На боль мудрее

   Пепел и пристанище
   «…Мои пережжённые чувства стали пеплом. Пусто. Душа, словно заблудившийся щенок, и ей хочется плакать слезами обиды от ненужности. Но ещё больше хочется обрести пристанище и затаиться в нём, как в коконе…» - строчки оборвались. Павел держал в руках дневник своей пятнадцатилетней дочери Алёнки. Он понимал, что читать чужие записи некрасиво, только сейчас было не до мук совести. Он сидел в холле больницы, куда доставили дочь после неудачной попытки суицида. Количество выпитых таблеток оказалось недостаточным, чтобы погасить молодую жизнь.

   - Вот это дааа! - его не покидала мысль, что он прочитал откровения зрелой женщины. В растерянности он вертел в руках пухлый блокнот и недоумевал: как эта бездушная книжица могла знать о его кровиночке больше, чем он? Почему она доверилась безответной бумаге, а не ему - своему самому близкому человеку? За те три года, что они прожили с дочерью вдвоём, он боялся сказать ей что-нибудь нежное, серьёзное, личное. Думал, что она ещё маленькая и не так поймёт его «взрослые», мудрые мысли. Наивно полагал, что ещё чуть-чуть, и он успеет наполнить их отношения праздником взаимного доверия. Но почему же всё так сложно на самом деле?

   В резвой беготне дней пришлось смириться с уходом жены и матери из семьи, после чего Алёнка стала тихой и замкнутой. Пережить предательство самого любимого человека - трудное испытание для двенадцатилетнего подростка. Девчушка редкой красоты, с живым проницательным умом, с характером, в котором наметилось робкое сопротивление несправедливости, - это его Алёнка. Как же он её не услышал, не отвёл от края?

    Дочь не спешила винить мать в её отчаянном поступке. Она её ждала. По-своему просила у небесных сил помощи для неё в обретении того призрачного счастья, за которым та помчалась, перечеркнув всю прожитую жизнь. Бросилась, как в омут, за шальной любовью. Маленькая юная душа непостижимым образом находила оправдание безумству взрослой женщины.

    Словно начинающая актриса, Алёнка выходила на подмостки жизни. Робко ступала на край авансцены, заглядывала в темноту неизвестности, понимая, что роль её невелика и спектакль идёт без суфлёра. Страх оступиться и упасть не покидал и пробирался холодным чужаком в душу, увеличивая масштаб одиночества. Каждой девчонке хочется примерить на себя роль Джульетты, и она порой в первом встречном ищет своего Ромео. Неважно, что он может оказаться проходимцем или насмешником над её светлыми чувствами. Её ведёт желание войти во взрослую жизнь с её страстями и ощущениями, потому что где-то там, в глубине, возник вихревой поток эмоций и переполняет юную душу через край. Часто ложь рядится в личину любви и спешит навстречу. Так вышло и с первым Алёнкиным чувством, и как итог - безысходность. Её любовь рассыпалась горстью мелких таблеток, которые могли только убить боль, но не излечить.

            Ангел и прощение
   Перед тем как предстать перед глазами дочери, Павел ощутил волнение. Он только на миг попытался представить, что остался один, и противное чувство страха глупым мотыльком забилось в груди. Отец-одиночка - вот итог жизни сорокалетнего однолюба. Наброшенный больничный халат жалко свисал с опущенных плеч. «Ангел» - так бы, наверное, пошутила его Алёнка. Она часто придумывала ему смешные и меткие прозвища, видно, желая как-то приободрить. А он боялся довериться своему наитию и признать в дочери «маленькую женщину» с собственным миром, который уже дал трещину от их с женой недопонимания.

    Сделав глубокий вдох, как перед прыжком в воду, он толкнул дверь и шагнул за порог.

   - А вот и грустный ангел пожаловал, - Алёнкин голосок сорвался ему навстречу. Он от насмешливого прозвища слегка запнулся и глупо заулыбался. «Всё же мы чувствуем друг друга», - с удовольствием заметил растерянный папаша.

    - Солнце моё, ты меня перепугала насмерть, - он прижался к её прохладной щеке. Алёнка сухими губами скользнула по его шее. Такие знаки внимания в их тандеме всегда были чуточку неуклюжими.

    - Я больше этого не сделаю. Прости меня, папа! - слова дочери были как вздох облегчения, возвращая их маленькую семью к жизни.

    - И ты меня прости, Алёнушка, чурбана… - он запнулся. На прикроватной тумбочке лежала небольшая потрёпанная фотография бывшей жены. Его душа упала подстреленной птицей. «…Мои пережжённые чувства стали пеплом. Пусто…» - строчки из Алёнкиного дневника пронеслись в его мыслях. И стало казаться, что обычная человеческая боль - неотъемлемая часть любви. Одна из её составляющих, как приправа, несущая свою ноту вкуса.

    Он смутился, почувствовав взгляд дочери, и присел на край кровати. Большие Алёнкины глаза всегда были самым болезненным напоминанием об ушедшей жене. Может, поэтому ему порой казалось, что их «непутёвая искательница счастья» никуда и не уходила из очерченного семейного круга, а наблюдала где-то из укромного убежища, как они с дочерью преодолевают жизненные препятствия. Павел и сам не мог понять и даже злился на себя, оттого что робкая надежда на её возвращение ещё жила в самых потаённых уголках его души.

    - Папа, а любить, оказалось, больно… Я теперь тебя понимаю. Но, когда любишь, всегда прощаешь того, кто тебя предал. Я всех простила… А ты? - Алёнка перевела взгляд на фотографию матери.

    - Пытаюсь… — он взял руку дочери и поднёс к губам. - А ты стала на боль мудрее, научилась любить и прощать...