1. 29. Как Адам я стал там голым!

По Тверской и Новгородской, а частично Вологодской, на машине за рулём, тарахтел я сентябрём.
По убогоньким дорогам, видно так угодно Богу, где машин совсем немного, а колдобин, очень много.
Я отвлёкся от рассказа, навигатор врёт зараза, картография не та и дорога, как тропа.
По заброшенным деревням, по забытым городкам, бабьим летом, я по давешним друзьям.
В сентябре не длинны дни, ночи сумрачно темны, на земле златы листы, все подохли комары.
Возмужали пацаны, универка позади, раскидала нас судьба, где вы юности года.
Я тащюсь, как на лошадке, на своей не старой «Прадо»,по поганеньким просёлкам, там где раньше на двуколках.
Вспоминаю дни былые, всю историю России, вспоминаю всех друзей и правителей бл…ей.
Всех от власти упырей, дать бы им по харе всем, мордой в лужу их слегка, а под зад поддать пинка.

Повозить слегка, немножко, чтоб запомнили дорожки, а под глаз фингал поставить, пусть он светит негодяям.
Навигатором им станет, и дороги враз исправят, как Сусаниным в пути, будет им светить в ночи.
Петухом им прокричит, что здесь некуда идти, путеводною звездой им укажет путь домой.
Телефон здесь не берёт, здесь наверно чёрт живёт, даже рация молчит, полисмен паскуда спит.
Диктофон упал под ноги, как итог дрянной дороги, от удара замолчал, чёрт бы их паскуд побрал.
Я не злюсь совсем сейчас, но дорог ведь нет у вас, я в болотине увяз, мне ребята не до вас.
Вспомнил русский мат могучий, матерился, как извозчик, сам себя тянул лебёдкой, привязал я трос к берёзке.
Весь по яйца в грязи, власти ваши материл, мне здесь Леший не помог, он от мата знать оглох.

А моторчик не заглох, тарахтел от матюгов, не спеша ввёз на пригорок, как Адам я стал там голым.
Костерок разжёг на славу, материл чужу державу, шмотки выстирал в ручье, и сушил их на костре.
Бегал яйцами тряся, как индеец вкруг костра, бегал, нет, не от стыда, зуд на зуб не попадал.
Я от холода дрожал, чай ещё не закипал и Ягу не повстречал, хоть места здесь глухомань.
Может видела она, как мудями тряс там я, или ей не до меня, у неё свои дела,
Ступа может поломалась, иль ко мне взыграла жалость, с пупырышками, синюшный, матерился, как пьянчужка.
И откуда всё взялОсь, слышал это только лось, он стоял среди кустов, на меня нахмурив бровь.
Фыркнул, голову пригнул и от мата в лес скакнул, матерился на чужом, языке мне не родном.
Бегал голым вкруг костра, материл там сам себя, а когда испил чайку, по Парижу вдруг взгрустнул.

У костра я не уснул, лось меня слегка вспугнул, полуголый в мокрых шмотках, снова сел в своё авто.
Навигатор хрен мне кажет, а компАс курс на восток, я качу по бездорожью, где и леший не ходил.
Где и чёрт ножонку сломит, матерю властей мудил, спать в лесу неинтересно, а деревню не видать.
Осень, быстро вечереет, надо до ночИ попасть, я кручусь, как угорелый, меж деревьев и кустов.
С голым пузом, как придурок, не осталось матюгов, лишь сова передо мною, самолётом средь кустов.
Зыркнет глазом головою, как Сусанин вновь вперёд, я за ней, как обалделый, прусь по лесу голышом.
Вдруг к околице подьехал, осознав, как я смешон, а сова круг сделав и на легком вираже.
Враз окрест всё осмотрела, что-то буркнула себе, вдруг на дерево присела и исчезла там в дупле.
Я стоял, как очумелый, стало мне не по себе.