Путешествие в страну Детство, глава 4

Эх, вспоминать, так вспоминать!
Начну от печки танцевать.
Пишу и память напрягаю,
Как мало я о бате знаю!
Мой батя был простого рода,
Он с восемнадцатого года.
Он младшим был в своей семье.
Все братья пали на войне.
Он сам был ранен и контужен
И не во всём с законом дружен.
За свой язык пятак поймал,
И чтоб о власти не болтал,
Был сослан батя в лагеря.
Где лес валил он, почём зря.
Твердили после повезло!
Червонец шёл за это зло.
Срок отмотал - на поселенье,
А там из баб всё населенье,
Да ребятишек мал мала -
Всех мужиков война взяла.
И он с сибирского мороза
На усиление колхоза,
Решеньем чьим-то волевым,
Был послан в поле звеньевым.
Там он и встретил нашу маму,
Годами девушку, не даму.
Они влюбились, поженились,
А вскоре мы с сестрой родились.
Наташка - та в пятидесятом,
Для бати снова разтриклятом.
Тогда в селе без гармониста,
Как в кабаке без пианиста,
Не обходились вечеринки,
Рожденья, свадьбы и поминки.
И батю всюду приглашали,
И там изрядно угощали.
Но раз, он сильно перебрал
И на работу опоздал.
Тогда за этот грех судили,
И бате новый срок влепили.
Суд старый грех приплюсовал,
И здравствуй вновь, лесоповал!
А в 53-м по весне
Переменилась власть в стране.
Ушёл от нас товарищ Сталин.
Решили - суд был не лоялен,
И все грехи отцу скостили,
До дому с миром отпустили.
А девять месяцев спустя
Был амнистирован и я.
Мне мама позже говорила:
"Когда тебя в себе носила,
Мне дали лёгкую работу,
Да не работу, так заботу,
Свинарник старый выскребать,
Чтоб было свиньям чисто спать.
Я так тогда перетрудилась,
Что там тобой и разродилась".
И вот теперь твержу всем я:
"Свинарник - Родина моя!"
Но выглядел я очень бледно,
Свинарник не прошёл бесследно.
Я чах, болел и умирал.
И так ослаб, что не орал.
Тогда решила наша мать,
Нам надо срочно уезжать!
Прощайте лавки вдоль печи
И здравствуй Питер и врачи!
Но в Ленинграде нас не ждали,
Они таких, как мы видали.
Тут тётка бате помогла.
Она костьми тогда легла,
Но отыскала человека,
Что взял к себе работать зека.
Пусть хоть и бывшего, но всё ж,
Другим он вовсе был негож.
Боялись даже тени риска,
А тут, как в сказке - дом, прописка.
Лишь через годы мы узнали,
Что не задаром батю взяли.
Тот человек, хоть и хороший,
А всё же взял у тётки гроши.
Такой вот сказочке конец,
Как стал сантехником отец,
Как мы за город зацепились
И в доме нашем очутились.
И как мытарств всех завершение -
В 56-м сестры рождение,
Такой красивой, как картинка!
Мать назвала её Маринка.
Что было дальше я о том,
В своём романе небольшом,
Обычной прозой написал,
Его я "Байками" назвал.
И тот, кто прозу почитает,
Пусть мой роман перелистает.
А я не тратя лишних слов,
Вернусь опять под отчий кров.
Туда, в приют моей души,
Среди Ватутинской глуши,
Где девятнадцать первых лет
Вкушал я радостей и бед
Сполна, не думая о том,
Как жизнь моя пойдёт потом.
И там в далёком детском мире,
Там в девятнадцатой квартире,
Вернее, в комнатке одной,
Клевцовы жили всей семьёй.
Но вскоре зажили пошире
Своей семьёй в своей квартире.
Был переезд их недалёк.
Спустились ниже на чуток.
Когда? Не помню я уже.
С тех пор, на 3-м этаже
Клевцовы дружно проживали.
Мы с мамой там не раз бывали.
Там Таня-Танечка жила.
Нас повенчала с ней молва.
Кричали нам: "Жених! Невеста!"
А после: "Тили-тили-тесто!"
Мы над дразнилкой той смеялись
И даже в шутку целовались.
Мы были лучшие друзья.
Хотя чего лукавить, я
В двенадцать лет в неё влюбился
И даже в чувствах объяснился.
Я помню этот казус мой,
Случился в Пери он, зимой.
Там у неё жила родня,
И на каникулы меня
Туда Клевцовы пригласили.
И маме это огласили
Почти под самый Новый год.
А я, ну что за идиот!
Сначала ехать не хотел,
Но с уговорами дозрел.
И нас в дорогу снарядили,
До Пери в поезд посадили.
А там на месте, средь снегов,
Нас, словно импортных послов,
С утра, конечно, поджидали.
К вагону розвальни подали.
И конь бубенчиком звеня,
Повёз Танюшу и меня,
Минуя рощи , косогоры
В поля и снежные просторы.
Быть может тот кто Пери знает
И кто сейчас мой труд читает,
Друзьям со смехом говорит:
"Да, врёт всё толстый сибарит.
Какие к чёрту косогоры,
Поля и снежные просторы.
Да там до дома-то идти,
Лишь два сугроба обойти".
Пусть так, суровый критик мой,
Но, Бог с ней, с правдой, и с тобой,
Ведь не отчёт же я пишу,
А чувством трепетным дышу.
Ну, а влюблённый, он, мечтает
И от того чуть привирает,
Без злого умысла, а так...
Он просто видит всё не так.
И я, из тех далёких дней
Запомнил то всего сильней,
Как я смущался, заикался,
Когда в любви ей признавался.
Но был ответ, как стужа в зной:
"Да мы малы ещё с тобой."
И всё... И чувство в миг остыло
И стало Пери мне не мило,
Но мой здоровый организм
Переборол сей пессимизм,
И через час я улыбался.
В снегу с Танюшей кувыркался.
А позже сидя у печи
Мы с чаем ели калачи.
Пусть кто-то спросит:" Как же так?
А ты всерьёз любил, чудак?"
Отвечу, может быть курьёзно,
А я всегда любил серьёзно.
Я был романтик, книгочей
И я от сцен, среди свечей,
Что в будуарах трепетали
Сходил с ума, но чтоб вы знали,
Пусть огорчу быть может вас,
Был не жуир, не ловелас.
Да,  я любил "сто раз на дню",
Но всякий раз всегда одну.
Моя любовь была невинной
И врать не буду, не взаимной.
Они всегда других любили,
Со мной лишь время проводили.
Им льстил фонтан моих речей,
И уж конечно до свечей,
Тогда у нас не доходило,
Гораздо позже это было.
К тому же, думаю, друзья,
Что не один такой был я,
И остальные, в кулуарах,
Мне, о победах в будуарах,
Самозабвенно нагло врали,
Иль, скажем мягче, сочиняли.
Хотите, я шутя, для вида,
Поведаю вам о либидо,
Что проявилось, как-то раз,
Когда в спорт зале был наш класс.
Не помню, в классе уж каком -
Шестом, седьмом или восьмом,
А впрочем это и не важно.
Мы пацаны тогда отважно,
На стенке вис изображали,
Поджилки наши аж дрожали.
А чуть правее, в стороне,
Девчонки наши на бревне,
В трико в обтяжечку - ходили
И в нас либидо пробудили.
Смех поглядеть со стороны,
На шведской стенке пацаны
Висят, и  всё у них висит,
Но кое что во всю стоит.
И прокричал физрук приказ
Исчезнуть мигом с его глаз
И впредь (ругнувшись: "Вашу мать!")
Велел всем плавки надевать.
И тут нам, Пташкина Тамара,
Пропела в слух про сталевара,
Что лишь за то б его любила,
Что у него вся в плавках сила!
И разом рухнул в смехе класс,
Смеялись аж до слёз из глаз.
Вот вам либидо и оргазм!
А может это мой маразм?
И спела нам про сталевара
Отнюдь не Пташкина Тамара.
Ну. коли так, то извините
И слишком строго не судите,
Вернусь-ка, братцы, лучше снова
К жильцам ватутинского дома.

Юрий Антонов
июнь 2009г