни был ты в дороге, позвоню – спасёшь.