Путешествие в страну Детство, глава 3

Простите мне, что суечусь,
На месте, как юла, кручусь.
Я не поэт, я - графоман,
Но графоман - не наркоман,
Хоть и стоит в ряду болезней,
А для здоровья всё ж, полезней.
К тому же, это не заразно,
А написать благообразно:
"Мой милый друг, позволь при всех
Воздать хвалу за твой успех..."
Приятней всё же будет вам,
Чем то, что скажет матом хам.
А вспомни друг, что мы читали,
Когда словесность изучали:
"У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том,
И днём, и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом".
Пусть я из них, из графоманов.
Не Пушкин я, но не Степанов.
И ради красного словца,
Я от фамилии отца,
И от игры невинной с словом
В своём стремленьи бестолковом
Не отрекусь, хоть и шутя.
Уж, извините Вы меня.
Ещё раз, братцы, извините.
И поступайте как хотите.
Хотите - далее читайте.
А не хотите - отдыхайте.
Ну что ж, пришла, пришла пора,
Коснуться милого двора,
Что как алмаз лежал в пыли,
В моём сознании вдали.
Я осознал, что я живу,
Когда увидел наяву,
Живую куклу на кушетке,
А мать, увы, ушла к соседке.
Та кукла крёхала, икала,
И пузыри во всю пускала,
И родилась в уме игра.
Вот кукла, что зовут сестра.
А вот пеленки, распашёнки,
Одежда маленькой девчонки.
Я в миг её запеленал
И от соседки мать позвал.
А лет-то было мне тогда
Чуть-чуть, с копейками за два.
С того мгновения, друзья,
Я помню мир, и  в нём себя.
Мир был сначала не широк,
Семья, соседи и порог.
Ну, а за ним, соседи снова,
И понял я - они основа
Всей моей жизни на года.
Придёт ли радость в дом, беда,
Они всегда во всём помогут.
Соседи всё на свете могут.
И хоть соседи молодцы,
Но в доме все они жильцы.
А у жильца квартира, номер,
Он там живёт, пока не помер,
Или не съехал в дом другой.
А там, быть может, и дугой
Бараньей жизнь его согнёт.
Но разве знаешь наперёд,
Что там на новом месте ждёт.
Перина мягкая иль доски.
Жизнь, как полоски у матроски.
И как вам с цветом повезёт,
Так и с соседом жизнь пойдёт.
Но с нами Осиповы в мире
Делили комнатки в квартире.
У них главой был дядя Миша,
У тёти Нюры своя ниша -
Она главою той вертела,
Да за сыночками глядела.
Бог одарил её сынами,
Не схожих ликом и умами.
Их старший, Толя, мог быка
Свалить ударом кулака.
Он кряжист был и некрасив,
Но нравом добр  не спесив.
Ещё он шахматы любил
И в них играть меня учил.
А Сашка, младший, не в отца.
Был словно копия певца
Мартынова, по имени Евгений.
По бабам был Санёк наш гений.
Он очень девушек любил
И столько им сердец разбил...
Я помню дядя Михаил,
Чуть выпьет, сразу заводил:
"Смело товарищи в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе".
Мотив он врал и искажал,
Слова в один куплет ужал
Но петь по пьяне обожал.
А я от хохота дрожал.
Терпела Нюра эту лажу,
Ткала платочки на продажу.
О них я помню лишь чуток,
Одни слова, станок, уток.
А вот Маринка, та не мало
От тех платочков пострадала.
Как Нюра кончит свой платок,
Его в бадью, где кипяток,
Туда красителя нальёт
И меж входных дверей запрёт.
Но как-то раз закрыть забыла,
А кипятку по край налила,
Сестра не глядя в дом летела
И меж дверей в бадью влетела.
Как вспомню это море слёз,
По коже до сих пор мороз!
Но что плохое вспоминать,
Лишь время попусту терять.
Мы с ними всё же мирно жили
И много-много лет дружили.
Печальна участь их семьи.
Лишь переехали они,
Их словно рок какой скосил.
Сначала умер Михаил.
Затем с святыми упокой,
Ушёл и Саня на покой.
Потом и Толю Бог прибрал.
За что он их так всех карал?
Последней Нюра в гроб сошла.
Была семья и нет. Ушла.
Но я запомнил их живыми,
А Тольку с Сашкой - молодыми.
Теперь я вспомню о других,
Хороших, так себе, плохих.
Напротив нас Самарин жил.
Меня лупил, хоть и дружил.
Был Генка сложный человек.
Зато отличный был хавбек.
Он в школе так бы успевал,
Как во дворе в футбол играл.
Но сей талант не пригодился,
И говорят, что Генка спился.
А с пьяну кинулся в окно,
И нет в живых его давно.
Ну, а налево от меня
Семейка Ноландов жила.
Средь них и Юрка знаменитый
Тем, что был шибко башковитый.
Он был мозгами всех проказ,
Его совет нам был указ.
Мы те указы выполняли
И уголь в порох превращали.
Он так умён был не один.
Ящак, к примеру, Константин,
Был тоже умник ещё тот,
Порой такое нам загнёт!
Его батяня Вралем звал,
А я же Котьку обожал.
Он для меня был мудрый старец
А я при нём, как ординарец,
Но и от Котьки "на орехи"
Мне доставалось за огрехи.
Он сам гитару изучил,
Меня на ней играть учил.
И если я не понимал,
То тут же по лбу мне давал.
Он был у нас за атамана,
Но дня не мог жить без обмана,
Он на ходу подмётки рвал,
И ложь за правду выдавал.
Не раз за Котькины проказы
Невинно я бывал наказан.
Но время шло, я поумнел,
И с ним дружить не захотел.
Меня за это Котька бил,
Но я лишь дальше уходил.
Ах, да, совсем чуть не забыл,
Ещё в совете умных был
Бужынский, тоже Константин.
Но вот позор моих седин,
Хоть он во всём нам помогал,
Его не помню, был я мал.
К тому ж, из дома он другого,
Из двадцать первого, чужого,
А мой был номер девятнадцать,
И в нём под цифрою семнадцать
Высоцкий Вовка проживал,
Как говорится хлеб жевал.
Был он Высоцким по отцу,
И равнодушен был к певцу,
Чьим полным тёзкой он являлся.
Наш Вовка боксом занимался.
Али Мохамед - вот кумир,
Что для него был целый мир. 
Тогда я тоже в бокс ходил,
Но я Попенченко любил.
Он был советский, мне родней,
Но а Али был раньше Клей.
И он спроворил сей обман
За бабки "чёрных мусульман".
Не знаю стал ли Вовка "кинг",
Или покинул раньше ринг.
В цари я тоже не прошёл,
Из бокса раньше я ушёл.
А ниже нас жила принцесса,
Из царства ТУшек стюардесса.
Маринка с Раей той дружила,
Такое имя та носила.
Связала дружба их, как жила,
И за детьми смотреть просила
Маринку Рая, чтоб поспеть
В очередной рейс улететь.
Сестра и рада ей помочь,
Сидит, пока Раисы дочь,
С своей работы не придёт,
И шефство над детьми возьмёт.
Ну, а с детьми особый случай.
Тут брат фантазию не мучай.
Случилось так, что в одну ночь
Родили дочек мать и дочь.
Не знаю, к радости ль отцов,
Но их сочли за близнецов.
И во дворе лишь так и звали,
Когда в коляске их катали,
Не помню я, в какие дни,
Но тоже съехали они.
Маринка к ним ещё ходила,
Но как там, что - не говорила.
Ещё я помню, как под нами
Звучал рояль, он, как цунами,
Всю грязь из жизни уносил
И чистой классикой поил.
Спасибо, нижняя соседка,
Что Вы, как добрая наседка,
Меня не ведая в лицо
МузЫкой грели, как яйцо,
Мою неразвитую душу.
Я это в памяти не рушу.
МузЫку до сих пор люблю,
И Вас за то благодарю.
Спросить кого, как повелось,
Что Юрками тогда звалось,
У нас полдома? Почему?
Никак я это не пойму.
Ну, что зазря словами бряцать.
Вот и в квартире восемнадцать
Жил Юрка Гвоздев, в доску свой.
(Фу, каламбур какой плохой).
Он был, наверно, не герой,
Не лез он в омут с головой,
Не плыл на спор через стремнину.
Зато всегда прикроет спину,
Что б не всадил в неё враг нож.
И самого его не трожь.
Любил он спорт, футбол, хоккей.
Любил разыгрывать друзей,
Ещё он технику любил
И часто время проводил
Совместно с батей в гараже,
Где как любимое драже,
Они и день, и ночь лизали
Трофей войны из прочной стали,
Свой мотоцикл BMW.
Я раз сидел в его седле.
Машина-зверь, казалось нам
По тем-то бедным временам.
Пока сосед наш, Михаил,
Себе вдруг Яву не купил.
Хоть Ява немца и слабей,
Как перед грифом воробей,
Зато красавица из сказки
Слепила колером окраски,
Манила никелем сверкая,
Себя в подруги предлагая.
Мой батя всё вокруг ходил,
На Яву тоже он копил,
Но жизнь из бати соки жала,
И денег вечно не хватало.
Но как-то раз он извернулся,
С халтурой где-то обернулся,
Там призанял, там одолжил,
И Минский М-1 купил.
Кто так придумал и когда,
Эх, вместо Минск писать МК?
И над покупкой все шутили,
"Макакой" мотик окрестили.
А я прозвал его конёк,
Наш добрый, славный горбунёк.
И вырывался он из жил,
Когда отец на нём возил
Корзины, полные грибов
И ягод пару коробов.
Варенье с ягод мы варили,
Грибы сушили и солили.
Капусту квасили в чанах,
Такую вкусную, что ах!
Друзья, когда б вы только знали,
Как мы тогда не доедали!
И потому, отцов припас
В те годы нас буквально спас! 

Юрий Антонов 
2009 г