Допрос

Я песни пишу, их хватает,
пою их, хлебнувши чайку,
а кто-то на ус всё мотает
и мчится с «докладом» в ЧеКу.

Как злая гадюка, ужалит
какой-нибудь мерзкий сопляк,
и вот меня хвать – и прижали
к стене, на которой поляк…

Сижу в этой мрачной артели,
народу, как баб у плетня!
У каждого папки, портфели,
а в папках досье на меня.

Скрипело, шуршало, листалось,
бросался убийственный взгляд –
от Берии что-то осталось
в методике этих ребят.

Начальник особый, великий,
окурком водя, как курком,
магнитокассеты-улики
мне тычет с моим тенорком.

Ещё не ругает покуда,
но, чувствую, ширится гул.
«Ну, что, мол, допелся, паскуда?» -
Дзержинский с портрета мигнул…

Вопросы летят. Отвечаю,
слегка закусив удила,
какие газетки читаю
и где меня мать родила.

Так ловко расставили сети
в моей подноготной они,
что всхлипнул поляк на портрете
от этой дотошной возни…

Мне шили объёмное дело,
срубали меня, как сорняк.
От крика в плафонах гудело
и дул нестерпимый сквозняк.

Коснулись Высоцкого праха,
копали, скоблили везде,
что даже Эдмундич от страха
затрясся на ржавом гвозде…

Взирал я на «контриков» гордо
и было мне всё нипочём –
моя пролетарская морда
пылала сплошным кумачом!

Шугали меня так жестоко,
так матерно крыли до слёз,
что даже икнул ненароком
засиженный мухами босс…

Внушали: забудь менестрелей!
Я в драку – не петь я не мог.
– Ну, что ж, настоим на расстреле! –
начальник особый изрёк.

Защёлкали залпом портфели,
но в рамке, дрожа от угроз,
Железный не выдержал Феликс
и рявкнул: «Отставить допрос!»

                1982