Третья Хевронская тетрадь, ч. 1

***
Звал, кричал и метался,
но солнце обидное
не сходило ни разу с железных путей.
Как устал я всю жизнь признавать очевидное,
вздохи слов шевелить на ушко глухоте.

На излете и думать о смысле не хочется,
страх и тяжесть камнями живут на груди.
Дай мне лапу на память, мое одиночество,
а потом уходи,
                уходи,
                уходи. 

ДУША

Повстречай ее в царствии света
светлячком, малосильной звездой.
Незаметнее всех незаметных,
свила птаха к отлету гнездо.

Невидимкой хотела родиться,
невидимкою век скоротать,
но Господь сотворил ее птицей,
научил по-людски лепетать.

От людей забивалась в испуге
и не помнила с ними родства.
Ни единый не стал ее другом,
из другого она естества.

Повстречай ее там, где осанну
светлогласые хоры поют.
Потянусь ли за нею – как кану,
тихий свет мой, подашь ли приют?

ПЫЛЬ

Племенами бредущими тяжко
я истоптан в пыли веков.
Стал я лакмусовой бумажкой
в душегубках грузовиков.

Проходили по мне столетья,
и пьянея от Божьих ласк
били пыльные тропы плетью
на повинном пути в Дамаск.

Хорошо потрудился я с ними,
кровь ли впитывал, пил ли пот.
Поступь Господа пыль подымет,
поступь Господа пыль прибьет...
 

***
Для того ли я сердце листал холодея,
узнавал узорочий разбитые лица,
чтоб скрижалью сковалась во мне Иудея –
я ведь только из слов ее жаждал напиться.

Но надвинулась плотью, литою прижала,
затомила танцорами, чревная тучным,
на камнях мое сердце как мясо лежало,
я довольству свисающих слюн не обучен.

Самодельные дни свои прятал в испуге,
бичевал себя свистом змеиным, судейским.
Я метался один в заколдованном круге,
заклинанья чужие шепча по-халдейски.

Но на клекот и писк по каменьям горячим
приползли ослепительных гадов химеры.
Столько лет в темноте оставался я зрячим,
а ослеп на свету, расточенном сверх меры.