На боль мудрее

   «…Мои пережженные чувства стали пеплом. Пусто. Душа, словно заблудившийся щенок, и ей хочется плакать слезами обиды от ненужности. Но ещё больше хочется обрести пристанище и затаится в нём как в коконе…» – строчки оборвались. Павел держал в руках дневник своей пятнадцатилетней дочери Алёнки. Понимал, что читать чужие записи некрасиво, только сейчас было не до мук совести. Он сидел в холле больницы, куда доставили  дочь после неудачного суицида. Количество выпитых таблеток оказалось недостаточным, чтобы погасить молодую жизнь.
–  Вот это дааа!–  его не покидала мысль, что он прочитал откровения зрелой женщины. В растерянности вертел в руках пухлый блокнот и недоумевал, как эта бездушная книжица могла знать о его кровиночке, больше чем он. Почему она доверилась  безответной бумаге, а не ему - своему самому близкому человеку? За эти три года, что они прожили с дочерью вдвоём, он боялся ей сказать что-нибудь нежное, серьезное, личное. Думал, что она ещё маленькая и не так поймёт его «взрослые», мудрые мысли. Наивно полагал, что ещё чуть-чуть, и он успеет наполнить их отношения праздником взаимного доверия. И почему же все так сложно на самом деле?
        В резвой беготне дней пришлось смириться с уходом жены и матери из семьи, после чего Алёнка стала тихой и замкнутой. Пережить предательство самого любимого человека – трудное  испытание для двенадцатилетнего подростка. Девчушка редкой красоты, с живым проницательным умом, с характером, в котором наметилось робкое сопротивление несправедливости, – это его Алёнка. Как же он её не услышал, не отвёл от края?
       Дочь  не спешила винить мать в её отчаянном поступке. Она её ждала. По-своему просила у небесных сил помощи для неё в обретении того призрачного счастья, за которым та помчалась перечеркнув всю прожитую жизнь. Бросилась как в омут за шалой любовью.  Маленькая юная  душа непостижимым образом находила оправдание безумству  взрослой женщины.
       Словно начинающая актриса, Алёнка  выходила на подмостки жизни. Робко ступала на край авансцены, заглядывала в темноту неизвестности, понимая, что роль её не велика и спектакль идёт без суфлёра. Страх оступиться и упасть не покидал и пробирался холодным чужаком в душу, увеличивая масштаб одиночества.  Каждой девчонке хочется примерить на себя роль Джульетты и она порой в первом встречном ищет своего Ромео. Неважно, что он может оказаться проходимцем или насмешником над её светлыми чувствами. Её ведёт желание войти во взрослую жизнь с её страстями и ощущениями. Потому что где-то там, в глубине, возник вихревой поток эмоций и переполняет юную душу через край. Часто ложь рядится в личину любви и спешит навстречу. Так вышло и с первым Алёнкиным  чувством и как итог: безысходность. Её любовь рассыпалась горстью мелких таблеток, которые могли только убить боль, но не излечить.
         Перед тем как предстать перед глазами дочери Павел ощутил волнение. Он только на миг попытался представить, что остался один и противное чувство страха глупым мотыльком забилось в груди. Отец одиночка - вот итог жизни сорокалетнего однолюба. Наброшенный больничный халат жалко свисал с опущенных плеч. «Ангел» – так бы, наверное, пошутила его Алёнка. Она часто придумывала ему смешные и меткие прозвища, видно, желая как-то приободрить. А он боялся довериться своему наитию и признать в дочери «маленькую женщину» с собственным миром, который уже дал трещину от их с женой неразумения.
        Сделав глубокий вдох, как перед прыжком в воду, он толкнул дверь и шагнул за порог.
– А вот и грустный ангел пожаловал, – Алёнкин голосок сорвался ему навстречу, а он от насмешливого прозвища слегка запнулся и глупо заулыбался.«Всё же мы чувствуем, друг друга» – с удовольствием заметил растерянный папаша.
         – Солнце моё, ты меня перепугала насмерть, – он прижался к её прохладной щеке. Алёнка сухими губами скользнула по его шее. Такие знаки внимания в их тандеме всегда были чуточку неуклюжими.

– Я больше этого не сделаю. Прости меня, папа! – слова дочери были как вздох облегчения, возвращая их маленькую семью к жизни.

– И ты меня прости, Алёнушка, чурбана… – он запнулся. На прикроватной тумбочке лежала небольшая потрепанная фотография бывшей жены. Его душа упала подстреленной птицей.– «…Мои пережженные чувства стали пеплом. Пусто…» -  строчки из алёнкиного дневника пронеслись в его мыслях. И стало казаться, что обычная человеческая боль - неотъемлемая часть любви. Одна из её составляющих, как приправа, несущая свою ноту вкуса.
         Он смутился, почувствовав взгляд  дочери, и присел на край кровати. Большие Алёнкины глаза всегда были самым болезненным напоминанием об ушедшей жене. Может, поэтому ему порой казалось, что их «непутёвая искательница счастья» никуда и не уходила из очерченного семейного круга, а наблюдала где-то из укромного убежища, как они с дочерью преодолевают жизненные препятствия. Павел и сам не мог понять и даже злился на себя,оттого что  робкая надежда на её возвращение ещё жила в самых потаённых уголках его души.
    - Папа, а любить, оказалось, больно…я теперь тебя понимаю. Но, когда любишь, всегда прощаешь того, кто тебя предал. Я всех простила ….А ты? – Алёнка перевела взгляд на фотографию матери.
   -  Пытаюсь… - он взял руку дочери и поднёс  к губам. -А ты стала на боль мудрее,научилась любить и прощать...
   - Я - женщина,пусть пока и маленькая...

 


Плэйкаст миниатюры: