Колодец

КОЛОДЕЦ

Повдо;ль знакомого проулка
с час или с полчаса
уединённая прогулка,
и в небо очеса.

Душой блуждаю в эмпирее.
Не до подножья мне –
одно надменное паренье
на сердце и уме.

Милы мне эти моционы.
Болтаюсь, как отвес.
А тут – канализационный
колодец зев отверз.

В него-то я и провалился,
ступивши невпопад,
как в кроличью нору – Алиса,
как с крыши – психопат.

Лечу, от жути коченея,
а дна всё нет и нет.
И мрак вокруг – угля чернее –
не устаёт чернеть.

Но вдруг – удар, обвал сознанья,
и паузища вслед –
тугая, долгая, сквозная,
как бы на сотню лет.

За жизнь цепляясь по-колючьи,
час или век спустя
сознанье вышло из отключки.
И, видно, неспроста.
 
Очухался. Живой, короче.
Сквозь муть в глазах и взвесь
смотрю: я к койке приторочен,
в бинтах и гипсе весь.

Вокруг же – люди. И, конечно,
все в белом. На меня
они глядят тепло и нежно,
глядят светлее дня.

Пытаюсь в лица их вглядеться –
знакомы все до спазм,
причем иные – даже с детства.
И в каждом лике – Спас.

И тут прошила мозг догадка –
и градом пот со лба, –
так от неё срамно и гадко
мне стало за себя.

Дошло, что это мне представлен
воочию, в упор
моей подвергнувшихся травле
терпельников собор.
 
И эти у моей постели –
терпельники мои, –
хоть от меня и претерпели,
а мне же помогли.

Золой бы голову посыпать!
Зубам на пробу бинт!
Да просто – выдохнуть «спасибо»,
«простите» пробубнить.

Но руки отняли;сь и ноги.
Но онемел язык.
И лишь по лицам этих многих
глазёнки зырк да зырк.

И под потливой лобовиной
пробилась не слеза –
рассолом немощной повинной
наполнились глаза.

А тем рассольчиком отмылась
скорбь всякая и злость,
и утешение как милость
на немощь излилось.

Могло ж такое отколоться –
и рай, и вместе ад –
на дне обычного колодца
в несчётный променад!