Родиться в России Всё в начальном слоге

               
Любимым и близким
    

Часть 1. Из дневника. Мой 20 век.

            Высокие травы и кротость небес…
            Коров пастушок погоняет,
Застыл перед ним очарованный  лес,
А речка с закатом играет.
Забытая песня проснулась в душе,
Повеяло горечью тайной,
И  ветер в окошко стучится уже,
Царапая  вестью случайной.
То ль радость несёт, то ль пророчит беду?
В тревоге душа замирает.
От крика совы в потемневшем саду
Бессонная ночь наступает. 
Но солнце опять сквозь туманы взошло 
Весну соловьиную слушать…
Родиться в России…  Как мне повезло –
Россия пасёт мою душу.

Земля велика,  но   мне повезло…
Я не знаю, как там в Австралии,  в Африке или в Калифорнии, но у нас в России мне хорошо. Здесь я дома, а дома, как известно, и стены помогают. Весь мой 20 век – в России. От неё можно уехать, поглазеть на другие страны, но притяжение так сильно, что сразу же хочется домой,  в её четыре  родные стихии.
Россия – земля огромная, но она и малая родина: дом, дети, берёза за окном, друзья, соседи, зверьё разное, собаки, кошки, птицы… Копнёшь  лопатой – там червячок, лягушка земляная, серая, маленькая, живучая. Смотрит на тебя своими круглыми глазками и спрашивает – ну что, как она там жизнь, на воле?  Размышляет.
Выйдешь вечером на крыльцо или на площадку детскую, или на набережную Волги, стоишь и смотришь – луна полная с высоты всё своим светом заливает. Сирень цветёт, аромат её висит в воздухе. Кругом подлунные тени, таинственно, красиво и жутко. Красота пугает, от неё даже хочется сбежать, ощущаешь своё недостоинство, как евангельский Пётр: «Выйди от меня, Господи!» А земля купается в лунном свете.
Воздух России – это бальзам из трав. Идёшь по тропинке в поле – не надышишься. Кузнечики в траве трещат, птица парит высоко-высоко, а между ними – волны тепла и света.  Это ощущение  и физическое, и духовное. Душа – она  тоже высоко  летает. Она собирает через неземное  пространство всех, кто близок, кого любишь, кого помнишь. В сердце собирает, всех вместе или поодиночке. И общается с ними, и все едины, и никто не умер. Тех собирает душа, с кем внутренне связана. Но чаще зовёт кого-то одного. Не для беседы, для присутствия. Воздухом родины наслаждаешься, его пьёшь, словно лёгкое терпкое  вино.
А вода наша – сама жизнь, к ней хочется прикоснуться,  попереливать из ладони в ладонь, выпить чашу до дна. Волга, тихие речки, озёра синие, лужи серые, болота зелёные. Там всякая нечисть водится – водяные, лешие, русалки. Сказки сказывают. Страшно, аж жуть. И смешно, и радостно. Чаще – грустно, как Алёнушке на пригорке. И всюду метафоры, метафоры… Всё сравнимо, и всё неопределённо. Одним словом – вода. И живая, и мёртвая. А в Волге и вода, и  берега, и сама она  вся – живая. Течёт себе, улыбается.

Волга, Волга, и сама не знаешь,
сколько унесла сердец и лет!
Но, уняв волненье, принимаешь
 ты и мой задумчивый привет…
И любовь моя не без ответа –
 тихо прикоснёшься ты к лицу,
Поцелуй твой на исходе лета
 и тумана нежность унесу.
Вот завьюжит белыми снегами
 синее стекло твоё опять,
И в который раз простишься с нами
До весны.  Я встречи буду ждать…

Стихия огня страшна везде, а в деревянной России особенно. Когда что-то потихоньку сгорает, день за днём – это незаметно. Например, жизнь. А когда в пламени – страшно. Пожар… Тут раздумывать некогда, надо действовать.  Помню, классе в четвёртом я была. Вдруг вечером загорелся дом напротив. Не просто дом, а двухэтажный деревянный красивый особняк адмирала Спиридова. А мы жили в  доме его бывшего садовника, через дорогу. Все бегут с вёдрами, с лопатами, все кричат. А я словно онемела. Кто-то гонит меня, уйди, мол, подальше, чтобы духу твоего тут не было. Но я не могу. Приросла. Смотрю, как огонь вырывается из окон и гудит страшно. Все понимают, что спасти  этот уникальный исторический дом уже невозможно и бегут отстаивать хотя бы наш. Вёдра на крышу подают, всё заливают. Машин пожарных не было, но дом всем миром отстояли. А особняк адмирала Спиридова так и сгорел. Одна липовая аллея осталась да жуткое пепелище. Кажется, целый месяц оно дымилось. Как после войны. Россия прошла через военное пламя и погасила его миллионами жизней. А вот другой огонёк всем сердцем любит, огонёк свечи, или тот, что «на окошке на девичьем», или костёр на берегу.  Да и печку русскую ни с каким камином не спутаешь. Дрова потрескивают, огонь такой ласковый. Согревает. Побуждает к раздумьям.
Судить Россию немыслимо. К ней прирастаешь. Чувствуешь хрупкое равновесие между добром и злом, между богатством и нищетой, между красотой и убожеством, между небом и землёй. Что есть что? Это мы, может быть, только потом узнаем, на самом краю жизни. Всё есть, как есть. Не хуже и не лучше. Россия  меня  выпрямляет. Не даёт слишком высоко подняться – худо будет, и не даёт скатиться в бездну. Она ищет золотую середину, в ней живёт, думает, смиренно плачет, осознаёт что-то и незаметно мне внушает. Может быть,  чужеродность всего, что за её пределами? Россия – это любовь, святая и безусловная. Она, возможно,  напоминает чем-то Марию Магдалину. У неё трудный путь,  но это путь осознания любви.

Что  для меня  моя Россия?
Бездонный омут, глубина,
Певучесть тайного бессилья,
Зари вечерней тишина.
Что  для меня  моя Россия?
Гордыни бешеный размах,
Неукротимая стихия,
Неизъяснимый древний страх.
Что для меня моя Россия?
Тоска мятущейся души
И счастья свет от птицы синей
С не завоёванных вершин.

При настольной лампе.
Когда-нибудь кто-то из потомков с улыбкой скажет: «Странные были наши предки, сами с собой разговаривать любили.  И охота была тратить  время на такие глупости?» А я с таким удовольствием на эти глупости время тратила. И  время это было просто замечательное. Наивные, мол, они были, всему верили… И это тоже правда. Мой 20 век – век эмоционального и интеллектуального хаоса. От привычки жить чувствами и желаньями, от неумения думать, анализировать я слишком медленно, но всё-таки шла к осознанию того, что внутренний мир – главное моё достояние, что он уникален, что надо его любить и лелеять, питать его чувствами, разумными мыслями, нужными книгами, общением с людьми, которые его тоже чувствуют. В отличие от мира внешнего внутренний мир с возрастом только расцветает, если с ним общаться. Прошло много времени, прежде чем я начала это понимать. Он тоже начал отвечать любовью и пониманием, слушать меня, противоречить, а иногда соглашаться. Это было потрясающее открытие! Как будто во мне живут два существа – внешнее и внутреннее. Они не всегда ладят между собой: стоит отдать предпочтение одному – другой сжимается  и замирает. Мне совсем не хотелось достигать душевного равновесия, это казалось занятием слишком скучным, несравнимым с тем полётом, в котором я пребывала с детства до зрелого возраста. Помню, в одной из командировок наша телеведущая Людмила Николаевна Иваненко как бы невзначай спросила меня: «Скажите, а вы человек ленивый?»  Вопрос был неожиданным и поставил меня в тупик, я никогда об этом не задумывалась. Ленивый ли я человек? Наверное, ленивый. Но когда меня несёт на крыльях энергия любви, дружбы, творчества – горы могу свернуть. Этот вопрос стал в некотором роде поворотным, следом явились другие, связанные с характером, образом жизни, с тем самым внутренним миром. Только теперь я  старалась задавать их себе сама. Почему многие вещи, в том числе и судьбоносные, происходили в моей жизни независимо от меня, словно по воле свыше?
Почему в школьные годы, когда все девчонки бежали гулять и меня звали, а из тарелки-репродуктора вдруг звучала «Фантазия на темы былин Рябинина» или Вальс Шопена, или «Размышление» Чайковского, я приклеивалась ухом к тарелке, и оторвать меня было невозможно. Как будто кто-то сверху  внушал мне слушать. И я слушала. И музыкальные образы так меня  волновали….
Я не рвалась поступать в МГУ, но поступила дважды, - сначала на филологический, а через три года после его окончания телевизионное отделение факультета журналистики  как будто с неба свалилось. Оказалось, что  это и есть – моё.
Духовные наставники, реальные и книжные, тоже как бы невзначай меня находили. Единственное, чему я всегда старалась следовать, это тихому, но властному голосу из глубины души. Потом поняла, в весьма уже зрелом возрасте, что именно он-то меня и вёл.

Всё хочет быть, всё хочет сохраниться
В твореньях, славе, памяти людской,
И всё проходит.  Не дано продлиться
Минуте даже маленькой одной.
            Как солнца луч, однажды в час заката
           Угаснет повесть странная моя,
           Но  в тех, кто заглянул  в неё когда-то,
Останется  моё  живое  Я.


1 января 2001 года. Первый день двадцать первого века.
 Вот и двадцать первый век. Такой незаметный переход. Вчера был двадцатый, а сегодня уже двадцать первый. На улице туманно, пасмурно, тихо, но снега нет. Около 0 градусов. Сумрак за окном, как будто новый век не спешит открывать свою завесу. Должно быть, решил на время уберечь нас от своих будущих катаклизмов. В природе ощущение покоя и умиротворённости, хотя в мире, в стране, в городе, в семье всё так далеко от совершенства. Мир, как маятник, и жизнь наша тоже. Всё ищет равновесия, но нас бросает из одной крайности в другую. Стоит только вообразить себя кем-то весьма неординарным, или стать фанатом идеи, страсти, или придать слишком большое значение важности собственного дела, незыблемости своего дома, глобальности своей цели – как маятник летит в другую сторону. Судьба бьёт тебя по носу и ставит на место. Всё начинает идти не так, как хочется – работа не в радость, денег нет, дети грубят, отношения разваливаются. Жизнь коротка, времени отпущено слишком мало, а мы воображаем, что можем изменить этот самый  мир, или на худой конец, хотя бы кого-нибудь из своих близких. Помните: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем». Никто не задумывался над скрытой глупостью этой фразы, и мы с упоением пели её всей страной. Изменить мир не получилось, и стало казаться, что счастья не может быть. Даже в голову не приходило, что для счастья нужно попробовать, прежде всего, изменить самого себя. В 90-е годы любопытствующему уму открылась такая литература, которая способна была всё поставить с ног на голову, или, скорее, наоборот. Иван Ильин,  Михаил Булгаков, Анна Ахматова, Иоанн Лествичник, Феофан Затворник, Авва Дорофей, ниспровергатели Мережковский и Розанов, а затем и совсем уже революционеры в области духа – Экхарт, Ошо, Гурджиев… Детство кончилось, когда начал пробуждаться разум. Но какая сладкая розовая  память осталась от тех лет, когда мы были в плену навязанных представлений и совсем не замечали этого. Мы строили коммунизм и думали, что строим на века…
   Берёза, посаженная отцом  в Самаре под окном нашей «хрущевки», доросла до третьего этажа, давно уже раздвоилась, как будто они оба оставили о себе память – папа и мама. Весь прошлый век они прошли вместе, оба были учителями  в райцентре Нагорье Ярославской области, любили друг друга, круг друзей и своё село. Когда я пошла в школу, маму назначили заведующей районо, а отца – секретарём райкома ВКП(б). Может быть, это в какой-то мере было причиной того, что я росла в атмосфере всеобщей любви. Все люди казались мне простыми и хорошими, а отношения – добрососедскими.
Вот она, наша начальная школа – двухэтажный деревянный скворечник, в прошлом - помещичий дом. Заливается колокольчик в руках у «технички» тёти Федоры. Мы вбегаем в валенках, в заснеженных пальтишках в сумеречный класс с огромной в полстены печкой. От неё исходит тепло, под потолком висят две керосиновые лампы, отбрасывая во все стороны таинственные тени. На улице мороз, а здесь тепло и уютно. Мы знаем, что где-то совсем близко идёт война,  окна закрыты одеялами - затемнение. А однажды слышали даже вой самолёта. Немец пролетел и грохнулся в лесу. Отцы у многих на фронте, матери молчаливы и неразговорчивы. Что-то жуткое происходит неподалёку…
Днём вдоль села гонят коров. Они медленно плывут по улице нескончаемым потоком – чёрные, пёстрые, коричневые… Они идут на восток, подальше от врага. Их так много, жителям предлагают взять любую на время, на постой. Мы тоже взяли пёструю Марусю. Она кормила нас до тех пор, пока фронт не отступил. Потом её отдали, а нам оставили тёлочку Дочку. Летом ездили на лошади на покос, заготавливали сено. У коня было смешное имя – Потом. Он был строптивый, но мы любили его гладить и кормили травой. Ночевали в шалаше из еловых лап.. Колдовские запахи трав, шуршанье деревьев, ночные звуки, неясные тени… .Жутко и весело. А утром снова солнце в каплях росы. И так несколько дней подряд. Воспоминания об этой росе, о запахе еловых веток и сегодня не выветрились из памяти.  Было, было… Но когда? Вчера или тысячу лет назад?
Поздно вечером мы идём по селу с мамой, отцом и братом Альбертом в новую школу топить печи. Школа одноэтажная, деревянная, длинная, с огромными окнами и немыслимой ширины коридором. Все учителя приходят. Они разносят дрова, печей много, и огонь разгорается во всех сразу. Его отблески гуляют по полутёмному коридору. Кто-то затягивает песню: «В далёкий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят…» Поют негромко, задушевно, чувствуя друг друга и тех, кто далеко.  Светлая печаль витала вечерами в этих стенах, от неё щемило сердце. К счастью, война обошла Нагорье стороной.
К нам в дом, на огонёк, даже в самые трудные времена приходили друзья, знакомые, соседи. Дом был открыт и для взрослых, и для детей, чаю из трав на  всех хватало. Говорят, что нас тянет на родину, потому что там мы впитали в себя местную родную структуру воды. Как знать, может быть, именно она  до сих пор помогает в непростых ситуациях сохранять равновесие, настраивает каждого на тот лад, который он вынес из детства. Во всяком случае, вода из нашего колодца точно была чудотворной.  И не только вода – и сам воздух, и земля, где каждый пригорок знаешь, и где знакомые на каждом шагу. Село воспринималось как большой общий дом. Наверное, поэтому Россия с её безмерными пространствами сильна своей провинцией, своей деревней.  Там стоят эти дорогие сердцу дома и хранятся традиции как сокровенные семейные ценности.

Принёс мне ветер дивные слова
О том, что память прежняя жива…
Издалека на ласковой волне
Плывёт виденье милое ко мне.
А ночью дождь мелодию принёс,
Наполненную  ароматом  роз,
Волненьем незабудок на лугу,
И не поверить в это не могу.
Рассвет принёс целительную весть
О том, что чьё-то сердце в мире есть,
Которое  в далёкой стороне
С любовью вспоминает обо мне.



Откуда что пошло …
 Стою и смотрю на дерево. Вчера на нём были коричневые почки, а сегодня  уже светло-зелёные нежные листочки, клейкие, маленькие, все похожие и все очень разные. Откуда они? Из этих самых почек, из корней, из тёпла, из неотвратимости весны. Так же, как и мы – из детства, из начальных слогов. Мои привычки, страхи   и радости,  намерения, будущий выбор и характер, все ненормальности, несоответствия и,  безусловно, некоторая инфантильность – всё оттуда. Наверное, у других, у тех, кто испытал настоящие жизненные трудности и безрадостное детство, всё сложилось по-другому, и характер стал сильнее, и инфантильности меньше. Вопрос в том, кто и в 70-летнем возрасте не перестал удивляться тайне жизни и готов встать на колени перед совершенством природы, перед нелицемерной добротой. В глубине души мы так и остались детьми – обидчивыми, пугливыми, в меру завистливыми, добрыми  и тщеславными. В ком-то засело занозой чувство неудовлетворённости, а кто-то наплевал на поговорку «старость – не радость» и  живёт  внутренним  ощущением счастья, как и тогда…
   Просыпаешься утром оттого, что луч солнца тебя разбудил. Ему хочется встретить  такое же сиянье внутри тебя. И он встретил!  Вы соединились в радости. А тебе всего-то одиннадцать лет и у тебя уже есть воспоминания. У тебя есть любовь. Ты любишь это окно, на котором стоит герань и через которое виднеется пожелтевший клён. Ты любишь тропинку к забору, за которым колодец, глубокий, таинственный, как будто в нём кто-то сидит и за тобой наблюдает. Помнится, дедуся как-то улыбнулся и шёпотом сообщил внукам, что там сидят два существа – карбыльда и хармандруй и всех к себе притягивают… Так к этому колодцу тайна и прилепилась. Дети близко не подходили.
А ещё ты любишь гладить кошку Мурку, серую, мягкую, хотя Мурка любит не тебя, а маму. Когда мама приходит с работы, Мурка прыгает на неё с перегородки, обнимает передними лапами шею, трётся мордой об её щёки, напевая свою муркину песню – «хор-рошо-то как!» В печке потрескивают дрова, и если прислониться спиной к её изразцовой стенке, оттуда побежит теплота. Ещё лучше забраться на лежанку, она тоже изразцовая и тёплая. Там можно лежать вместе с Муркой.  Или можно покрутить ручку огромного телефонного аппарата, который  на стене висит, и позвонить подруге, она на соседней улице живёт.
 -  Станция? Дайте, пожалуйста, квартиру Честновых. Валя, в школу за мной зайдёшь?
Мы идём с ней по тропинке среди высоченных лип, посаженных, видимо, ещё при адмирале Спиридове, герое Чесменской битвы, которому за победу над турками Екатерина II и пожаловала в 18 веке замечательное село Нагорье.  Кричат сверху галки, пахнет липовым цветом, солнце сияет, хочется смеяться и петь от радости. Во рту всегда смешинка сидела и по любому поводу выскакивала.  Нам почему-то всегда было смешно, из-за любой глупости. Просто смешно – и всё тут. 
   А в 14 лет в меня вдруг молниеносно  ворвалось нечто  невыразимое, волшебное, тревожное и грустное. Любовь? Во всяком случае, другого слова, способного выразить такие переживания, в человеческом языке не было. Меня неудержимо влекло к чему-то скрытому,  непонятному  в другом  человеке. Людмилу Ивановну Репину – удивительную учительницу, неизвестно каким ветром занесло к нам в Нагорье вместе с десантом молодых учителей, выпускников Ярославского пединститута. Они произвели целую революцию в сельском сонном мире. Вместе с нами ходили в кино, на вечера, даже на танцы. Потом вместе шли по селу, пели песни и говорили,  говорили… Мы воспринимали их почти как своих сверстников. А они незаметно пытались  прорастить в наших душах интерес  к  миру, к людям, к душевным переживаниям. Людмила Ивановна…  Мне казалось, что она хранит в себе некую тайну страданья… Это выражалось в глазах, в манере говорить, смотреть, улыбаться, во всём её необычном утончённом  облике. Она любила  Паустовского, Грина, Чехова,  Голсуорси… Я  ненавидела себя за то, что такая счастливая, что нет у меня никакой тайны. Это мучило меня и в то же время давало скрытую силу, независимость от остальных. Я ни капли не думала о себе, а только о ней. Меня как бы не существовало, всё соединялось в ней. Это было волшебно, печально и безгранично. Как будто приоткрылась дверь в другое измерение, и оттуда  что-то было сказано. Но что? Когда она появлялась, внутри меня вспыхивало солнце, и мир преображался, становился ярким и волнующим. Постепенно,  как-то незаметно мы стали друзьями. В 9 классе я была комсоргом школы, а Людмила Ивановна – секретарём учительской комсомольской организации. На комсомольской конференции сидим обе в президиуме. Идут доклады, выступления. Цифры, отчёты… Тягомотина и скука. Соседка передаёт мне листок из блокнота. С волнением читаю дорогой почерк. «Из письма Горького сыну: «Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил здесь, на Капри, нечто прекрасное – цветы. Если бы ты всегда и везде оставлял после себя только хорошее, легка и приятна была бы твоя жизнь. Ты бы чувствовал себя всем людям нужным, и это чувство сделало бы тебя богатым душой. Помни, что всегда приятнее отдать, чем взять». Каким  нездешним ветром повеяло от этих строчек! Я посмотрела на неё с благодарностью, она улыбнулась, потом сделала серьёзное лицо. Мы поняли друг друга без слов. В душе воцарился праздник. Были и другие маленькие тайные эпизоды, разговоры, книги. Она умела направить мою мысль в нужное русло. Мы много говорили о дружбе, о любви, о тонкостях внутреннего мира. Людмила Ивановна не преподавала в нашем классе, но от этого была мне  только ближе.
Потом, когда я уже училась в Москве, она вышла замуж и уехала. Луч далёкой звезды от меня отвернулся. Это было первым опытом душевной  катастрофы.  Катастрофы утраты, неотвратимости, когда невозможно вернуть, невозможно продлить. Падение с высоты было ужасным. Воспоминания о нездешнем существовании провели чёткую грань между той жизнью и нынешней. Впервые, глядя на полуразрушенную церковь, рядом с которой стоял наш дом, я обратилась к Богу: «Господи, дай мне страданье! Дай мне неразделённую любовь…»
 «Вот ненормальная!» - сказал бы человек здравого смысла и был бы абсолютно прав. Но мне  хотелось понять, в чём смысл настоящего страдания.  Как оно очищает душу, и что при этом чувствуешь? Мне почему-то казалось, что только такая любовь может быть высокой и истинной. Непостижимое привлекает… Тогда я, конечно, не понимала громадной разницы между неразделённой любовью и безусловной. В первом случае речь  идёт о  любви земной, во втором – о духовной, когда ты посылаешь свою любовь другому, ничего не ожидая взамен. Она переполняет тебя, эта любовь, и дарит счастье от самого факта существования другого человека. Это не отношения, а качество твоего существа. Это проблеск  божественного  в тебе самом.  До такого осознания  было тогда так же далеко, как до той самой  звезды. Но воспоминания и сегодня  свежи,  как прежде…

Таинственною силой притяженья
Из ничего вдруг возникает сад,
Где яблоки янтарные висят
Волшебных снов и сладкого мученья.
И странная загадка бытия
Вдруг разделила нас, как доску в школе:
Кто горд, силён, беспечен и спокоен
Остались в стороне. А где же я?
К несчастью, мне не быть уж там, друзья.
Когда второе солнце восходило
И светом неземным в меня светило,
Сжималась в точку вся душа моя.
Как вся Вселенная была готова
В предчувствии Великого огня
Родить миры, планеты и меня,
Из точки вдруг создав порядок новый,
Так и душа. Войдя в тот дивный сад,
В невыразимость звуков, чувств и красок,
Вмиг  поняла, что жизнь её прекрасна,
Что не нужны ни фальшь, ни маскарад.
И было так торжественно, когда
Созвездье неземных  инициалов
Благословенно надо мной сияло,
И Вега – наша вечная звезда.
То чудо было в маленьком селенье,
Мадонны взгляд из глубины Вселенной
Мне подарила молодость моя.
Немыслимое счастье бытия…


  «Учитель, перед именем твоим…»
   Как правило, каждый всё время кого-то учит: не туда положил, не то сказал, не там прошел. Но это вовсе не означает, что ты учитель. Учитель не назидает. Он намекает тебе на твой собственный путь, и из этого намёка рождается прозрение. Черты учителей несут в себе многие, с кем  сталкиваешься – это и отец, и мать, и друг, и случайный человек, и даже ребёнок. Бывают ситуации, когда кто-то задел тайную струнку в душе, прервав обычную спячку, и неназойливо направил на путь истинный. То есть, на твой путь, а не на чужой. И это тоже учитель. У меня из детства сложился образ, собранный из черт многих школьных учителей: от одного – одно, от другого – другое. А истинным учителем, в котором воплотилось  всё сразу, была она, Людмила Ивановна Репина.
Со школьными учителями мне  повезло. Так же, как и моя мама, некоторые из них были выпускниками прежних,  ещё царских  гимназий. Мария Фёдоровна Глебова всегда ходила в тёмном платье с белым воротничком. Собранная, подтянутая, очень ровная, она никогда не повышала голоса, но от неё исходила какая-то внутренняя сила. Её боялись и уважали, особенно ученики старших классов. Она преподавала математику, курила папиросы, казалась несколько сухой и холодной. Мне нравилась её улыбка, грустные глаза и то, как она гладит кошку. С кошкой они жили вдвоём в небольшой комнатке в доме напротив.  Я считала её «своей», потому что она часто у нас бывала, так же, как и мы с мамой у неё. Но один случай  стал неожиданной  шоковой терапией.
Она вошла в класс и как-то особенно внимательно всматривалась в наши лица. Мы стояли тихо, в обычном перед началом урока напряжении. И я тихо стояла, не подозревая никаких неприятностей, даже наоборот,  была страшно довольна, что выучила  эту противную алгебру. И  вдруг – как гром среди ясного неба: «Иванова, вы что ухмыляетесь? Считаете себя лучше всех? Выйдите вон из класса!» Все замерли. Я не чувствовала за собой никакой вины. Я не ухмылялась. Было так обидно услышать это от неё! Я, как ошпаренная, выскочила за дверь и разрыдалась. Я не могла придти в себя несколько дней, но маме ничего не сказала.  Какой удар впервые был нанесён по самолюбию!  Спустя несколько дней, она сама подошла ко мне: «Прости меня, пожалуйста. Я была не права. Мне просто почудилось. Неприятностей навалилось много. Давай забудем об этом».
«Да, Мария Фёдоровна, забудем». Но обида забылась не скоро. Когда через несколько месяцев  мы  хоронили её всей школой, я горько плакала, а обида всё ещё смотрела из-за весенних голых веток.  Потом, наконец,  ушла. Внутренний голос издевался: «Так тебе и надо! Всё похвал хочешь,  да особого к себе отношения…  А боль других не замечаешь». Мария Фёдоровна тяжело болела. 
Драматические периоды прошлой жизни  наших учителей были нам неведомы. А между тем, почти все они – из раскулаченных семей, некоторые даже дети помещиков, выгнанные из своих домов, лишённые семьи, вынужденные   скрывать своё происхождение и начинать новую жизнь с чистого листа.
Елизавета Васильевна Зайцева, будучи уже бабушкой, на склоне лет под большим секретом рассказала мне о гонениях на её семью, о разорении их маленькой усадьбы около местечка Берендеево Ярославской области, о страхе, который преследовал её всю жизнь. Она стала  директором нашей школы и преподавала географию. Даже вступила в партию. Как же им надо было менять себя, приспосабливаясь к реалиям новой жизни! Но откуда нам было знать об этом? Мы знали только, что родились в самой счастливой стране, и что о нас в Кремле день и ночь думает товарищ Сталин.
   Мы пятиклассники, нас разбили на «А» и «Б», чтобы смешать с теми, кто пришёл из окрестных сёл. Они живут в интернате. Мы называем их «сельские», а они нас – «городские». Они держатся в сторонке, а мы как бы заводилы и сами по себе. Так это и сохранилось до конца, до 10 класса.  В наших неокрепших  душах рождалось чувство превосходства, а из него выползали гордыня и тщеславие, готовые превратиться  в нечто уродливое и зловредное.
   Самая строгая – Клавдия Алексеевна Григорьева. Дисциплина на уроках русского и литературы была идеальной. Придти к ней с невыученным уроком равнялось внутренней  пытке: спросит – не  спросит. Перед ней почему-то было стыдно не ответить. Она сходу могла вдруг что-то такое остренькое сказать, что мало не покажется. Она влетала в класс, громко хлопала журналом по столу, с минуту вглядывалась в вытянутые физиономии учеников. Мы все застывали с каменными лицами, а она бросала своё сухое «Садитесь!» Она видела каждого, даже в самом дальнем углу, и, казалось, знала, что у кого на уме. Но был у нас один смехотворщик, невозмутимый Серёга Андреичев, юморист высокого полёта,  который, случалось, и её мог рассмешить. Однажды на уроке, при мёртвой тишине,  Клавдия Алексеевна резко вывела его из состояния задумчивости:
 -  Андреичев,  Вы можете шею свернуть! Что там за окном? Пожар?
 - Нет, что Вы, Клавдия Алексеевна, там поросёнок бег сдаёт! Уже к финишу подходит!
Весь класс грохнул, и ей ничего не оставалось, как улыбнуться. Стоило прозвенеть звонку, и вся её строгость улетучивалась. Под напускной неприступностью скрывалось доброе сердце. Она помнила всех своих учеников, знала,  кто как живёт, помогала, чем могла, особенно «деревенским». Она и сама из небольшой деревеньки была, окончила нашу же школу. Видимо, твёрдый характер и невероятное желание учиться  помогли ей получить  высшее образование. 
   Полина Степановна Муравьёва вела у нас исторический кружок. Ох уж эти кружки! Мы читали, пели, танцевали, тренировались на брусьях и турнике, ставили спектакли. С Полиной Степановной мы изучали «Спартака» Джованьоли  и играли в эту игру – римляне, восстание, предательство и любовь. Я была Валерией. Мы носились вокруг школы, лазили в подземный ход около церкви, устраивали засаду, а потом шли читать очередную главу. Мы были античным народом и испытывали восторг. Помню эту дорогу от дома до школы. Наскоро пообедав и сунув ноги в валенки, я выбегаю из дома, застёгивая на ходу пальто. Я – Валерия! Душа поёт от восторга, смотрю в небо, откуда падают снежинки и думаю, что, может быть, и тогда шёл такой же снег … Лечу, как во сне, подставляю руки снегу, а сердце вот-вот разорвётся от счастья! Школа наша была воистину школой высоких чувств. О них мы узнавали не только из книг, но и из этой заснеженной улицы, из игры в Спартака, из нашей дружбы с учителями.

Это всё  для меня – и метели круженье,
И задумчивый свет восходящего дня…
Просто вдруг посетило меня откровенье
И шепнуло тихонько, что всё – для меня.
Прилетела на ветку отважная птица
И неспешно уселась, в пургу хоронясь,
Ей, наверно, хотелось, со мной поделиться
Удивленьем своим. И она для меня.
В снежном вихре несущееся мирозданье
Вдруг явило себя и прислало любовь
Через ваши глаза, через вьюги признанье,
Через лица друзей, через пенье ветров.
Как я их понимаю: и трепет берёзы,
И собачий восторг на летящем снегу,
Надо мной вы не смейтесь за глупые слёзы…
Я стараюсь, но их удержать  не могу.


6.8.2000г. Счастье всегда совершенно.
Иногда вьюжными зимними вечерами вдруг вспомнится летнее утро, телега с одиноким возницей на просёлочной дороге, капля росы, в которой отражается восходящее солнце – природа во всей своей нетронутой красоте. Само  совершенство. Или чей-то взгляд внезапно поразит тебя тихой молнией, словно Лик Божий предстал перед тобой. Загадка. Тайна. Или осенний вечер, прозрачный и спокойный.  Над яркими цветами склонились разноцветные ветви берёзы, и тебя обнимает благодать… Какое-то невидимое послание запечатлелось в душе и исчезло, оставив недоуменно-радостный вопрос: «Господи, за что это мне?» Ответ в Евангелии: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит…» А приходит Он, должно быть, из тех счастливых мгновений, когда ощущаешь себя в единстве со всем миром и купаешься в лучах его любви. К сожалению, не всем в детстве сопутствует счастье, особенно, когда в мире происходят страшные вещи. Но мне повезло. В моём детстве счастья было так много, что его хватило бы, наверное, на миллион жителей большого города. А Нагорье – всего-то небольшой райцентр на границе Ярославской области и Подмосковья. Жаль, что потом его присоединили к Переславскому району. Кому-то понадобилось районы укрупнять, и теперь за пустяковой справкой людям надо было ехать за тридевять земель, в тридесятое царство на попутном грузовике по жутко разбитой дороге. Про автобусы мы тогда и не слыхивали. Тут не иначе как Кощей бессмертный постарался. Или Никита Сергеевич Хрущёв. Но местным жителям это явно не понравилось. Правда, случилось это уже после того, как мы поступили в институты и разъехались по разным городам. Мы не ощутили этого так же явно, как те, кто остался, но поняли, что неповторимый нагорьевский  дух  куда-то  улетучился. Может быть, потому, что нас там уже не было.
   Ещё тогда, в детстве, мне как будто подсказал кто-то, что счастье не зависит от достатка, от обстановки в доме, от твоей внешней важности. Счастье живёт у тебя внутри и ждёт, что ты к нему обратишься. Это происходило как бы само собой.
Тёплый летний день. Мы, ребятишки, всей гурьбой идём не речку Нерль, что за три километра. Для нас это любимая Ананка (по названию деревеньки на берегу). На речке есть Омут, куда маленьким нельзя, и есть Мелкие Гробызды, где холмы, быстрое течение, но зато по колено. Мы эти самые Гробызды уже переросли и спешим к омуту. Дорога бежит полями, во ржи васильки подмигивают своими синими глазками, солнце палит нещадно и купаешься в его тёплых лучах, словно в бескрайнем воздушном море. Дорога длинная, но бежит незаметно, а потом – бултых в омут и снова купаешься, только теперь уже в прохладной воде. Счастья не замечаешь, как воздуха, которым дышишь. Его ощущаешь уже потом, через годы, хотя поселилось оно ещё тогда, и до сих пор живёт где-то в глубине души.
   В конце села – Никольский пруд, около него небольшая деревянная баня. По выходным все направляются туда с тазами и вениками. Мы тоже идём, только не по главной улице, а по краю села, через широкий луг. Он весь зарос травой, цветами и осокой. Из травы то тут, то там выглядывают огромные камни-валуны, приглашая попрыгать на них вместе с лягушками и погладить отполированную веками поверхность. Рядом с валунами пасутся козы, телята, наслаждаясь сочной зеленью, солнцем и синевой. Поход в баню – это путешествие через сказочное царство запахов, красок, ощущений. Всё хочется потрогать, понюхать, погладить, обнять. Всё – за, и ничего против. 
   Самое таинственное место в Нагорье – полуразрушенная церковь. Ночью при свете луны эта тёмная громада отбрасывает грозные тени, а днём превращается в весёлую ремонтную мастерскую. О смысле этого сооружения, высочайшей колокольни, подпиравшей небо, никто из нас, конечно, не задумывался. Это разрушенное было нам дано изначально. Почему разрушенное? Зачем построенное? Мы не утруждали себя вопросами. Мы просто лазили по подземному ходу, пытаясь отыскать что-то из прежней жизни. Было весело и интересно. А под окнами – буйная сирень, в сирени столик, на нём патефон. Покрутишь ручку, поставишь мембрану – и зазвучало: «Ночь светла», «Утомлённое солнце»,  «Счастье моё»,  «Руки»… Мы танцуем на полянке среди сирени, поодиночке и парами, а там, в вышине, в центре нашего хоровода – Луна. Она поёт и танцует вместе с нами. Праздник жизни. Праздник белой сирени. Праздник Луны. Мы – это девчонки-семиклассницы. Мы можем гулять хоть до рассвета. Никому из родителей и в голову не придёт звать нас домой. В такую-то ночь… Мы провожаем друг друга по залитым лунным светом закоулкам, поём песни, взявшись под руки, смотрим на звёзды. Мы любим наше село, друг друга и весь мир. Нам неведомо чувство страха, потому что страх не живёт на этих улицах, мы о нём ничего не знаем. Вместо него – восторг, удивление перед таинственной красотой летней ночи и радость оттого,  что так будет и завтра, и послезавтра, и всегда…

Вы где,  мои родные берега?
Где вас искать, какою тайной силой
Вдруг занесёт ко мне  мои снега,
Мои дожди и образ, сердцу милый?
Где мой забытый светлый талисман –
Цветов, улыбок, снов и песен сладость?
Быть может, туч летящих  караван
Мне скажет,  где утраченная радость?
Где светлый голос  утренней зари,
Волнующий,  куда-то вдаль зовущий?
Кто мне слова надежды подарит,
Кто радостью наполнит день грядущий?
И солнце, разогнав отряды  туч,
Бросает мне в лицо весёлый луч.


11.05.1998 г. О невысказанной нежности.
Автобус едет из Переславля в Нагорье по хорошей асфальтовой дороге, а мне уже за 60…  Каждый поворот  знаешь, как свои пять пальцев. Из приёмника, словно по заявке, звучит вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Он почему-то всегда напоминает выпускной вечер, то состояние, когда все эмоции соединились вместе – и радость, и нежность, и печаль. Вот мы сидим в торжественной обстановке, и нам вручают аттестаты зрелости, хотя, прямо скажем,  до зрелости ещё так далеко. Уходит что-то дорогое и близкое, а  впереди маячит незнакомое чувство свободы и взрослой жизни, о которой мы и понятия не имели. В сердце – волна благодарности и счастья, плакать отчего-то хочется и лететь в неведомую даль... Бродим до рассвета по нашим любимым местам – от Никольского пруда до Сельского, сидим в «ленинском садке»,  в клубном парке,  в школьном саду,  на стадионе - и вспоминаем,  вспоминаем…
   Последний наш Новый год в Нагорье… В клубе наряжают ёлку, огромную, пушистую. Как она пахнет, эта ёлка, какой таинственный полумрак в большущем  клубном зале, где стулья сдвинуты к стенам и такой простор!  Кто-то репетирует песню. Привели Фёдора Максимовича, Федю, как его называли, слепого музыканта, но какого! Он тихо наигрывает Седьмой вальс Шопена, и музыка меня завораживает.  Как знать, если бы не он, открылся бы музыкальный клапан в моей душе? Он-то и поведал мне об этом клапане. Фёдор Максимович знал каждого из нас, хотя и не видел, но по голосу, по интонации определял, кто с чем пришёл. Он был очень важной частью нашей школьной жизни. Мы мало думали о каблуках, о причёсках, о том, как выглядим.  Мы думали о том, что вот сейчас войдём в зал и вступим в полосу ни с чем не сравнимого счастья. Играет духовой оркестр, все друг друга знают, здороваются, но пришли как бы в волшебную страну Золушки. Первый вальс… Мальчишек у нас мало и они, в основном, кучкой стоят у стенки. Танцуют девочки с девочками, но важен не ритуал танца, а сам полёт по кругу, на цыпочках, в широком вальсе, как в воздухе. Важно ощущение любви к этой ёлке с самодельными игрушками, к мамам и бабушкам, сидящим кольцом вокруг зала, ко всей праздничной общей суете. Оркестр уже устал, и распорядитель громко крикнул: «А теперь – под Федю!»  Баян заливался, как оркестр: «Осенний сон», «Грусть», «Дунайские волны», «Волшебные мечты»… Он мог играть до утра, а мы - до утра танцевать. А потом, утомлённые и радостные, гурьбой вываливались из клуба на хрустящий новогодний снег и шли друг друга провожать. Так не хотелось расставаться.
   Каникулы! Мы под руководством Людмилы Ивановны ставим на клубной сцене спектакль по роману  Каверина «Два капитана». Мне поручили роль Кати, а Саню играет Женя Ванюшин. Постановка школярская, наивная, но серьезные чувства каверинских героев, их страдания и радости будоражат нас уже не по-детски: «Друг мой, дорогая, родная Машенька! Мы увидимся, и всё будет хорошо. Но  одна мысль тревожит меня, мысль о том, что снаряжение экспедиции я поручил Николаю…»  Навсегда засели в мозгу эти строки, а сам спектакль стал своеобразным напутствием в жизнь. Мы открывали для себя понятия о  любви и предательстве,  верности  и лжи,  суетности  и  поисках  правды. Годы пролетели, как миг, но память хранит события, встречи, лица, имена - яркие и не очень, совсем как звёзды на небе: Валя Честнова, Люда Чижова, Нина Белова, Вера Бажаева, Тоня Холина, Рита Аксёнова, Рита Романова, Дина Ляпина… Девчонки говорили, что Коля Воробьёв и Саша Большаков были в меня  влюблены. Да они и сами иногда намекали. Но меня это как-то не очень трогало, хотя было приятно и поднимало в собственных глазах. Но вот Анатолий Соболев… Тут сердце дрогнуло. Привлекала тайна, закрытость, недоговорённость… Где вы теперь, на каком свете?  И что нас связывает сейчас? Не есть ли вы все, мои школьные друзья, часть меня самой? Сияют звёзды на небе, яркие и не очень. И  среди них в созвездии Лира светит и направляет на путь истинный  любимая Вега,  звезда моей юности… Вальс закончился так же неожиданно, как и школьные годы.
   Как много изменений на родной земле! Здесь идёт  новая жизнь, которой я не знаю. А как постарели знакомые лица… Но воздух всё тот же, и травка на стадионе такая же мягкая и кудрявая.
 Мы сидим с подругой Валей у неё дома и пьём чай, как полвека назад. Кажется, вот-вот войдёт её мама, тётя Клава, или отец Пётр Васильевич… И время шепчет мне,  что оно, в самом деле, относительно…

            Голубая незабудка и  ромашки белый цвет,
Не представить даже в шутку, что в садах вас  больше нет…
Что вас флоксы оттеснили, гиацинты обошли,
Пышным цветом нарядились герцогини от земли.
Розы высятся на клумбах, гладиолусы торчат,
И плывёт по всей округе новых видов аромат.
Но не в них моей России заповедная краса:
Ждут меня луга цветные, васильковые глаза.
Тонкий стебелёк невзрачный из обыденного дня,
Ты росинкою прозрачной даришь нежность  для меня.
Незабудка голубая и ромашки белый цвет,
Через вас земля родная шлёт мне ласковый привет.


***  Февраль 2001г. Лиля.
Старые чёрно-белые фотографии пожелтели, а за ними целый мир – молодой,   волнующий, знакомый. Вглядишься – и он начинает звучать то шелестом листьев, то Этюдом Шопена, то воздухом Большого зала консерватории… Куда смотрят эти глаза? Что видят? Всё за семью печатями, и глаза и интонация – всё. Но я напрягаю память, и вот – снова в Москве, в старой деревянной двухэтажной школе общего  музыкального образования на  Фортунатовской  улице, где имела счастье учиться.  Днём –  в МГУ,  на филологическом,  а  вечера заполняла музыка.

            Всю ночь мело, в Москве зима,
И грязно-серые дома
Глядели, как тоска сама
По дому…
А ей всё чудилось село,
Где зимним днём белым-бело,
И каждый человек – знакомый.
Ей  так хотелось бы домой,
С друзьями к речке золотой,
Где в сладостный июльский зной
Трещат цикады,
Но жизнь в столице холодна,
Пей одиночество до дна,
И только музыка одна –
Награда.
В аудиториях покой,
Там каждый занят сам собой,
За окнами поток людской
Играет.
А ей всё снится школьный сад,
Где соловьи весной свистят,
Где рядом друг, и где любовь
Витает.
Компаний шумный карнавал
Её совсем не увлекал,
И в жизни суетной одна отрада –
Волнующий театра зов,
Печаль концертных вечеров,
Лишь только им она  нужна,
И рада…

Лиля…Ангелина Ивановна Данилова. Она открыла мне волшебный мир музыки.   Помню, однажды вечером, услышав звуки рояля, я приоткрыла дверь в зал. Не удержавшись, вошла и села. Зал был пустой. У рояля - строго одетая красивая женщина с чёрными гладкими волосами. Второе Скерцо Шопена заворожило, и весь мир исчез. Когда музыка закончилась, она увидела меня.
 - Вы любите Шопена?
 - Очень.
 - Тогда я сыграю вам ещё.
 - Спасибо.
И она сыграла ре бемоль мажорный Ноктюрн. Я сидела и плакала от счастья. Говорят, что  мы состоим из квантовых волн, а, может быть – из тончайших струн, что мы способны настроить себя силой мысли, как инструмент. Если настроиться на  счастье,  на позитив – так и будет звучать твоя жизнь.
Жизнь Ангелины Ивановны звучала гармонично, радостно, светло… Именно так она настраивала свой внутренний музыкальный инструмент, хотя нередко  приходилось  преодолевать  и  диссонансы. Наверное,  в этом ей помогал Шопен.
Наша дружба началась на Фортунатовской, а потом мы ездили в Нагорье. Она  готовилась в аспирантуру. На удивление нагорьевских  жителей  из открытых окон нашего дома каждый день лились звуки  концертов Бетховена, этюды и ноктюрны Шопена… Никогда ещё не доводилось слышать здесь, в глуши, настоящую пианистку, выпускницу Московской консерватории. Люди стояли под окном,  слушали и диву давались.
А ещё она обожала собирать грибы. Радовалась, как ребёнок, когда мы на лошади гурьбой ездили в лес. Набирали полные корзины грибов и охапки цветов – ромашек, колокольчиков, незабудок. Лошадка неспешно бежала, и звучала   симфония из стука копыт, шума деревьев, беззвучно плывущих облаков… 
В Московской консерватории Лиля училась у Якова Зака, считала себя  последовательницей  школы Генриха Нейгауза. У неё был удивительно красивый звук и тонкое чувство стиля. Её влиянье на меня, на моё постижение музыки было огромно. Мы вместе слушали Нейгауза, Рихтера, Гилельса. Они уже тогда были живыми легендами. Мы слушали Вана Клиберна в Большом зале Московской консерватории на знаменитом Первом конкурсе Чайковского. Дирижировал  Кирилл Кондрашин. Московские улицы были  совсем пустынными: все сидели у телевизоров. Казалось, что и над Большим залом, и над Москвой, и над всей страной трепетала обнажённая душа России… 

Я помню тот далёкий тихий вечер:
Сидели в зале вместе, чуть дыша,
А миг, казалось, погружался в вечность…
Весна в окно входила, не спеша,
Душа летала, пела и любила,
Была она, как звёзды, высока,
И музыки божественная сила
Звала с собой,  прекрасна и легка.

   Однажды, уже в зрелом возрасте, я спросила Лилю, почему она не вышла замуж? Как-то очень беспечально, нисколько не смутившись, она ответила: «Знаешь, и такое бывает. Для семейной жизни я просто пустоцвет». Вероятно, её глубокая внутренняя чистота, душевная ясность подсказали многое,  чего не выразить словами. Её детьми стали ученики. Их было так много, и  все они  её  боготворили. Она могла рассказывать о них бесконечно. Музыкальная педагогика и концерты стали смыслом её жизни.
   После аспирантуры Ангелина Ивановна заведовала кафедрой в Ташкентской Консерватории,  преподавала в  ЦМШ, готовила новые программы.  А по дороге из Ташкента в Москву иногда заезжала ко мне в гости, в Куйбышев. Я тогда работала редактором музыкальной редакции на ТВ, и в эфире звучали её Бетховен, Бах, Шопен… Когда-то в самом начале нашего знакомства она подарила мне ноты и написала на них: «Ниночка, любите музыку всегда, особенно Шопена. Его произведения затрагивают самые тонкие струны души». Эта фраза не только запомнилась, но и стала своеобразным лейтмотивом  моей судьбы. Наверное, у нас с ней были родственные души, и с Шопеном, видимо, тоже. Жизнь моего друга, замечательной пианистки и педагога Ангелины Ивановны Даниловой трагически оборвалась в 62 года.

Моя тихая боль, бескорыстное чудо…
Век жестокий и страшный тебя погубил,
Потому что была ты другой, не отсюда,
Ангел твой за тебя  твой  полёт завершил.
Звуки дивные тайны тебе открывали,
Бах, Бетховен, Шопен говорили с тобой,
Но в безжалостном шумном людском карнавале
Ты пришельцем была, оставаясь собой.
Голос твой затаился в возвышенных душах,
Что оставлены звуки небес охранять,
Не устанет земля эту музыку слушать,
В тех, кто светел и чист, ей звучать и звучать…


Фантомы.
«Калина красная, калина вызрела,
Я  у залёточки характер вызнала…»
Мы пели эту песню с Маргаритой и смеялись. Ничего смешного. А мы смеялись. Над собой смеялись. Потом Маргаритка сказала: «Знаешь, когда я умру, ты спой мне эту песню. Тихонечко, про себя…» Она переживала. Недавно рассталась с человеком, которого любила. Гордая была, непримиримая. Актриса, телережиссёр, тонкий ироничный человек, нежный мой друг Маргарита Михайловна Афанасьева. Красивый, большой белый цветок… Когда она умерла, я мысленно спела «Калину красную». А Маргариты нет. И многих дорогих людей тоже  нет. Словно тени  промелькнули.
Фантомы…Может быть, главного-то мы и не знаем вовсе? Какого-нибудь внутреннего закона притяжения. Про яблоко ньютоново знаем, а про себя?  Почему мы притягиваем друг друга? Почему отталкиваем? Что это за центр притяжения  и отталкивания у нас внутри?
А свет погасшей звезды всё ещё   идёт…  Давно уже  нет моего старшего брата Альберта, а какая-то недосказанность во мне сидит. Ему, «очарованному страннику», всего 57 лет  было отпущено. В своих картинах он писал тишину, покой, а в жизни – сплошные  стрессы. В самом себе покоя не находил, и на работе сражался с ветряными мельницами. Он думал, что его стезя – архитектура, но промышленное строительство, бесконечные согласования проектов, непонимание раздавили его и привели к болезни. Преображался, когда был на природе, расцветал. Играл на гитаре, пел  бардовские  песни, писал акварели, тихие такие, спокойные. Наверное, он так и не сумел ощутить своё истинное призвание. Но своим  трепетным отношением к миру, к природе, к неповторимой красоте архитектурных ансамблей сумел увлечь двух замечательных сыновей, Юру и Андрея. Они тоже стали архитекторами, художниками и поклонниками бардовской песни.
        Должно быть, восприятие жизни как чуда  шло в нашей семье от отца,    Павла Ивановича Иванова. Для него спокойная внутренняя радость была состоянием постоянным, естественным. Он стремился разгадать мир и себя в этом мире. Его не занимали никакие внешние атрибуты – ни карьера, ни слава. Он размышлял, писал дневники, стихи, интересовался историей, религией, астрономией, философией и был очень светлым, не амбициозным,  не тщеславным человеком.  Он любил деревню и понимал, что она может дать для жизни всё, если подойти к ней по-хозяйски и с заботой. В 30-годах прошлого века, после окончания  Рыбинского техникума, он прибыл в Нагорье, чтобы никогда уже с ним не расставаться. Начал работать в школе, знакомиться с людьми, учить детей физике и астрономии, наблюдать местные обычаи, что-то принимать, с чем-то внутренне не соглашаться. Он был человеком самодостаточным и в свой внутренний мир, наверное, мало кого пускал. Сохранились отрывки из его дневников, маленькие зарисовки из прежней жизни, перемежающиеся с его  собственными стихами.

***
1 мая 1930 года.  Нагорье. « Праздник труда и падения оков».
   В 12 часов на площади, а потом вечером в клубе демонстрируются достижения советской власти. Яркое утреннее солнце приветствует мировой пролетариат с мировыми победами. Лучи приветствия так же нежно и бодро осыпают  светом нагорьевского мужика, у которого в голове никак не укладывается сознание достоинства борьбы и сознание того, что надо с головой окунуться в революционную стихию. А на углу Преображенской собирается кучка и осторожно, с затаённым вниманием слушает доносящиеся  из-за забора голоса:
 - Ну  уж это не нам праздновать. Говорят везде: «растём, догоняем и перегоняем», а ничего нет.
 -  Сахара –то и того не дают.
 - Да хоть бы махорка-то была. А то вон листья сушу, дымом всю глотку продрало.
Мимо собравшихся проходит кто-то с красной лентой на рукаве. Мужики смолкают, потом по его адресу вслед:
 -  Тебе можно говорить, с красной лентой. Чай на жалованье сидишь.
А около трибуны мелькают радостные лица ребят, школьников, сов. -  парт  актив,  колышутся  редкие знамёна.
С Московской слышно приближающееся пение – это родионовские колхозники подтягиваются. Около сарая бригадой стоят 8 женщин и как-то глупо, бессмысленно озираются кругом, не зная, очевидно, зачем пришли. Выждав какой-то момент и немного сориентировавшись, они торопливо начинают шептаться. Жестами, наполненными большой убедительностью, что-то  доказывают друг другу:
 - Все, все, матушка, вспомнят Бога. Ведь ты смотри, милая, до чего дожили -  белой мучки  к Пасхе и то не стало.
 - Да отстань ты, Марья, озверели, обасурманились  все каманисты.  Как ни махай красной-то тряпкой, а муки-то всё нет.
И таких кучек – женщин и мужиков  -  собирается много. Толкутся у чайной, в чайной, на углах, в переулках, расходятся по домам, и все «жуют» одно и то же. Жалко смотреть. Жизнь упёрлась в тупик. Люблю революционные праздники,   но ненавижу торжества
***
 Осталось то, что нечего читать,
Изъято то, о чём нельзя писать…
Далее  (так написано в дневнике) подлежат уничтожению последующие страницы.
***
Завидую я вам, счастливцы-облака:
В неведомую даль спеша издалека,
И вольно, и легко вы по небу плывёте.
В лазурной глубине купаясь день-деньской,
Не боретесь, как мы, с неправдою людской
И песен небесам тоскливых не поёте.
***
12 февраля 1931 года.      Нагорьевский клуб.
Это убогое здание (каменное) стоит на площади посреди Нагорья.. В нём сгущается вся культ-массовая работа. В нём разрешают боевые, и общественно- политические вопросы, подводят итоги и  определяют  перспективы будущего. Клуб – это сердце Нагорья.. Заезжий путник или какой-нибудь турист подумал бы – это, мол, мастерская или какое-нибудь производственное здание.. А краевед пожалуй, начал бы взвешивать какие-то исторические моменты, такой-то, мол век, такая-то эпоха… На вид – дырявая харчевня, а  внутри кипит  современная  работа, здесь рождается вся революционная агитация и пропаганда. Тут же и народный театр. За сценой обстановка напоминает склад утильсырья. Там же перед спектаклем или репетицией «актёры» поднимают себе дух -  закусывают и выпивают. Вот комплекс забот внутренней жизни клуба. В театральных постановках приходится и мне нередко принимать участие, а иногда и руководить.
«На дне» Горького, «Соколы и вороны», «Дни нашей жизни» Андреева… Пытаемся  что-то ставить.
***
Один или два раза в месяц проводились пионерские сборы.
Учителя рассказывали кто как учится, какие плакаты изготовили, какую книгу надо было прочитать.
Проводили беседы на такие темы:
«Что такое советская власть?»
«За что борются большевики?»
Некоторым пионерам давалось задание принести к очередному сбору книги из библиотеки для коллективного чтения.
***
Район бушует в темпах роста. Дерутся за лён – значит, дерутся за социализм. А со стороны, мало кому зримой, вырисовывается другая картина. Кому видно, что лошади, частенько не поевши, выезжали на пашню.  Кому заметно, что коровы еле стояли на ногах, когда нужно было бы им чувствовать бодрость и силу перед выходом на поля. Кому понятно, что 120 человек рабочих, не получивши 8 тысяч рублей, лаются на всех закоулках, проклиная власть. Кругом по уши работы, а колхозники в правлении «толкут воду в ступе», петушатся и спорят, кому идти, как идти, кто бригадир и т.д.. Времени 8 часов, колхозник продирает глаза, смотрит, какая сегодня погода и стоит ли идти на прополку свёклы.
А у клуба торжественным призывом гудит духовой оркестр, созывая общественные организации на помощь колхозу.  Срок прополки прошёл, осталось не выполото 2 га. Взошёл лён – опять полка, опять скандал и сон в колхозе, и опять призывный марш духового оркестра.
***
     Что ели колхозники в 30 – 40 годы.
Мякину льняную и овсяную, клеверные шишки. Пекли лепёшки из отрубей, собирали колоски, картошку, зелёные ветки хвои. Чай делали из свёклы и моркови. Ели также лебеду, крапиву, листья липы. Кур держали редко, ещё реже  козу. Кормить было нечем  Коров и лошадей  всех сдали в колхоз.
***
Был май. Весёлый месяц май.
Кому же грустно в мае?
Цветов в полях – хоть убавляй,
А лес… А птичьи стаи…
А небо в звёздах и луне,
А тучка на закате,
То в перламутровом огне,
То в пурпуре, то в злате…
Итак, был май. Поля цвели,
В аллеях пели пчёлки,
А на меже – коростели,
А в рощах – перепёлки
Был старый лес весёлый днём,
А ночью тайны полный.
Там пел ручей…

 Павел Иванович был весь проникнут деревней. Природа и деревня были его сутью. Бывало, как только начинался дождь, он натягивал кепку, надевал плащ и без зонта гулял по сельским тропинкам под  дождями, ливнями и грозами  Для него это было самым большим наслаждением. Он не любил городскую суету.  Возможно, это связано с неспешным  образом  его детской жизни, среди лесов, полей и лугов в кругу многочисленного семейства.  Наш прадед явился в Ярославскую губернию откуда-то с севера. Звали его Савва Белава. У дедушки Ивана Савича и бабушки Степаниды было 15 детей – все уже Ивановы, целая бригада, судя по фотографии на сенокосе. Дедушка с сыновьями построил два громадных дома на хуторе Еремеево Ярославской губернии, семья жила там и вела натуральное хозяйство. В 1957 году мы с папой там побывали. Это удивительное место  будто из русских народных сказок – с вековыми елями в чаще леса, избушками на курьих ножках, лешими и русалками. Дома предков стояли уже полуразрушенные. Кругом лес, вдали речка, перед ней – большой луг, на котором пасётся лошадь, вся в тумане и полевых  цветах. Выросшие в оторванности от  городской суеты,  в этой  красоте и тишине, папа и большинство его братьев стали людьми размышляющими, неторопливыми и очень добрыми. Некоторые  из них, в том числе и отец,  смогли получить высшее образование. Двое погибли на фронте, один, дядя Коля, бывший председатель сельсовета, отсидел 20 лет в Красноярском крае по ложному доносу. Как ни странно, пройдя через всё это, потеряв жену и дом, он не озлобился, не обиделся и по-прежнему принимал мир светло и несколько отстранённо. Была в них,  во всех – этих северных  Белава-Ивановых  спокойная сила, мудрая самодостаточность, словно они знали какой-то секрет  неторопливой гармоничной жизни. Они слушали себя, наблюдали и умели слушать других. Они привыкли жить среди природы и учились у неё терпению и внутреннему бесстрашию.
   А вот  в роду Мельниковых с малых лет поселилось затаённое чувство обиды. Возможно, и у моей мамы, Зинаиды Петровны, и у её сестры Елизаветы, и  моей двоюродной сестры Людмилы, у всей  женской половины нашего семейства это пошло от бабушки, которую жестоко обидела жизнь в лице советской власти, отняв мужа, два дома, мельницу, разорив раскулачиванием всё, что они с таким трудом создавали, во что вкладывали душу. Неудержимая злость временами вспыхивает то тут, то там уже в характерах внуков и правнуков,   почему-то особенно проявляясь в женщинах.
Дедушка Пётр был очень зол на советскую власть и озвучивал это в нелицеприятных крутых выражениях. Они с напарником возили на лошади товар со станции Пекша на завод в городе Кольчугино Владимирской области. Напарник донёс, деда взяли и отправили по этапу в Сибирь. Там он заболел малярией и умер на станции Яя.  Где похоронен – никому не известно. Последние лет 25 бабушка Мария Васильевна жила с нами  в Нагорье. Однажды зимой она полоскала в пруду бельё, упала и сломала ногу. Нога срослась неправильно, и хромота довершила чашу её земных страданий.
Моя мама была красавицей. К нам в дом в 40-е годы под разными предлогами приходили то ученики, то учителя, чтобы взглянуть на её  громадный  портрет в старинной раме. Долго смотрели,  шептались и тихонько уходили. Впечатление было потрясающее.  Не удивительно, что отец влюбился в неё без памяти. Бывшая гимназистка, очень воспитанная, красивая и весёлая. Хотя в юности ей пришлось хлебнуть лиха вместе со своей семьёй.
Давно замечено, что мир отвечает нам тем, что мы  несём ему в своих мыслях и чувствах. Закон притяжения. Хочешь радости – дари ему радость, хочешь любви – любовь. А если уж ты на него злишься – пеняй на себя. Мир как зеркало, что есть у тебя в душе, то и отражает. И получается, что не ты в мире, а мир в тебе существует. С миром хорошо бы подружиться даже тогда, когда тебе очень плохо. Наверное, тётя Шура, младшая сестра моей бабушки, так и делала до своих 93-х лет. Когда бы к ней ни приехал, она как будто только тебя и ждала: «Ну, расскажи, расскажи… Расскажешь, и чай будем пить. Только ты уж подробно расскажи». И всё-то ей надо было услышать, что у тебя на уме, на сердце, что читаешь, с кем дружишь. Любила пофилософствовать и никогда не поучала, не осуждала,  всё говорила только: «Значит, так надо, ты не расстраивайся, всё образуется». Тётя Шура с мужем Павлом Алексеевичем, похожим на доброго сказочника, которого наша маленькая Наташа называла «дедушка Павлин», жили на станции Чкаловская около Звёздного городка,  где космонавты живут. «Дедушка Павлин» работал инженером на знаменитом аэродроме и был у космонавтов и лётчиков секретарём парторганизации. Он первых космонавтов всех знал. И Павел Алексеевич, и тётя Шура как-то незаметно влияли на тех,  кто рядом. С ними сразу становилось  легко и спокойно. Они словно обладали личным космическим притяжением. А жили очень просто, скромно. Никогда не выпячивались, никого не осуждали, не сплетничали, не жаловались. И много чего знали. С ними было ужасно интересно. Мы говорили о жизни, о космосе, о внутреннем смысле. И никогда – о мрачных и беспросветных сторонах  судьбы.
Какая-то неодолимая сила влекла меня в тот дом, когда я училась в Москве. Я садилась в электричку, и через час – уже на Чкаловской. В 1986 году, когда повышала квалификацию на ЦТ, я тайно крестилась в знаменитой церкви  Всех Скорбящих  Радосте на Ордынке, прямо рядом с Комитетом по ТВ и радио. Потом поехала к тёте Шуре и попросила её стать моей крёстной мамой. Она с грустью посмотрела на меня и сказала:
 - Ты видишь,  какая  я  уже старая.
 - Вот и хорошо. Зато очень мудрая.
 Тётя Шура  вытащила откуда-то из недр старого дивана потрёпанную книжку и протянула её мне.
 - Это тебе подарок.   
 Она приложила палец к губам и выразительно на меня посмотрела. Журавский  «О внутреннем  христианстве». Я и о  внешнем-то тогда мало что знала, но поняла, что надо читать и помалкивать. Прочитала на одном дыханье. Открылись неведомые духовные высоты, к которым шаг за шагом захотелось когда-нибудь приблизиться.  Книга эта на долгие годы стала  моим другом и спутником.

Отцу, маме, тёте Шуре и веренице белых облаков…
Молчало время. Лошади неслись,
Машины колесили по дорогам,
И тихо уходила чья-то жизнь,
Таинственно мерцая перед Богом.
Ей чудились видения весны -
Цветы, трава, летящие качели,
И облака, что с дальней стороны,
Неспешно шли к своей туманной цели…
Огни заката гасли за окном,
Волненье звуков смутно замирало,
И жизнь, растаяв в сумраке густом,
Ушла. А время просто наблюдало…


1958 год. Весна.     Профессор Нравоучения и Свободных наук
                Х.Ф.Геллерт предупреждает…
   Иду по Москве на другой день после студенческого выпускного вечера.  Из метро иду к Университету.. Вокруг всё цветёт, яблони цветут, сирень. На мне новый тёмно-синий костюм, а на лацкане значок, увесистый такой - высшее образование, Московский университет! Иду и думаю себе: какая же я молодец! И университет окончила, и музыкальную школу, и на Ленинских горах живу. Какая молодец! Гордо так на других посматриваю: молодая такая, а уже со значком! Тщеславие росло вместе с величиной мнимых побед. Однако, время от времени вспоминались слова одного из самых наших нетрадиционных педагогов о том, что значок этот пока что ещё ничего не значит.  Как это ничего не значит? Мы же теперь специалисты. Филологи. Можем в аспирантуру поступить… Кандидат наук… доктор… профессор… Надо же, значок ничего не значит… Ещё он советовал почаще вспоминать лекции  профессора Нравоучения и Свободных наук Лейпцигского университета Х.Ф.Геллерта, прочитанные студентам Московского университета аж в 1777 году. Он нам рассказал об этих лекциях, а некоторые высказывания удалось даже записать. Вечером достаю листочки и читаю. Случайно (случайно ли?) попался  вот этот:
«Предметы честолюбия бесчисленны. Некоторые из них по своей природе и употреблению суть лучшие, но и при лучших сердце ничего не выигрывает.  Евклион, будучи обладаем славолюбием, чтобы почитаться одним из наиучёнейших, какие мученья претерпевает! Он не учится, чтобы быть мудрым. Он хочет быть учёным, чтобы сделаться славным и великим, чтобы быть удивлением света. Каждая похвала, часто похвала глупых, оставляет в нём огонь, который его воспламеняет, чтобы домогаться новых похвал. Он пишет учёное сочинение, без сна препровождает ночи, тратит здоровье, а всё сие делает за тем, чтобы удивительней сделаться. Сколь много невежд, ласкателей и злых вмешиваются в число его похвалителей! Евклион, сей гордый, будет нас презирать, ежели мы его хвалить не станем, потому что мы, по его мнению, столь просты и столь злы, что не хотим вникнуть в его заслуги. Он тебя променяет на того, который ему более ласкательствует, более славы обещает. Он, собственно, не имеет никакого чувствия в своём сердце, кроме чувствия своей славы».
Евклион… А мы причём? Никто нас не хвалит, никакой славы мы не чувствуем и вряд ли почувствуем когда-нибудь. Причём тут Евклион? Мы обычные будущие педагоги и нас посылают на край света. Вернее, сами изъявили желание в Ташкент поехать. Кого и чем мы там можем удивить? Ташкент тоже столица…
Продолжаю читать дальше: «Положим, чтобы Евклион был урождённый Князь, и его честолюбие стремилось к геройским делам: он бы сражался, как теперь в спорных сочиненьях сражается, проливал реки крови, чтобы победить, отваживался на смертные опасности, чтобы получить лавровый венец Героя. На слёзы целых народов смотрел бы бесчувственно, чтобы удовольствовать своё  ревнование или свою зависть. Против другого государства шёл бы войною, потому что оно пред ним не покорно, и одну землю опустошал, потому что он  иначе другой бы получить не мог. Честолюбие есть мучение и несчастие. Честолюбие есть вечный огонь, который ни время, ни честь не угашают».
   Должно быть, это к Наполеону, к Гитлеру или к Сталину отношение имеет. Сталина недавно так развенчали в нашей Коммунистической аудитории, словно обухом по голове. Доклад Хрущёва читали. Мы сидели, как пришибленные.  Культ личности. Непостижимо. Неужели всё, что происходило в моём сказочном детстве, было неправильно? Или это было только в моём воображении,  в моей душе? Зависела ли моя душа от воли товарища Сталина? А у других моих сверстников, у друзей моих как было? В какой степени душа зависит от системы, в которой живёшь? Мы просто ниточки, за которые нас можно дёргать и направлять,  или  имеем право собственного выбора в том, каким быть? Например, если выбрать честолюбие, тогда и станешь ниточкой в руках  того, кто кукловод, в угоду собственной страсти.  Какая роль принадлежит во всём этом моему уму и моей душе? Есть две какие-то совершенно разные действительности,  внутренняя и внешняя. Весь вопрос в том,  какая  из них больше тебя  притягивает.
И невдомёк было, что стояли мы тогда на распутье, как тот самый витязь из русской сказки: налево пойдёшь – пленён будешь. Пленит тебя это самое честолюбие, слава, богатство, зависть, страсть или ещё что-нибудь. Направо пойдёшь – коня потеряешь, то есть, путь, ориентиры  жизненные, забудешь самого себя, свой ум и душу, сольёшься с толпой. А если пойдёшь прямо – убиту быть.  Тогда, наверное, постепенно, с трудом начнёшь убивать в себе свой эгоизм и постигать мудрость. Душа начнёт светлеть и приносить плоды.
Только через много лет я поняла, что в рассуждениях Геллерта для меня был некий знак-предупреждение – слава, деньги, аспирантура, степени учёные, положение, награды  – это совсем не моя дорога,  и меня оттуда будут  гнать, чем попало, какими угодно обстоятельствами.
Путь мой проходил  через какие-то выдуманные дебри и туманы, но некий внутренний маячок светил всегда и помогал продвигаться  дальше.
Так что значок о высшем образовании, хоть и в МГУ, действительно, ничего не значил. Значок и был тем самым распутьем, перед которым мы стояли. Жизнь оказалась не так проста, а её повороты весьма  неожиданными


8.12.2002 года. О любви.
Писать о ней почти невозможно. Это как музыка или весенний дождь… Как написать о том, что у тебя внутри, где-то в глубине души происходят то и дело разные природные явления – то гроза, то тихое сиянье, то шумят океанские волны, то шепчутся звёзды, то плачут чёрные тучи, то землетрясение, то полный штиль.
В юности состояние влюблённости естественно. Но  меня, как правило, ничуть   не интересовали те, кому я сама нравилась. И от меня это нисколько не зависело. Почему одного захватывает высокая музыка, а другой к ней совершенно равнодушен? Так  и любовь. Захватила тебя целиком – и унесла в другое измерение. Может быть, я вовсе и не человека другого любила, а саму любовь, где-то в глубине души спрятанную? Образ любви любила. Я спрашивала и выяснила, что далеко не со всеми такое бывает. Страсть, вероятно, все испытывают в определённом возрасте, это запрограммировано природой.  Но любовь…   Чем  непреодолимее   расстояние, тем сильнее притяжение.

«Книга книг, земное чудо – книга любви…
Я читал её прилежно:
Радостей – страницы,
Горестей – тетради.
А разделы в ней – разлуки.
Встречи вновь – главы отрывок фрагментарный,
Томы горя и длинноты примечаний…»  (Кажется, это из Фирдоуси…)

 Однажды, например, я влюбилась в аспиранта мехмата МГУ  Игоря Ш.  Мы с ним почти и незнакомы были, но как он играл Концерт Грига в нашем студенческом клубе на Ленинских горах! Мы, в общем-то, так и не познакомились, лишь воображение рисовало красивые миражи, в которых фигурировал он.   Родом Игорь был из Ташкента и при распределении я, не колеблясь, выбрала этот незнакомый город-призрак, в котором витал его дух… Вот он и объявился, наконец – неожиданный поворот. Он отразился на всей моей дальнейшей судьбе. Миражи, как и следовало ожидать, рассеялись. Вместо них появился Узбекистан, сбор хлопка и город Ангрен под Ташкентом, жара и тюльпаны в предгорьях Тянь-Шаня, горные речки…До осознанных решений было далеко, но захватила свобода, самостоятельность, появились новые друзья, нас несло на волне какого-то разнузданного веселья. Я плыла по течению, не задумываясь, и отпустила свою жизнь на волю волн. А волны эти через несколько лет вынесли уже на волжские  берега двух славных дочерей – Елену и Наталью и троих  внуков – Даниила, Анечку и Кирилла. Видимо, в этом и был смысл моего тайного спора с Евклионом.  Не честолюбие, а внутренний голос. Он-то и подсказал мне выбор спутника жизни, надёжного, внешне сдержанного, мучительно и страстно влюблённого в меня  Виктора,  увы, человека семейного. К концу первого года работы в ангренской школе, где он был завучем, я готова была сбежать в Россию,  даже уйти пешком, несмотря ни на какие обязательства перед государством. Надо было отработать три года, но намерение уехать было сильней меня. Мне снилась Москва, зелёная трава, наше село, и я ничего не могла с этим поделать. Для Виктора моё решение было катастрофическим. Тем не менее, он оставил семью и уехал за мной в Нагорье. Нашей  инфантильности не было границ,  но я считала, что поступаю правильно. Хотя вряд ли можно было бы говорить о такой же бешеной страсти с моей стороны, скорее сострадание и тот самый внутренний голос. Он подсказывал, что делать дальше. Я не отдавала себе отчёта в своих поступках и полагалась на судьбу,  Теперь, через много лет, могу сказать ей  спасибо за этот выбор, несмотря ни на что.
Прекратились ли поиски любви? Пожалуй, нет. Только теперь не я её, а она меня искала,  время от времени обрушиваясь, как гром среди ясного неба. И всё так же издалека, на расстоянии. Моя  детская просьба о неразделённой любви была выполнена  по полной программе. Кстати, размышления об истинной ценности неразделённой любви – это не моё открытие. Об этом писал ещё великий русский писатель И.А.Бунин: «Любовь захватывает человека, все его помыслы и силы. Но чтобы она не исчерпала себя, необходимо расстаться навсегда». В понимании Бунина любовь – это озарение, вспышка, ей противопоказаны будни. Лишь в разлуке она остаётся в сердце на всю жизнь. Поэтому в бунинских рассказах, какой бы сильной ни была любовь, финал всегда печален.

Как приходит любовь? То, как тать, среди ночи,
То, как молния, днём, разбивая покой,
И меня у свободы отняв, где захочет,
Похищает невидимо тайной рукой.
Как душа моя поймана в клетку терзаний,
За которой мираж неземной красоты?
Там, вдали, возвышается замок желаний,
Милых грёз, непонятной другим высоты…
Что за песня мне в сердце плывёт издалёка
И терзает его невозможностью встреч?
Что за сторож стоит на часах одиноко
И стремится меня от беды уберечь?
Сколь угодно примеров тому назови –
Никому не понять появленья любви.

А я поняла только одно: любовь – это  рай в душе, это удивительное состояние, которое не зависит от отношений. Главное – научиться  любить, никого и ничего себе не присваивая. Потому что всё не наше.  Всё Божие. Всё когда-то со-творяется, а потом рас-творяется. И надо научиться любить Его творение, а не наше воображаемое. Нашего ничего нет. Это особенно понимаешь, когда расстаёшься с кем-то или с чем-то. Когда невозможно вернуть. Нашего ничего нет, кроме внутренней сущности, так что и присваивать нечего. Надо просто любить.  Можно подняться над любыми страданьями  и остаться там, где  любовь и свобода - одно, где они становятся блаженством. Конечно,  дорасти до такого просветления было не дано, но мне открылся смысл слов, сказанных кем-то из очень мудрых людей: «Пока я здесь, на земле, моя душа и я – это не одно и то же».

Моя душа и я – это не одно и то же  (попутное эссе для ОВ)
   Она была совершенно непослушной и несколько лет назад умчалась от меня.
К тебе. Ей показалось, что ты-то и есть самое  близкое существо на свете. Это было бестактно с её стороны по отношению ко мне. А я тогда кто? Я пыталась её убеждать – бесполезно, она и слушать не хотела, летала за тобой, как тень, куда ты – туда и она. Я за ней. Поймаю, побью, до слёз поссоримся, а она сидит – смеётся, сияет, будто осколок солнца проглотила. Потом вырвется, убежит – и снова к тебе. Со мной такая храбрая, а при тебе – тихая, словно мышка. Так затаится, что ты даже не замечаешь её присутствия. Потом прибегает, плачет.
 - Что? – спрашиваю.
 - Не знаю, - говорит. Восторг такой, что слёзы из глаз.
 - Отчего же восторг? - Оттого, что есть в нём какая-то печаль, в глазах, в голосе… Его душа болит всегда, а это мне так знакомо. Пропасть какая-то в нём, тайна,  глубина…  Заглянешь – и жутко, и здорово!
 - Тебе-то это зачем?
 - Как зачем? Ведь я же душа, я – вечность. И тайна  тоже вечность, и глубина…
А однажды прилетела мрачная, как чёрная птица, забилась в угол и молчит.
 - В чём дело? – спрашиваю.
 - Понимаешь, душа – это правда, её не обманешь. С ней можно шутить, можно молчать, но лгать  нельзя. Это слишком  больно ранит.
Долго она тогда болела.
 - Чем так страдать, пошла бы и намекнула, что ты существуешь, что ты стала тенью его. Может быть, он поймёт,  и  вы принесёте друг другу счастье?
 - Глупая, ты ничего не понимаешь. Разве  счастье в том, чтобы быть вместе?
 - А в чём же тогда?
 - В той самой боли, в том, что струны мои постоянно звенят. Ты ведь слышишь меня? Я думаю, что и он услышит.
 - Но он ведь глухой, он никогда тебя не услышит.
Душа вздохнула. Я смотрела, как она молча сидела и пряталась в тени. Свет невидимых глаз ослеплял её, такая уж это была ночная птица.
 - Может быть, мне повезёт, и я разгадаю эту тайну?  Звон, который я должна расслышать, так тонок, а его заглушают голоса и смех, и громкие разговоры. Мне не нравится здесь. Мне не нравятся эти люди, которые громко кричат и называют себя друзьями. Я чувствую какую-то фальшь, оттого и не могу услышать моей  высокой ноты…
Так проходили месяц за месяцем, год за годом. Она жила своей жизнью и не слушала моих мудрых советов.
 - Послушай, а тебе не кажется, что эта история  слишком затянулась? Ты словно застыла в одном измерении, так ведь и состаришься, разгадывая свою загадку.
 -  Я душа. Я не могу состариться. 
 Мне стало  жаль мою  бедную душу…
- А знаешь, однажды вдруг  всё же зазвучит та единственная струна.  Только для тебя. Это будет предутренний звон, и встанет солнце, приветствуя раскрывшийся цветок, и мир будет полон света. Ты разгадаешь свою загадку. Она станет частью тебя,  твоего существа. Тебе откроется то, что закрыто сейчас, и это будет новой ступенькой к небу.
Душа улыбнулась. А что ей ещё оставалось делать?
  Сколько огней, сколько музыки в эти предновогодние вечера, и становится особенно  неуютно и одиноко, потому что она опять от меня улетела куда-то…
Ты её случайно не встретил?

***
   И вот, спустя полвека, сижу у окна. За окном ночь, луна… На другом берегу Волги сверкают огоньки. Я думаю о том, что где-то далеко-далеко кто-то, возможно, тоже смотрит на луну, и наши взгляды соприкоснулись… А за Волгой горы Жигули, почти на берегу – село со смешным названием  Выползово. Над ним квадратные поля. Говорят, что эти места облюбовали инопланетяне, только нам они почему-то не показываются. Из настольной лампы бьёт пучок света, на стене причудливые тени, равномерно тикают часы. Это моя тишина. А бывает ещё моё утро, моё солнце, мои облака,  родные глаза близких мне людей и те глаза, что смотрят на луну. Милые инопланетяне, что вы об этом думаете? Дано ли вам понять всё это?
Смотрю через эту ночь, через Волгу, через Луну на свой пройденный путь и знаю уже не из книг, а из опыта сердца: единственное, ради чего стоит жить – это не гордыня, не честолюбие, не слава,  не богатство, а радость преодоления своего эго, радость безусловной любви, радость самой жизни. Эйфория, конечно. Изнутри кто-то чёрный, печальный и жестокий царапает сердце в ночной тиши… Не верит. Но заблуждение так прекрасно. И почему, собственно, заблуждение?

   ТЛ…Твоя тайная миссия – свет моему восхожденью
На высоты души.  Но о ней  ты, похоже, не знал.
Да и мне не понять, почему не имело значенья,
Кем ты был, с кем ты  жил  и  какие пути  выбирал.
Это всё - от земли. Для меня же открылось  то небо,       
Где вели меня ангелы чудным незримым путём,
Ты давал мне крупицы живого небесного хлеба
И вина из любви, только сам и не ведал о том.
И бродили в ночи откровенья Ноктюрнов Шопена,
Тихих тютчевских строчек, весеннего ветра  в  цветах,
А душа невзначай вырывалась из душного  плена
И парила со звёздами где-то в нездешних мирах.
Через годы войти в эту власть чудотворного света
И поверить опять, что ты был к ней тропою моей…
Жаль, тебе не понять, не услышать мелодии  этой,
И спасибо за радость былых удивительных дней.


1964 – 1995 г.г. Из калейдоскопа телевизионных впечатлений
А в 1964 году то же государственное распределение занесло меня в волжский город Куйбышев (Самару)  на областное телевидение. Только на этот раз это было уже навсегда. Тогда, в 60-е годы, я не могла и не хотела так сразу оторваться от Москвы. Хотелось творчества, писала в газеты и вдруг узнала, что на журфаке  МГУ открылось телевизионное отделение. Собрала всё написанное и снова поехала поступать. К моему удивлению, приняли сразу на 2 курс. Маленькая дочка была с няней в Нагорье у бабушки. Муж  работал  неподалёку, директором восьмилетней школы в посёлке Мшарово, среди лесов и торфоразработок. Страдал от тоски и одиночества. Работа спасала его и научила принимать всё, как есть. Терпению научила. Я тоже целый год там  работала, но неодолимая сила влекла в Москву, снова учиться, как будто что-то оставалось незавершённым... Годы учёбы были потрясающими. Мы стажировались на ЦТ у таких журналистов как Ю.Фокин, Р.Борецкий, Е.Гальперина, наблюдали за работой В.Леонтьевой, А.Шиловой, И.Кириллова. Диплом  мне довелось защищать под руководством любимого куратора нашей группы профессора Александра.Яковлевича. Юровского, одного из основоположников науки о телевидении. На выпускном вечере он подарил мне свою книгу с надписью: «Ниночке Ивановой, с пожеланием творческих радостей, с благодарностью за внимание к моим речам, коллеге, соратнице, с нежностью. А.Юровский». Слова «коллеге, соратнице» поразили в самое сердце. Не зря, выходит, так круто повернулась жизнь. Мы, студенты,  боготворили этого человека.
  И вот я со своим семейством – Виктором и дочкой Леночкой на волжских берегах. А предшествовал этому  некий сон, как оказалось, вещий.

            Приснился  неожиданно старинный
Приволжский  город:  будто здесь я дома,
И  вот иду  по  берегу  родному
И поднимаюсь вверх аллеей длинной
До самой телебашни. Вид отсюда
Являет мне божественное чудо –
Пространство синевы и высоты.
Как будто  было послано знаменье:
Пойми, в чём смысл и этих вод теченья,
И неба, и истоков красоты.
То был мне вещий сон. И  город этот
Стал самым  близким городом на свете,
Единственным, как то моё село,
Где детство беззаботное прошло.

Телевидение в ту пору в области было одно-единственное, нас почитали, как нечто необыкновенное. Мне повезло, потому что не нужно было кривить душой,  лезть в темы, которые мне были совершенно не интересны. Я занималась как автор и редактор передач  лишь тем, что влекло и будоражило. Воодушевлённое, оптимистически-наивное отношение к окружающему миру (видимо, ещё из тех самых детских лет оставшееся) требовало своего немедленного воплощения на экране. Я искала на студии людей, которые тоже были бы подобным образом настроены, понимали бы меня, и которых любила бы я. Конечно, такие люди нашлись, мы стали друзьями и единомышленниками (во всяком случае, так мне казалось) с режиссёрами, ассистентами,  ведущими  целого ряда передач, просто близкими по духу людьми. Владлен.Недолужко, Эдик Кондратов, Володя Сокольников, Галя Сапрыгина, Маргарита Афанасьева, Аллочка Морозова, Валя Давлетшина,  Нина Турчина, Света Кузина, Нина Молчанова, Валера Введенский,  Софья .Манкевич,  Исаак. Эстрин, Валентин Шпичинец, Таня..Громова, Тамара Швец, Гриша Эйдлин, Муся Хальзова, многие-многие другие…  Просто глядя на эти фамилии, написанные на листе бумаги, я испытываю великую нежность к каждому из них  и чувство благодарности. В памяти остался калейдоскоп событий – съёмок, командировок, летучек, студийных волнений и улыбок прекрасных лиц, которые наполняли каждый пролетающий день творческой радостью.  Мы были молоды и полны энтузиазма…

            Какая жизнь кипучая   была –
Ни сна, ни отдыха,  и так хотелось
Лететь и снова браться за дела,
На студию, на съёмки… Сердце пело!
Не ставя исторических задач,
Вершили праздник, всё нам было мало
Героев наших телепередач,
Хоров и площадей, дворцов и залов!

Помню, как на заре телевидения мы делали в прямом эфире на всю страну «Жигулёвские огоньки» вместо традиционного «Голубого огонька», который предложила Москва. С Володей Сокольниковым написали сценарий народной ярмарки. Ведущие – сказочные персонажи, а участники – профессиональные и самодеятельные артисты, Волжский народный хор, его основатель и руководитель Заслуженный деятель искусств Пётр Михайлович Милославов, не менее знаменитый главный жигулёвский пивовар Герой Социалистического Труда Александр Николаевич Касьянов, другие, известные на всю страну люди и коллективы. От ярких софитов расползается грим, участники едва не падают в обморок, хотя виду не подают. За пультом словно на амбразуру бросается неистовый режиссёр Владлен Недолужко, ему ассистирует строгая и пунктуальная Софья Манкевич, операторы одеты в костюмы ярмарочных персонажей и ведут себя спокойно, звукорежиссёр Михаил Осташевский   вытягивается в струнку, ожидая команды, а мы, два автора, нервно курим в углу. Сейчас трудно такое представить – массовая передача ночью в прямом эфире, без фонограмм и видеозаписи, да ещё на Москву! «Разливайся ещё шире Волга матушка-река!» - заклинает Волжский народный хор, Владимир Курчугин, умелец из Чапаевска ,  показывает, как можно делать уникальные изделия из веток и сучьев, азартно пляшет и поёт цыганский ансамбль из Зубчаниновки, Александр Николаевич Касьянов предлагает попробовать своё авторское «Самарское». Праздник да и только! А утром на доске приказов и объявлений большими красными буквами – поздравительная телеграмма от председателя Гостелерадио СССР. Сколько радости и гордости  у всех,  кто был причастен – смогли всё-таки!
А потом нас захватил фольклор… Стоит посреди России село, небольшое такое, зажатое с трёх сторон холмами. Ничего, вроде бы, особенного. Но это до тех пор, пока в воздухе, над каким-нибудь домом не обозначится голос. Вдруг зазвучит где-то насмешливой песенной фразой:
- Дома ли кум-воробей?
 А ему в ответ с другой стороны басом:
  - Болен лежит…
  - А что у него болит?
- Болят, болят плечики…
      Сходи, кума, в огород, сорви травки гречки,
      Припарь ему плечики…
Вот такой  необычный разговор посреди села. А вечером  соберутся на завалинке у дома Давыдовых – и полились песни. Не для публики, сами для себя, чтобы душу потешить.
 - Венули,  венули,  венули  ветры вдоль улицы,
Грянули, грянули, грянули вёслами по морю…
Трогает до самой глубины, до слёз. И тех, кто поёт, и тех, кто вдруг услышит.  Никто их не собирал, не тянул в ансамбль. Сами нашли друг друга по голосам. И аккорд зазвучал. Того, кто не чувствует песню или фальшивит, к себе не примут. Давняя эта традиция, её в селе уважают, берегут. Вот нам и захотелось показать этот песенный родник всей стране. Режиссёр Исаак Эстрин, ассистент Галина Сапрыгина, я – автор. Привезли этот ансамбль из села Кураповка  Богатовского района. Ну, думаем, надо их как-то подготовить, чтобы не растерялись. А они как будто тут и были. Запели не смущаясь, стройно, легко, не обращая внимания на камеры, микрофоны, студийную суету. Ведущая Людмила Иваненко быстро нашла с ними общий язык. Они называли её ласково «дочка». После передачи все поехали в гостиницу «Жигули», где участницы ансамбля остановились на ночлег. Они быстро организовали стол и опять запели. Куда же без песни-то? Сбежалась вся гостиница. Разошлись далеко за  полночь. Но что-то в нас от того вечера осталось, наверное, напомнила  о себе вековечная  русская душа.
   А эти незабываемые телевизионные фестивали, конкурсы, концерты!
9 мая. Площадь Славы. По главной лестнице к набережной стройными рядами движется духовой оркестр и военный дирижёр с тамбур-мажором. Но  совсем не  он впереди. Возглавляет это парадное шествие телережиссёр Нина Петровна Турчина с мегафоном в руках. Внизу, на набережной – стулья, там расположились зрители. Нина Петровна, как командарм, то и дело даёт руководящие указания на всю площадь. А наверху, у парапета наготове тысячный сводный хор во главе с дирижёром Ощепковым. Рядом стоит наша передвижная телевизионная станция. Праздник транслируется на всю область в прямом эфире. Алла Морозова, бессменный ведущий целого ряда передач о народном творчестве, моя близкая подруга, вместе с диктором радио Борисом. Гинзбургом выверяют сценарий и стихи, которые будут читать.
Напряжённая тишина ожидания… И вот – позывные  военного оркестра, мощное  вступление хора, праздник начинается. Я, как редактор, сижу в автобусе, но от меня уже ничего не зависит. Рядом моя дочка Леночка с удовольствием окунается в атмосферу телевизионной суеты. Время летит быстро. Те, кто в это время плывут по Волге на теплоходе, наверное, с удивлением всматриваются и вслушиваются в грандиозную музыкальную фреску. Кажется, весь город вышел на площадь. Уникальный голос Клары Саркисян летит над городом, над Волгой, и даже чайки, заслушавшись, притихли… Сердце сжимается от восторга и любви к этой земле, к солнцу,  ко всем, кто  рядом и испытывает  те же чувства. Но как-то незаметно подкрадывается  финал, праздник торжественно завершается, и  мы выходим на площадь. Я  вижу, как дирижёр Ощепков сажает в голубые «Жигули» свою дочку в красивом синем платье с белым воротником. «Повезло девочке, -  проносится у меня в мозгу, - живёт в такой творческой семье!» Глаз зафиксировал этот момент, и я подумала, а не пригласить ли его с хором к нам на телевидение?
   И вот очередная передача на Москву – «На крыльях песни», о хоре Куйбышевского авиационного института, которым Владимир Михайлович   руководит. На всю страну звучит голос необычайной выразительности,  нежнейшее сопрано Розы Алексеевны Алещенко, супруги маэстро. Она поёт в сопровождении хора «Тихую мелодию» («Тебе поем» из Литургии Рахманинова),  «Соловушку» Чайковского… Я в состоянии катарсиса стою около стекла, отделяющего пульт от студии, а в глазах – слёзы восторга и благодарности. После такого концерта невозможно было не влюбиться во всё семейство Ощепковых.  Они казались мне небожителями. Не удивительно, что дирижёр, декан музыкально-педагогического факультета пединститута, председатель правления хорового общества стал  появляться в эфире в самом разном качестве – председателя жюри телевизионных  конкурсов и фестивалей, ведущего и участника программ, а меня пригласили в члены правления  хорового общества. Мы делали общее дело, вовлекали сотни людей, и все откликались с радостью на предложения об участии в передачах – районы, школы, Дома культуры.
За более чем 30-летнюю мою жизнь на ТВ каких только не было творческих экспериментов: Всесоюзные телеконкурсы «Алло, мы ищем таланты!» с совсем ещё молодым тогда Александром Масляковым, «Товарищ песня», где народный хор ДК «Звезда» соревновался с хором из Запорожья,   «Фольклорная панорама», которую вместе с Инной Касьяновой готовил и вёл председатель Всесоюзной фольклорной комиссии Эдуард Алексеев. Однажды он пригласил нас на  семинар в Старую Рузу, в Дом творчества композиторов. О, это были незабываемые дни среди снегов и вековечных елей, верхушки которых доставали до звёзд! Со всей страны съехались фольклористы – из Латвии и Эстонии, из Молдавии и Грузии, из Казахстана и Украины. И все так быстро нашли общий язык! Делить нечего было, а фольклор везде такой светлый,  самобытный, полный оптимизма. Куда сегодня делось это общение? Какие стены выросли между нами? Впрочем, это глас вопиющего в пустыне обывателя, никак не желающего считаться с реалиями совершенно другого мира.
   А сколько радости и хлопот приносили наши областные телефестивали – «Песни над Волгой», «Труд и песня», программы «Волжская мозаика», «Вместе-дружная семья»,  собиравшие в студии и у экранов множество людей. Режиссёрами этих программ были Софья Манкевич,  Нина  Турчина и Татьяна Громова. Мы готовили их вместе с хоровым обществом, домом народного творчества и домом художественной самодеятельности.  Как помогали нам те, кого сегодня, в 21 веке,  назвали бы казённым  словом  «государственные чиновники»! Светлана Сергеевна Мирная, Татьяна Васильевна Борисова, Владислав  Александрович Никифоров, Леонид Егорович Жудов… Они воспринимали каждую программу, как своё личное дело. Делали их вместе с нами «не по службе, а по душе».
Вот что писала областная газета «Волжская коммуна»: «В минувшую субботу эстафета Всесоюзного телевизионного конкурса «Товарищ песня» была передана  Куйбышевскому телевидению.  Смотрели мы её с  волнением и пристрастием.  Как будут выглядеть наши коллективы на Всесоюзном экране? Сразу скажем,  передача «Товарищ песня» (сценарий Н.Хегай, режиссёр В.Самарцев, редактор Т.Швец, ведущие А.Морозова и А.Барышев) достойно представила Куйбышевскую область. Песня стала объединяющей идеей как великая память о войне и как надежда нынешних поколений на мир, справедливость и счастье. Безусловный успех. Так что пожелаем нашим телевизионщикам работать на «московском» уровне всегда».
   А однажды попали мы с Аллой Морозовой в переплёт. Хотелось, как всегда, сработать «на московском уровне». В программе была заявлена передача о семейном дуэте авторской песни из Тольятти. Мы поехали к ним домой. Аллочке, как ведущей, хотелось поближе познакомиться с этой семейной парой. Приезжаем. Дверь открывает какой-то странный отшельник, совершенно небритый с громадной чёрной бородой, а  рядом – современная модная молодая женщина. Глазам своим не верим, неужели муж?
Да, муж. Берёт гитару, и  славно так начинают они петь на стихи Брюсова:

Мне снились цветы, опьянённые ранним рассветом,
Мне снился я сам, уходящий по светлому лугу,
Как радостно я обращался с приветом
К безвестному другу… К  безвестному другу.

Мурашки по коже, пронзительно -  здорово! Но как же быть с бородой, не пустят ведь в эфир. Уселись за стол, чай пить. Алла неназойливо, как бы невзначай  спрашивает, зачем вообще в современном мире борода? Он отвечает вопросом: «А что такое вообще современный мир?» Углубляться в философию не хотелось, тем более, мы были не очень-то и подкованы, и разговор перешёл в другую  плоскость. Перед уходом я на всякий случай сказала: «Знаете, у нас ведь свои правила, и может так случиться, что Вас попросят на время сбрить бороду. На Москву ведь, всё-таки, передача». Он смерил меня уничижительным взглядом: «Вряд ли я когда-нибудь захочу расстаться со своей бородой». Уехали в полном смятенье и сразу пошли к главрежу. Он тоже почесал затылок, повёл нас к зампреду, а оттуда – к председателю Комитета. «О бороде и речи быть не может!» - таков был общий приговор. Что делать? Остаётся одно – найти человека, который сумеет убедить, умолить, в конце-концов, встать на колени. И такой человек нашёлся, - конечно же, это была Аллочка Морозова. Она всегда всех героев передач умела настроить, уговорить. Ей верили. Какие уж она там придумала хитрости, не знаю. Но часа через полтора из всех окон студии сотрудники наблюдали, как высокий бородач под руку со своей женой и Аллой Морозовой продефилировал вниз к Волге. В парикмахерскую. Когда он вернулся, его никто не узнал. Современный, красивый молодой человек. Он выполнил свой «патриотический» долг. Но ему было так грустно. А нам  было стыдно. В ушах звучало пронзительным  упрёком:

И вот, мне не снится, я вижу простор океана,
Сижу у окна, побеждённый, покорный недугу,
Но парус свободный плывёт из тумана
К безвестному другу… К  безвестному другу…

 Такая вот была  история. Бороды брили. Но сколько писем слеталось к нам после передач! Казалось, вся область их смотрит и бурно реагирует. В те времена в стране широко распространилось народное творчество. Престижно было во Дворцах культуры, на предприятиях, в вузах, в школах иметь свои творческие коллективы, пестовать их и выставлять на конкурсы, фестивали, особенно телевизионные, активно за них болеть. Почти как сегодня за футбол. Страна поддерживала народные таланты, а мы с удовольствием плыли в этой живой сверкающей реке, извлекая из неё общую радость.

О владыке Иоанне и о восхождении.
Впервые я увидела его на благотворительном концерте в Окружном Доме офицеров. Присутствие пожилого человека в монашеском одеянии на вполне светском мероприятии в ту пору выглядело весьма необычно. Журналистский зуд требовал задать ему какой-нибудь вопрос. Подхожу в антракте и, ничего лучше не придумав, говорю: «Я с телевидения. Скажите, пожалуйста, а как Вас лучше  называть – владыка или Иван Матвеевич? Я ведь человек светский». Рядом с ним свободное место, и он знаком приглашает меня сесть.
- Да как хочешь, так и называй.
Стоило ему улыбнуться и произнести эти слова, как сразу стало понятно: его можно спросить о чём угодно и в какой угодно форме, словно мы целую вечность были знакомы. Беседа пошла сама собой.
- Владыка, а как Вы здесь оказались?
  - Да  вот пригласили меня, я и пришёл.
  - Нам бы хотелось сделать передачу о духовном возрождении, о церковной музыке, но пока что на телевидении это не очень-то приветствуется.
- А вы сделайте похитрее,  назовите не впрямую, а как-нибудь с заковыкой.
- Как, например?
- Ну, например, «Слушаем духовную музыку…» Тогда и послушать можно, и немного рассказать. 
- А можно записать ваш хор в храме?
- Почему же нельзя?  Можно, после службы.
Он так солнечно улыбался и располагал к себе, что хотелось спрашивать и спрашивать. Едва успели договориться, прозвенел звонок.
И вот, впервые в истории ТВ мы записываем архиерейский хор. Мы и сами-то в церкви впервые оказались. Поразило то, как люди относятся к владыке Иоанну.  Казалось, здесь собралась большая семья, а он – общий отец. Все старались подойти к нему, прикоснуться, постоять рядом. При этом – никакого подобострастия. Мы буквально пораскрывали рты, но ничего не могли понять из происходящего на службе. Кажется, владыка краем глаза послеживал за нами, за нашей реакцией. Как же быть-то нам? О чём эта музыка? Какие иконы показывать? Долго спорили, советовались, а потом решили пригласить владыку Иоанна, архиепископа Самарского и Сызранского к нам в ТВ-автобус. Он сразу же согласился. И тут началось… Режиссёр Нина Молчанова, не зная, что показывать, какие команды давать операторам, так распалилась, что, забыв обо всём на свете, громко на весь автобус кричала:
- Товарищ владыка, товарищ владыка! Вы мне заранее говорите, какую икону показать надо!
Весь технический персонал дрожал от смеха, а владыка невозмутимо наставлял:
- Ты только не волнуйся, Нинушка, не робей, всё сделаем, как надо.
- Владыка, мы такие тёмные, ничего не знаем.
- Тёмные, тёмные. Ну, да ничего, посветлеете.
И пригласил нас придти в епархию, чтобы подарить библию. Но это было ещё не всё. После записи он позвал нас в храм. Приходим. Хор стоит под сводами возле одной из колонн, на которой написана большая икона.
- Вы знаете, что это за икона?
- Нет, не знаем.
- А как вас зовут, хоть знаете? Ты – Нина, и ты – Нина. Две Нины. А это святая равноапостольная Нина, ваша покровительница и Ангел-хранитель. Какое сегодня число?
- 27 января.
- Так вот, запомните, это день святой равноапостольной Нины. Стало быть, это и ваш день. День вашего Ангела. Так мы и стали для него – две Нины.
Нас поставили в круг, и хор трижды пропел «Многая лета». Сердце стучало, душа куда-то улетела, словно что-то в ней засветилось и потеплело, а из глаз – слёзы. Такая благодать.
А потом мне приснился сон (ох, уж эти вещие сны!): вся наша съёмочная группа – оператор Валерий Введенский, режиссёр Нина Молчанова, звукорежиссёр Тамара Шабанова и я  поднимаемся на высокую гору. Доходим до середины – какая-то пещера, а в ней  зал, заполненный народом. За столом в окружении духовенства сидит владыка  Иоанн. Мы к нему подходим, он каждого из  нас благословляет и улыбается.
После этого пришла идея цикла передач и название – «Восхождение» о  подвижниках православия, старцах и монастырях. Новый, совершенно незнакомый нам  мир. «Зачем Самаре монастырь?», «Живут на Руси старцы», «Свеча для Ксении Петербургской», а затем – Оптина пустынь, Коломна, Дивеево, Псков, Пюхтицы, Кострома… Как будто в другое измерение попали. Девочка с Украины бросает университет и поступает в монастырь в Дивеево. В Подмосковье настоятельница монастыря – выпускница журфака МГУ, известная спортсменка. В Оптиной пустыни нас сопровождает отец Силуан, монах, бывший главный редактор литературно-драматической редакции ЦТ. Это уж совсем поразительно. Просто наваждение какое-то, все пошли в монастырь. Потом выяснили: этот отец Силуан, когда светским человеком был, приезжал сюда и всю здешнюю библиотеку изучил. Старинная библиотека, богатейшая. Старцы оптинские, известные всей России, для него, как живые, будто здесь рядом стоят, шутят, прибаутками разговаривают. Такие весёлые старцы в его рассказах были, особенно Амвросий Оптинский: «Всем угождай, никому не досаждай, никого не осуждай, и всем – моё почтение!» Да и сам он, отец Силуан, такой весельчак! А слог – просто заслушаешься. Одно слово – главный редактор. Вот это судьба у человека … Напали на владыку Иоанна с расспросами. А он, теперь уже митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, улыбнулся так хитровато в усы и негромко произнёс: «Неисповедимы пути Господни …» Конечно, неисповедимы, а нам так просто и вообще непонятны.
Он следил за нашим творчеством, давал ценные советы.                Сначала  в Самаре, затем  и  в Санкт-Петербурге, в телефонных звонках, письмах,  при встречах.  Звукорежиссёр Тамара Шабанова трепетно относилась к необычному в те времена материалу, перекопала всю фонотеку. Духовная музыка становилась откровением не только для телезрителей, но и для каждого из нас.
Последний фильм из цикла «Восхождение»  снимали о самом владыке Иоанне.   Назывался он «Исполнить заповедь любви». Как же лучше рассказать о нём, об этом мальчике из бедной деревенской семьи, который поднялся до высот архиерея Санкт-Петербургской кафедры, стал доктором церковной истории, Постоянным членом Священного Синода.  Можно, конечно, найти много красивых слов, можно снять прекрасные кадры, но как передать невидимый подвиг другого его пути – подвиг восхождения духовного, трудного и постепенного, к смирению и доброте, терпению и любви, к совершенству, которое он увидел в Боге. Ведь при встрече с ним  каждый ощущал особую, лично  к нему обращённую радость, только для него предназначенную доброту и любовь. В его присутствии люди светлели, становились добрее и чище. Всё это мы испытали не понаслышке, а и здесь, в Самаре, и в Санкт-Петербурге, где нам посчастливилось не раз встречаться, а  в последний приезд жить и общаться с ним целую неделю  в его резиденции на Каменном острове. Конечно, нам хотелось исповедаться у архиерея и причаститься. Меня он недолго исповедовал, со дня последней исповеди прошло не так уж много времени. А вот другая Нина, Молчанова, не исповедовалась никогда. Она долго не решалась, говорила только: «Как это я пойду и всё ему расскажу, всю мою жизнь, не поймёшь какую, грешную, неправильную. Как я после этого в глаза ему посмотрю?» Но, наконец, она решилась. Исповедь шла так долго, что все уже волноваться начали. Владыка Иоанн вышел и пошёл в свою келью помолиться. И тут вдруг я –  с горящими глазами, не в силах сдержать чувства:
- Владыка, так хорошо, что, кажется, даже крылья выросли. Я просто летаю!
- Ну, летай, летай… Смотри только, как бы не споткнуться, - охладил он мой пыл.
 Молчанова пришла, вся в слезах, проговорила только:
- Я рассказала ему всё, всю жизнь свою!
- А он?
- Не знаю, даже не представляю, как мы утром встретимся.
А утром –  всё  как ни в чём не бывало. Он нас благословил, все помолились и сели за огромный стол завтракать. Все – это его домашние: матушка Олимпиада, которая хозяйство вела, её дочь, духовная дочь владыки с юности домашний врач Валентина Сергеевна, Надежда Михайловна, тоже его духовная дочь. Она в самарской епархии работала и по просьбе владыки сопровождала нас во всех наших поездках. Это были два удивительных человека. Почти всю сознательную жизнь они провели рядом с владыкой. Они светились радостью всегда. Не напускной, а искренней. Всегда были такими доброжелательными, весёлыми, гостеприимными. От них трудно было уйти, хотелось всё время быть рядом и заряжаться их внутренним светом. Они прекрасно пели  дуэтом  духовные песнопения, иногда и владыка присоединялся, и приезжие монахини из Пюхтиц, тоже его духовные чада. Здесь же за столом и другие домочадцы. Вот вся эта компания сидела и ждала, когда владыка начнёт читать, как каждое утро было принято. Читал он немного, но всегда к месту, из поучений святых отцов. Тот, кого касалось чтение, сразу понимал о чем речь, кто его на эти размышления навел – словами ли своими, делами ли, а остальным было просто полезно. И вот… открывает он «Лествицу» Иоанна Лествичника и читает: «Всё должно быть ко благу. Послал Бог радость – радуйтесь, а по сторонам посматривайте: не тащит ли лукавый опять бремя на плечи ваши…» И дальше ещё несколько наставлений на эту тему. О мудром равновесии. «Ну, всё, думаю. Это про меня. Летала, видите ли, и ни о чём не помнила. И о Нинке не помнила, как она там рыдала». Конечно, все за столом знали, что есть человек, которому это сказано, но кто этот человек, не интересовались. Каждому  подумать полезно. На этот раз «повезло» мне. Такое  было воспитание. Окунуться в эту атмосферу –  награда не на один год. Мы хорошо это понимали. Столько воды утекло, а как будто всё было только вчера – и этот стол, и глаза владыки, и светлые лица  вокруг. Праздник тихого единения.  Божье человечество. Всё за этим столом.
   И вот прошёл год со дня смерти владыки Иоанна. Меня всегда мучил один и тот же вопрос: зачем он уехал в Петербург? Ведь он был таким редкостным, замечательным старцем. Его сердце вмещало каждого,  как будто он человека насквозь видел. Сотни духовных детей отовсюду к нему съезжались… А  там, в Петербурге – политика. Насколько он был в ней силён – не нам судить, но как-то очень уж быстро Россия потеряла своего старца, а мы – духовного отца.
На панихиде в  Покровском соборе на 3-й день после смерти владыки Иоанна со мной  произошло нечто невообразимое… Дух противоречия так и сверлил: зачем он всё-таки уехал? Зачем избрал для себя этот крест? И вдруг вижу глаза владыки, явно так вижу. Тот самый взгляд, которым он однажды наградил меня при выходе из церкви – лучи божественной любви. Нахлынула волна покаяния: «Владыка, простите непутёвую духовную дочь свою!»  И слышу ответ,  голос его слышу:
- Не печалься, не суетись. Тайна Божьего домостроительства не открыта тебе. Оставь это. Это тебе не полезно.
- Но я не могу приехать к Вам на могилу…
- Не расстраивайся. Небо для всех одно. Я везде рядом с вами. Займись устроением себя.
Это было, как гром среди ясного неба. Вспомнились слова, которые он сказал перед отъездом  в Санкт-Петербург нам, провожавшим его в 1990 г.:
«Господь соединил нас всех любовью. И неважно, где мы. Мы все этой любовью связаны. И как бы заново рождены»

Владыка Иоанн в недавнем сне
Из приснопамятных явился лет,
И я, растаяв в сладостном огне,
Вдруг поняла, что смерти вовсе нет.
С волнением ладони протяну
Учителю и другу моему,
О чём болит душа, то и шепну,
Не доверяя хитрому уму.
И вот уже готов его ответ:
Сомненья все мгновенно разрешив,
Из тех неповторимых светлых лет
Ко мне летит божественный призыв.
Учитель мой, учить ты был так рад
Не книжными словами. Тайну ту
Мне открывал твой ясный чистый взгляд
И поднимал с земли на высоту:
Чтоб век жила святая высота:
«Ни смерть, ни жизнь, ни тьма, ни глубина
Нас отлучить не могут от Христа»…
Любовь… Над смертью властвует она.




23.2.1999 г. «Мы не рабы. Рабы не мы». А мы кто?
Время бежит быстро, но есть в этом и свои плюсы, поскольку оно иногда  добавляет к волнениям сердца проблески разума. Я вдруг открыла для себя, что  внимать голосу разума гораздо интереснее, нежели пребывать в состоянии  душевной боли и расслабленности. Голос этот ждёт не дождётся, когда ему,  наконец, позволят вступить в свои права – поразмыслить с ним вместе,  поговорить, почитать, послушать…
Мировая премьера в Самаре – опера «Видения  Иоанна Грозного». Музыка  Сергея Слонимского, дирижировал Мстислав Ростропович, режиссёр Роберт Стуруа… Попытка рассказать языком оперы о нас самих, о нашем внутреннем рабстве, подобострастии и лицемерии. Эти человеческие слабости мне особенно ненавистны. Они как будто выворачивают душу наизнанку, и я становлюсь злой. Видимо, потому что и во мне они тайно сидят, ждут момента, чтобы заявить о себе. Внешне мир меняется быстро, но внутри мы всё так же злимся, ревнуем, угрожаем, зависим… Тысячелетний страх, из глубины веков пришедший, так и  живёт в нас. Церковь веками внушала, что «аз есмь червь, а не человек», что мы грешные, недостойные и нам надо только молиться, каяться и плакать о своих грехах. А как же тогда «Будьте совершенными, как аз совершен есмь»,  «Познайте истину, и истина сделает вас свободными», или  «Люби и поступай, как знаешь»?  Может быть, земная жизнь и дана для того, чтобы из червя превращаться в человека? Если не получилось в этой жизни, будем расти в следующей,  и так до бесконечности… . Нет, Иисус вовсе не хотел видеть в нас рабов, он искал себе друзей. А рабство…  Это не Божие, а человеческое изобретение, это кому-то просто понадобилось, потому что тёмной массой легче править. В основном, люди живут не по Духу веры, а по букве, соблюдая обрядовую сторону церковной жизни и не идя вглубь Христовых заповедей. Может быть, в этом какая-то вселенская тайна? Что если бы  все вдруг решили пойти вглубь? Пожалуй бы, не выдержали… Представить только – бандит стал святым и кротким, представитель власти – мудрецом, совершенно не озабоченным своим тщеславием и  обогащением, лицемер превратился бы в воплощение совести… Бывают,  конечно, отдельные прозрения, как у «разбойника благоразумного», но в целом  эта сказка не  для нас. Внутреннее христианство далеко не для каждого. Мы слишком  невежественны и слабы духом.  А если вдруг встать на вершину, почувствовать себя свободным и при этом не осознавать, кто ты есть на самом деле – можно впасть  в состояние, которое хуже, чем рабство. Оно становится манией разнузданности и вседозволенности. Властители судеб человеческих и целых народов дозволяли себе слишком многое, и это стало жутким примером правления отдельных особей в истории человеческого сообщества.
Потрясающая сцена в опере, когда Лик Владимирской Божьей Матери смотрит на молитву Иоанна Грозного, которая превращается в оргию, - и медленно удаляется… Богородица нас оставляет. В её печальных глазах весь ужас нашего  лицемерного состояния. Царь – раб своих страстей, а вокруг – рабы вельможные. Чехов говорил о том, что ни в одной стране мира не было такого количества «вельможных рабов», как в России. Вековечный страх, ещё из крепостных времён идущий, зависимость от вышестоящих, мешают внутренней свободе. За внешними катаклизмами  внутренний мир ускользает. Ведь он, внутренний мир, не в состоянии накормить семью. Над нами довлеет борьба за выживание, за кусок хлеба. Но Спаситель сказал раз и навсегда: «Не хлебом единым жив человек, а всяким Словом, исходящим их уст Божиих». И если вдруг однажды осознать всю силу этих слов, наверное, придёт прозренье. Тогда  в твоём  мире  не будет  никаких оков, никакой тюрьмы, никакого рабства. Ты активно участвуешь в жизни, но не  принадлежишь никому, и никто не может принадлежать тебе, кроме тебя самого. Никто не может заставить тебя изменить свою сущность, если ты сможешь почувствовать её  и  осознать. Видимо, на таких убеждениях, на людях их исповедующих,  пока ещё держится мир.

            Душе никто не может запретить,
Когда она захочет быть собою
И центром окружающего мира,
Где суждено ей властвовать. Живи,
Моя душа, пусть воспевает лира
Твою причастность к сотворенью мира,
К единой исцеляющей любви.
Гони свой страх, гони притворство, лживость,
Наигранную рабскую учтивость
Пред теми, кто обласкан и далёк.
Но будь собой и искрой Провиденья,
Чей голос с самых первых дней творенья
Тебя ведёт, как Божий огонёк.


О   друзьях…
Вот вошёл дорогой человек, или письмо прислал, или позвонил по телефону. Он, может, и не сказал ничего существенного, но как всё вокруг изменилось, потеплело, заиграло. Как будто кто-то из друзей неслышно  возгласил: «Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по  листам затрепетало»… И солнечный луч нас соединил. Большинство людей, которые встречаются на пути, не задевают. Мы остаёмся закрытыми друг для друга. А кто-то пошлёт  вдруг неосязаемое послание, и ты его принимаешь. Интуитивно чувствуешь, что этот человек твой. Так  рождается дружба.
Мой 20 век – это мои друзья. Всё самое лучшее, что есть во мне – от них. Друзья это и родные, и дети, и внуки, и просто друзья. Жаль, конечно, что все мы разбросаны по свету, но наше общее  солнце каждый раз добавляет всему дружескому  сообществу  столько тепла!
В школьные годы было море друзей.  Потом – Москва.  Незабвенная  Валя Ратанова из Калуги, с которой мы, кроме университета, вместе учились в вечерней музыкальной школе. Это учебное заведение было для нас, пожалуй, важнее и даже любимее филфака МГУ. Она покорила  меня своей открытостью, желанием идти навстречу, любовью к музыке и к преподавателю сольфеджио.  В 1958 году вместе с ней мы отправились по распределению в Ташкент и привезли оттуда в Россию своих мужей.
Галя Габ из Ростова-на-Дону… Балерина наша, нежная, воздушная, влюблённая в великую Уланову. Судьба её оказалась трагичной. Она вышла замуж за албанца  уехала в Албанию, родила сына, а когда в этой стране началась заварушка, ей предложили или забыть о России, или в 24 часа покинуть Албанию. Конечно, она выбрала второе, но жизнь была сломана.
Галя Садчикова – Колмакова из Волгограда, дорогой заботливый человек,  очень надёжная, ответственная, постоянная староста курса… Родные, незабываемые лица … И ещё одна Галя, Михеенко – Сполохова, любимая подружка моя.  Она  с золотой медалью окончила ЦМШ при Московской консерватории. Училась вместе со многими нынешними знаменитостями.  А потом вдруг поступила на геофак МГУ. Через несколько лет окончила заочно и консерваторию, Горьковскую. Мы жили с ней вместе в общежитии на Ленинских горах, хотя это трудно было назвать общежитием, у каждого студента своя комната. А мы с ней жили вместе, в одной.  Столько  задушевных разговоров,  взаимного доверия! Она мне из экспедиций камни привозила необыкновенные, каждый со своей историей.  А ещё она занималась тогда в музыкальной студии МГУ, в классе фортепиано,  вместе с тем самым Игорем Ш.  Мы с ней такие сумасшедшие были. Галя в одного преподавателя мехмата влюбилась. Он придумал некое подобие рок-оперы в 1957 году. Называлась она  «Цыц, вы, шкеты, под вагоны!» (студенты частенько вагоны разгружать ходили). По тем временам смело и смешно. Почти как КВН. Мы эту «оперу» смотрели и хохотали до слёз. А потом подруга моя вышла замуж за Юру из мединститута. Они уехали в Швецию, затем в Индию, Юра в посольствах работал, врачом. Посмотрели мир и вернулись в Москву. Никакого снобизма, наши люди. Галя заведовала фортепианным отделением в музыкальной школе имени Дунаевского. И зачем ей геофак понадобился? Может быть, для нашей встречи? Самое трогательное, что Юра меня сразу же принял, и с такой радостью.  Я благодарна ему за это. Кажется, с годами мы  стали ещё ближе.
Валя Честнова из Нагорья. Она мне как сестра.  Мы с ней  всю жизнь вместе,  хоть и далеко друг от друга. Как-то недавно я сподобилась побывать в Москве. Хожу по Арбату, а сердце рвётся в Климовск, где она живёт. Приехала к ним - и оказалось, не в гости, а к себе домой. Особенно приятно было, что так обрадовалась дочка её, Инночка! Тут всё переплелось – и Нагорье, и родители, и дети. Прошлое, настоящее и будущее  жили  в этот вечер одновременно.
«Чем дальше в лес», тем больше чувствуешь, что число друзей неумолимо сокращается. Понимаешь, что было много приятелей, подруг, хороших  людей, с которыми можно перекинуться словом, обсудить насущные дела, вместе сходить на вечеринку, в кино или на концерт, но не более того. Постепенно из этого многообразия начинают выделяться  люди, которые нужны, как воздух. Не только для того, чтобы с ними поговорить, хотя, конечно, это очень важно, но чтобы  помолчать вместе, настроившись на одну волну.

            Настоящих друзей так немыслимо мало,
Но таинственный круг расширять не спеши,
Это сердце тебе на друзей указало,
Эти тайные знаки –  посланья  души.
Настоящих друзей не бранят, не ревнуют,
Принимают их боль, принимают их суть.
Если надо свернуть на дорогу другую,
То помогут друзьям чемодан застегнуть.
Незаметен тот воздух, которым мы дышим,
Забываем свои повороты в судьбе,
Но безмолвный призыв так отчётливо слышен,
Это друг дорогой загрустил о тебе.

Есть у меня в Самаре Валя Давлетшина,  Валентина Васильевна. Она себя, можно сказать, напрочь забыла. Ну и меня, конечно, тоже. Быт заел. Я не сержусь. Дома у неё бедлам, народу много – дети, внуки, правнуки, собаки, попугай, муж суровый  (а раньше такой весёлый был). На даче в Екатериновке – 20 соток земли, огород, сад, и всё-то надо вырастить, и вывезти, и всё своё многочисленное семейство накормить… Просто кошмар. Но когда мы вдруг оказываемся наедине, можно ничего не говорить, можно просто помолчать. Или, в лучшем случае, чаю попить. И всё понятно. Не надо ни сочувствовать, ни разбирать полёты жизненные. Всё понятно без слов. Такая  уж у неё судьба –  за всех болеть, всем помогать. А какая хохотушка была! Певица, актрисой в юности хотела стать, а стала журналистом. Мы с ней на телестудии хоть и рядом были, но не в одной команде. Она была главным редактором общественно-политического вещания, а я всё при фестивалях, при хорах, при народном творчестве… Несерьёзная, одним словом.  Зато мы вместе тусовались в одной компании. И я думаю, это было гораздо важнее, чем наше «политическое несоответствие». Теперь мы как  родственники,  живущие в разных городах. Звонок раз в месяц, а то и ещё реже… Значит, так надо, ничего не поделаешь. Зато в Екатериновке общая калитка в заборе.
Из студийных друзей поражают  меня два человека, два журналиста. Когда они на пенсию вышли, в них вдруг неожиданно проснулись художники.
Лидия Степановна Кречетова работала собкором Всесоюзного радио и телевидения. Быстрая, порывистая, энергичная – везде надо было успеть. Теперь успевает обеспечить себя экологически чистой продукцией с помощью дачи. Там же, на даче, а зимой и дома свой внутренний мир выражает в картинах –  пейзажи, портреты, натюрморты, композиции  из полевых цветов.… С Лидой мы понимаем друг друга с полуслова. Это не так часто  бывает, особенно когда говоришь не о конкретных вещах, а об отвлечённых. Они потому и отвлечённые, что идут из интуиции, из подсознания. На этом строится вся философия. С Лидой можно пофилософствовать, не боясь оказаться не понятой.
 А у Светланы Константиновны Кузиной, бывшего старшего редактора молодёжных программ – цветы в джазе. Такой фотофильм сделала из своих необыкновенных цветов на даче! Бывало, как она рассказывала, полдня проводила, лёжа на животе с фотоаппаратом, чтобы запечатлеть букашку на лепестке розы. Света человек серьёзный,  иной раз и не подступишься. И понятно. Ведь у неё голова чем занята? Проектами. Проектов столько, сколько неправильных кусочков земли на её даче в Студёном овраге. Дача довольно узкая,  но длинная. Посреди дорожка из разноцветных камней (сама натаскала) А по бокам эти самые неправильные кусочки разнообразнейших форм.
- Ты  во сколько сегодня встала?
- Часов в шесть или в семь, я и не смотрю.
- Хорошо спишь?
- Да не сказала бы. Всё представляю, куда что посадить. Утра не могу дождаться, бегу попробовать, что из этого могло бы выйти..
А выходит-то ведь не сразу. Пока взойдёт, пока расцветёт… В результате получается мозаичное панно из живых цветов, трав и кустарников. Потом снимает всё это на фото, монтирует и вот, пожалуйста –  фотофильм готов. Освоила спецэффекты в интернете и всю зиму работает над видовым фильмом, соединяя цветы с музыкой. Смотреть – одно удовольствие. Внутренне мы с ней не всегда согласны. Света человек истинно православный,  во многом даже ортодоксальный. Все праздники церковные соблюдает, посты, дни особые. Ругает меня за то, что я слишком углубилась в эзотерику и говорит, что мне придётся за это ответить. Потом. А я считаю, что и рай, и ад мы носим в себе. Но наши разногласия не мешают нам оставаться друг другу интересными.
    Вот пришла ко мне Инна, или Эрна, или Ощепков пришёл… Это друзья особые. Мы всегда ищем встречи, чтобы не чувствовать себя одинокими. Нам так нужно общение, поддержка нужна.   Жизнь прекрасна, когда тебя  есть кому поддержать.
Вот Инночка Касьянова, Инна Александровна, всегда поддерживает, даже если у самой всё кувырком. Иногда даже слишком поддерживает. Надо бы отругать, а она всё равно поддерживает. «Ничего, – говорит, - значит, так надо». И легче становится. Её бы саму утешить, помочь, проблем тьма, но её чувство оптимизма всегда перевешивает. Звоню:
- Ну, как ты там, моя хорошая?
- Отлично. С собакой погуляла, Серёжу накормила, Татьяна Ивановна приезжала, помогла ей с расшифровкой песен (ещё одну книгу о фольклоре пишут). Теперь вот сяду за доклад, потом статья, а завтра лекции по зарубежной музыке… Инна – профессор педуниверситета, заслуженный деятель искусств, музыковед.
- Нинка, я так по тебе соскучилась. Встретиться бы, но когда? А ещё одиннадцатый троллейбус отменили, как теперь доедешь, ноги-то болят… Ну, ничего, какие наши годы? Всё ещё впереди.
Но впереди встречи маячат всё реже.  Хорошо, что телефон выручает.  Инночка всех хотела бы примирить, необычайной доброты человек. Когда что-то где-то не так, концерт неудачный или спектакль, или на факультете  какой-то бедлам, ей становится как бы неловко. За всех. Но возмущаться не умеет, хотя и переживает очень. Правда,  в последнее время что-то с ней случилось. Тоже стала возмущаться.
А вот Эрна - как раскалённый нерв. Если восхищена – то до превосходных степеней, если возмущена – в выражениях не стесняется. И громкость не убавляет, не боится быть услышанной, наоборот, выскажет все прямо в лицо нерадивому журналисту, допустившему неточность в статье, и самому президенту, дай ей волю! А поводов для  возмущения – предостаточно. Убогая интеллектуальная жизнь, развал прежнего образования, культуры, надменность чиновников,  абсолютная музыкальная  безграмотность и невежество  студентов...
 Помню, в 80-х годах (прошлого века!) ездили мы с ней в Таллин, на Праздник песни. Такой заряд энергии получили, тем более, что её кузен Антс Сээт дирижировал сводным хором на песенном поле, и её встречали, как свою, родную. Её отец эстонец. И на телевидении нас принимали с распростёртыми объятиями. Так много дала эта поездка, сколько всего посмотрели, услышали. Туда - самолётом, обратно - поездом. Сейчас такое профессору педуниверситета с ее  смехотворной зарплатой даже представить невозможно! И это тоже возмущает Эрну. Она известный музыкальный критик, кандидат педагогических наук, она просто не может не ездить! Она должна всё знать, видеть и слышать. В Самаре не пропускает ни одного концерта, ни одного спектакля, её студенты, будущие учителя музыки, обожают своего педагога, её авторитетное слово имеет вес…
 А ещё она часто плачет. Плачет, когда видит голодных собак и кошек на улицах. Она готова их всех взять к себе, но ведь «соседи меня саму сразу выгонят!» Безвыходная ситуация, и Эрна плачет. У неё всегда что-нибудь случается: то кошелёк украдут, то сама из маршрутки выпадет. Сплошное невезение! Плачет, возмущается и болеет. Но вечер за вечером, после работы - бежит на очередной концерт, или к больной знакомой (надо помочь), или в редакцию газеты. «Эрна, милая, остановись, ты ведь только что из больницы, у тебя давление, ты не в силах улучшить весь мир!» - внушаю  я  ей поздно ночью по телефону. Она снова возмущается: «Как ты можешь так говорить! Как ты могла не пойти на этот концерт?!» Я слушаю её пламенные речи, восхищаюсь и думаю: нет, не перевелись еще  у нас «чапаевцы»,  готовые ринуться в бой за правое дело с шашкой наголо. Сама я, увы, на это не способна.
Ощепков. Владимир Михайлович. Ну что же сказать-то о нём? Тайфун – он и есть тайфун. Он каждому готов помочь, так же как раньше своим студентам на музыкальном факультете помогал. Почти 40 лет был деканом, всех помнит. Друзья любят его, а злопыхатели злопыхают. Это отравляет ему жизнь, делает  мнительным. Он всё время что-то преодолевает. Создаст себе проблему, потом начинает её преодолевать. Страдает от этого, но преодолевает. Такой уж у него характер - под горячую руку лучше не попадаться. Но стоит только сказать ему,  как хор у него пел замечательно,  какую гениальную обработку он сделал, Владимир Михайлович становится, как воск, и готов для тебя на всё. Честолюбие, кстати, не самое плохое качество, если в разумных дозах (не как у Евклиона). Можно вообще удивляться, как он сумел остаться простым душевным человеком среди множества званий, наград, знакомств с великими людьми, среди славословий и здравиц в его честь, среди тысяч студентов и студенток, разного рода поклонниц. Он единственный среди наших музыкантов стал Почётным гражданином области. Профессор, заслуженный  работник культуры. Только мне это как-то всё равно. Абсолютно всё равно, почётный он или не почётный, заслуженный или нет. Внешнее всё это. Среди огромной кучи наград и амбиций мне удалось рассмотреть  жемчужное зерно его души. Оно так глубоко спрятано, что не сразу увидишь. Душа у него детская, обидчивая и очень тонкая, кучей этой самой  заваленная. Он как большой ребёнок, а награды – как детские игрушки, чем больше, тем интереснее. Хотя сам он к ним относится ужас как серьёзно,  необыкновенно почтительно. Душа у него всегда болит. За то, что в стране происходит, что происходит с эстетическим воспитанием, за школьников, которых срочно надо спасать от наступающей пошлости, за всю нашу культуру, которая гибнет в чудовищную эпоху дикого капитализма. Он очень хотел бы переделать мир, если бы только мог. Или хотя бы объединить образование и культуру. Цифра, буква и нота… В их гармоничном единстве   и должен расти ребёнок, тогда он станет культурным и образованным человеком.  К  сожалению, сегодня  в вышних эшелонах власти далеко не все это понимают.
- Слушай, ничего не успеваю, а тут ещё надо статью написать…
- Какую статью?
- Музыка и интеллект. Сможешь  подключиться?
- Интересная тема. Надо подумать.
- Это же  в  книгу  Краснова, академика.
- Причём тут академик?
- А  почётному  гражданину поможешь?
-И почётный ни при чём. Вот просто Ощепкову с удовольствием бы помогла, но, боюсь, интеллекта не хватит. Это же научная статья.
- Почему научная? Скорее, философская… Ты же у нас философ.
Он всё так же хочет объять необъятное, сплотить всех во всеобщем празднике, в тысячном хоре. И самое удивительное, что это ему до сих пор удаётся. Хор - его «одна, но пламенная страсть». Он дирижирует и утром, и днём, и вечером, и во сне, видимо, тоже дирижирует. А когда не дирижирует, то делает аранжировки. У него совершенно не хватает времени ни на что другое, да ему и не нужно ничего другое. Только хор. Хористы – его главное достояние и источник творчества.
 А  у меня  такой  друг.  Истинный друг, давнишний. 

Любовь –  как музыка, а хор – как образ неба,
Посредник между ними – дирижёр,
Он устремлён туда, где прежде не был,
И увлекает за собою хор.

Сам за звучаньем дивным поднимаясь,
Он всех зовёт на свой духовный пир,
И мы летим за ним, и понимаем,
Что небеса и есть – реальный мир.

Есть близкие друзья, а есть друзья далёкие. Мы тоже настроены на одну волну, но в силу жизненных обстоятельств разъединены и общаемся редко. Люда Беляева,  Клара Саркисян,   Галина Маевская, Вера Юрикова, зарубежный Эдуард Алексеев… Кажется, окажись любой из них рядом и не хватит вечера для разговоров, для выяснения того самого смысла существования или вкуса бытия. Мне кажется, что  все наши жизненные коллизии нельзя принимать слишком уж всерьёз. Что такое 70-80 лет? Ведь все те, на кого мы стараемся повлиять своими слабыми усилиями, в конце концов, тоже умрут. Может быть, жизнь – это игра Бога с нами? Он играет не мнимой важностью наших усилий, а светом любви в наших сердцах. Наше дело - Ему подыграть. Прогресс, знания, профессия – это всё условия игры, в которые Он нас поставил. Светлые, доброжелательные люди живут долго, спокойно и мудро. Они и  без всякой славы счастливы. Наверное, они приняли эту игру и не тревожатся по пустякам. Они знают, что, в конечном счёте, кроме любви и незаменимого чувства дружбы,  всё остальное –  пустяки. Мы плывём по жизненному морю в разных лодках, в разных городах и весях, но в одном направлении. Мы всегда ждём момента встречи, который в этой жизни может так и не наступить… Но у меня такие друзья есть - и это счастье. Это не только люди моего возраста, некоторые гораздо моложе. При нашем общении рождается некий отзвук, потом он бродит и бродит в душе, словно долгое эхо. Я так люблю своих друзей, и они об этом знают. Спасибо вам, цветы души моей!


Простой лазоревый цветок,
Как хрупок ты и беззащитен,
Ты, словно тонкий огонёк
Свечи, в уныло-сером быте.
С волненьем на тебя смотрю,
В тебе и радость, и обманы,
И ничего не говорю,
Слова так лживы  и туманны.
Ты – как улыбка бытия,
Любви и нежности частица,
К тебе летит душа моя,
Чтоб мигом счастья поделиться.


Все мы – как дети.
В каждом из нас живёт эмоциональный ребёнок. Он всегда ждёт близкого человека, чтобы тот его поддержал, наполнил душу добрыми чувствами. Дети это понимают. До года они падают, потом едва стоят на ногах, а как только покрепче встанут, начинают не только ждать от нас такой поддержки, но и сами нас поддерживать.. Как могут. То улыбкой, то яростным криком «дай-дай!», то весёлыми песнями и танцами. Начинаешь этой энергией невольно заряжаться, -  танцуешь с ними, поёшь, радуешься… И так до самых седин. О, милые детки, как же с вами хорошо! Сколько счастливых моментов!
Помню, приехала я в Нагорье (Лена  летом у бабушки с дедушкой жила). Как-то неожиданно приехала, без предупреждения. Объятья, поцелуи… А где же Леночка? А она в очереди стоит, за хлебом. Там  машина  приехала, хлеб привезли. Леночке лет 10-11. Бегу на площадь. Очередь большущая, а где-то в середине – кофточка бело-розовая и коса длиннющая. «Леночка!» - кричу. Она глазам не верит, забывает обо всём – и ко мне! Обнимаемся и начинаем рыдать, от радости. И слёзы, и смех. И про очередь забыли, и так, обнявшись, пошли домой. Дедуся потом хлеба принёс. Такие моменты не забываются, их ничем заменить невозможно.  Это навсегда.
Или другой эпизод, из конца 70-х годов. Время расцвета бардовской песни. Не случайно она так расцвела.  До этого мы всё больше патриотические песни пели. Гордились целиной, работой, страной. А душа требовала «ехать за туманом», говорить о любви, о совести, о главном… У неё  была потребность в близком существе, которому  своё понятие об этом  главном надо было поведать. Иногда таким близким существом становилось целое сообщество людей, связанных неким общим эмоциональным пространством. Вот и появились барды, появился Грушинский фестиваль. Правда, потом бардов этих стало немерено.  И эмоциональный ребёнок  потихоньку оттуда ушёл. Близкое существо растворилось в  массе.  Но это уже потом,  когда в песенную среду  стал проникать бизнес и всё исказил до неузнаваемости.
А тогда, в конце 70-х,  на улице  Стара Загора,  в  тесной «хрущёвке»… Вся  округа знает, что в ней всегда народ толпится, студенческий. Кухня - 4,5 метра. Нас там человек 10. Десять разрозненных душ. В соседней комнате маленькая Наташа спит, кто-то без конца туда ныряет, проверить. И всем так хорошо. Студенты института культуры, будущие театральные режиссёры и хормейстеры.  Недавно из Астрахани приехали, из стройотряда,  загорелые, с новыми песнями…

«Тех, кто позже встал, от души пожалей,
Горы да вода и вблизи, и вдали,
То ли это Волга в кольце Жигулей,
То ли обнимает река Жигули…»

Лена, пой! Все 4 года учебы,   каждое лето  - в стройотряде.  Лена  всегда с гитарой. На полевых станах пела, и во Дворцах культуры Астрахани, и на телевидении, и на конкурсах разных. Песен знает великое множество. Поёт так, что, без преувеличения, сердце ёкает. Ей бы на сцену! Умеет создать то самое единое пространство,  которое то грустит, то смеётся, то плачет. Разойтись  невозможно, но соседи начинают в стенку стучать. Уже далеко за полночь, а эти молодые горячие  души никак не угомонятся.

«Мы пытаемся вызнать вселенские тайны,
По веселым глазам нас узнает любой, -
Мы всего лишь матросы, мы не капитаны
На своем корабле под названьем «Любовь»…

Славные ребята, талантливые, умные, и в каждом в эти минуты наслаждается эмоциональный ребёнок. Он чувствует какую-то эфемерную,  ясную и светлую защищённость, то ли с небес летящую, то ли от близкого соседского плеча… В обычное  время оттого, что  рядом сидим, или  делом каким-то занимаемся, или вместе  живём,  мы не становимся ближе. Каждый сам по себе. Сближает что-то совсем другое. Общие переживания, чувства, общий единый  дух.

   Каждое лето мы с Виктором и Наташей пускались в путешествие. Брали с собой её подружку Свету и Иру, её маму. Вместе  надёжнее и веселее.  Однажды и Лена с нами ездила – Ленинград,  Прибалтика,  Пушкиногорье. Там она у нас экскурсоводом была, потому что не в первый раз. В Тригорском ночью –  такая  гроза и буря, что у нас чуть палатку с берега озера не унесло. Зато, когда встали утром, пушкинские места встретили ласково, ярким солнцем поэтического мира.  Всё вокруг дышало пушкинскими строками: «Поэзия, как ангел-утешитель, спасла меня, и я воскрес душой»… Здесь Пушкин становился  ближе.
На машине, которую Виктор обожал больше всего на свете, мы объехали полстраны – Северный Кавказ (благо там у него родственники), Прибалтику, Крым, Грузию, Абхазию, Аджарию, Поволжье, Подмосковье, Золотое кольцо… Столько всего повидали! Помню, в Грузии раскинули свою палатку в горах, прямо на берегу реки Арагви. Улеглись спать, а мне не спится, – шум какой-то идёт и идёт, незнакомый, ровный, непонятный. Потом как будто кто-то в бок толкнул, должно быть, Пушкин: «Шумит Арагва предо мною…» Выскакиваю из палатки, а рядом со мной звёзды, вот они, такие крупные, рукой можно достать! Небо тёмное, как одеяло, и предо мной Арагва шумит. Врываюсь в палатку и ору: «Вставайте, такого вы больше никогда не увидите!» Все вскочили, пошли смотреть. Наверное, в каждом что-то дрогнуло. Красота соединяла. Долго смотрели. Начало светать, и мы камни собирать стали, на память.  «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» Как просто и гениально. А между тем, в этом грузинском воздухе уже витало что-то недружественное, и нам советовали одним на ночь не останавливаться. Что делать? Уже совсем темно. Подъехали к какой-то автостоянке, там сторож. Попросились на ночлег. Он рукой показал нам, мол, останавливайтесь неподалёку от дороги. Сказал, что будет посматривать. Но всё равно неспокойно как-то.  Дорога внизу, перед нами гора, а на горе монастырь, Мцхета знаменитая. Вся освещена, сияет. Днём мы там побывали, - зашли и застыли от красивейшего пения мужского ансамбля. А рядом другой монастырь, тот самый, где «обнявшись, словно две сестры, струи Арагвы и Куры бежали  дружно». Как будто здесь, в этих краях, до сих пор живёт душа поэмы Лермонтова «Мцыри».  Своими глазами увидели и сердцем почувствовали, как ощущение высоты рождает дух свободы.
А сейчас вокруг темно. Смутно видим – идёт какой-то зверь. К нам направляется. Мы перепугались, а потом разглядели – собака громадная. Дали ей поесть, колбасы дали. Собака всё съела и улеглась у входа в палатку. Виктор в машине, а мы с Ирой и двое детей в палатке. Жутковато, конечно. Еле утра дождались. Как стало светать, выглядываем, а собака наша, как лежала, так и лежит, вход в палатку охраняет. Снова накормили её всем, что осталось, стали складывать палатку и грустно-грустно так гладили собаку. Причём, это была не бродячая собака, не доходяга какая-то, а сильный, красивый, умный  пёс. Это было непостижимо – почему она решила охранять нас всю ночь? Откуда она взялась?  Какое-то время потом за нами бежала, как бы сопровождая, потом остановилась и долго смотрела вслед. Чудо какое-то. Как будто Господь послал нам своего ангела-хранителя.
Все мы, как дети. В каждом человеке, если очень захотеть, можно увидеть душу эмоционального ребёнка, обиженного или запуганного, обрадованного или неизвестно отчего загрустившего. Теперь мы, старики, начинаем спотыкаться и падать, как младенцы, а они, дети и внуки, слава Богу, готовы нас поддержать.  Иногда даже впустить в собственное пространство. Когда родные люди становятся  ещё и  друзьями – это дорогого стоит.

Никто никого не знает.
Вот поставлю весы, сяду на одну чашу и буду злиться, что кто-то из  близких поступает не так, как мне хочется, приходит не тогда, когда мне нужно, говорит не то, что я  хочу услышать, или вообще молчит? Боюсь только, что упаду  вместе с весами из-за своей злости, а тот, другой, не сможет поднять меня до состояния равновесия. Видно, наступило время понять, что иначе и быть не могло, что не от меня это зависит, что я – не он. А у него внутри свой мир, свои проблемы, своё настроение. И мне надо не только не взорваться, а пониманием лечить ситуацию, надо отстраниться от проблемы, посмотреть на неё со стороны. Чем больше смотришь на всё как бы со стороны, тем больше смотришь беспристрастно, с точки зрения  равновесия и здравого смысла.
Но как же смотреть со стороны, если кто-то взломал окно и вломился в твой дом в Екатериновке? Наверное, так и надо, будто это тебя не касается, смотреть как бы с высоты. Значит, на то была воля Божия. Иногда и смешные случаи бывали. Воры утащили весьма ценные продукты: тушёнку и водку. Обидно, конечно, но сами виноваты – прятали бы получше. Перед очередным отъездом повесили на том самом окне объявление: «Вина и тушёнки больше нет, просим не беспокоиться. Полковник милиции Хегай». Когда приехали, замок был на месте, окно тоже. А соседи рассказывают: «Пришёл к ним «однокрылый» (Генка из дома напротив с одной рукой) и спрашивает: «А что, он  правда полковник милиции?»
 - А ты откуда знаешь?
 - Да говорят. Я-то что? Я ничего, а мужикам сказал.
Поступки наши от нас зависят, а мы – от наших личных слабостей, от таких ненормальностей, как фанатичная приверженность дому, саду-огороду,   богатству, славе, власти, своему  делу, предмету  любви, религиозным культам… Мы зависим от страха, алчности,  страсти,  от  упоения  собственным творчеством,  от сотворения кумиров. Иногда человек сам себе кумир. И это тоже ненормальность. Но как я могу судить его, если у меня приверженность к своей  ненормальности? С точки зрения здравого смысла я должна его оправдать. Пусть он остаётся таким, какой есть. И я тоже – какая есть. Нет ничего хорошего в моей  зависимости от одобрения или негативной оценки со стороны других людей. Кто может понять мою тоску, мою радость, мою нежность, мою любовь? Это всё  равно что мне понять печаль розы или радость тополя у моего окна. Это возможно только в предположении, но не в проживании того или иного состояния. А раз это невозможно, почему жизнь тополя должна зависеть от моего одобрения или неодобрения? Он сам по себе. Так же, как и я.
 Мы живём среди людей, но мне  ничего не известно о чьём-то внутреннем мире, так же, как и никому о моём. Живём рядом, даже в одной квартире, а никто никого не знает. Например,  Виктор…  Как он терпел моё свободолюбие все эти годы? Знаю только, что все силы души он отдавал ученикам. Многие до сих пор к нему тянутся и считают его Учителем, который изменил их жизнь к лучшему. Наверное, для них он был гораздо более открытым, чем для меня.
Одному Господу Богу известно, как выпрямить наш путь теми или иными  условиями, встречами, обстоятельствами, если мы не в состоянии сами себя понять и осознать. Он один знает, как сделать нас терпимее. Поэтому мы и не можем никого судить. Каждому – своё.  Никто никого не знает.
Рядом – параллельные миры:
Вот коровы входят во дворы,
Ворон охраняет высоту,
Кошка созерцает красоту…
Дивные в саду растут цветы,
Разве тайну их узнаешь ты?
Разве отгадаешь отчего
У берёзы нынче торжество?
Отчего кузнечик так трещит?
Отчего у пса душа болит?
И о чём лягушки в том пруду
Громкие дискуссии ведут?
Мчатся птицы в синей вышине,
Равнодушно крылья машут мне.
Если б нам их тайны угадать,
Может, и себя смогли б понять,
Ведь и мы, как склоны той горы,
Друг для друга скрытые миры.

7 августа 2000г. Эта летняя страна – Екатериновка. 
День рождения Наташи всегда совпадает с нашим летним житьём-бытьём в Екатериновке. Раньше ездили туда по Волге на ракете, потом ракеты куда-то исчезли и пристань тоже. Все стали ездить на машинах и на электричке, через Безенчук. Первыми из нашего будущего сообщества  приобрели дома в Екатериновке мы с телережиссёром Ниной Петровной Турчиной.   Обосновались на берегу речки Безенчучки, как мы её  нежно назвали, почти у самого устья, там, где она впадает в Волгу.
За нами двинулись на эту землю друзья Давлетшины –  задушевная моя подруга Валя, её муж, суровый геолог Ким, их дочка Галя, унаследовавшая от мамы сострадание и готовность помочь людям, знающая обо всем и обо всех в деревне. У Гали всегда в запасе парочка ужасных страшилок из жизни. Без неё в Екатериновке становится как-то скучно. Затем к нам присоединились Агафоновы-Учайкины – мудрейшая Антонина Васильевна («супербабаТоня», как называл ее маленький Даник), её дочка Светочка, закадычная подружка Лены с самого первого класса, замечательная певунья, учитель от Бога, которая может всё – выращивать цветы, воспитывать детей, позитивно влиять на окружающих… Муж Светы Саня – рыбак, строитель, водитель, душа компании и очень светлый человек. Это семейство тружеников-умельцев. «Под каждым кустом» у всех них, друзей-соседей, в своё время был «и стол, и дом» для наших внуков. Там, конечно, всё гораздо вкуснее! Вот это сообщество и составило Екатериновское братство, тёплое, как родной дом. Все простые, естественные, добрые и весёлые, а улица Крестьянская, речка, наши дворы и дома, крапива и яблони – наше общее пространство. А какую Санёк новую баню построил, красивую да крепкую, как и всё, что он строит. Уже  всех туда пригласил. Какой весёлый праздник по этому поводу  намечается  летом  под берёзой!

Екатериновское пробужденье в дождь.
Что в этой ситуации хорошего?
За окнами накрапывает дождь,
Деревья мокнут, и малина брошена,
И в магазин, пожалуй, не пойдёшь.
Что в этой ситуации хорошего?
В селе с рассветом выключили свет,
Все мультики до вечера отложены,
Воды в колонке тоже, вроде, нет…
Что в этой ситуации хорошего?
Вот Анечка, открыв один глазок,
Свой сон мне рассказала заполошенно:
«Бабулечка, поспим ещё чуток!»
Что в этой ситуации хорошего?
Разгуливают гуси под дождём,
Им благодать, а нам он – гость непрошенный,
Но хорошо, что натопили дом!

Вообще, в 80 - 90-е годы Екатериновку можно было назвать летней дачей самарской творческой интеллигенции. Сюда, можно сказать, весь институт культуры переселился, а потом  телевизионщики, актеры, писатели. Мощное содружество творчески настроенных людей! Помню,  крест поднимали на  восстановленный из руин храм Святой Троицы. Храм уникальный, огромный, расписанный самарскими мастерами. Владыка Сергий приехал. Кого здесь только не было! Народный артист СССР Николай Александрович Михеев с женой Раисой Константиновной, .вокалисткой, писатель Солоницин  Алексей Алексеевич, его жена Раиса Михайловна Лунёва - тоже известный в Самаре человек, актриса, продюсер телекомпании «СКАТ», режиссеры Александр Тимофеевич Золотухин и его жена Нина Яковлевна, преподаватели института культуры, музыканты Владимир Михайлович Михайлов и Дмитрий Григорьевич Иванов с женой Марией Яковлевной, хормейстер Анна Владимировна Глаголева с дочкой Машей...
Николай Александрович речь сказал, да такую, что многие прослезились. Алексей Алексеевич  вспомнил о своём брате Анатолии Солоницине, которого по фильму Тарковского «Андрей Рублёв» все  знали.
    И вот эти музы поселились в Екатериновке на лето, копаются в земле, возделывают свои домики и садики, ходят с разноцветными полотенцами на пляж (тогда ещё вполне приличный). Там-то мы все и встречались. В речке плескались, загорали, потом шли друг к другу в гости. Разговоры, разговоры, душистый чай с мелиссой и пряниками – до глубокой ночи. Бывало вечерами Михайловы и Ивановы брали баян, садились в лодку, и звучала протяжная русская песня над нашей тихой речкой. Как любили они Екатериновку! Теперь кто-то ушел совсем, кто-то уехал, остались только мы, аборигены с детьми и внуками, да заросший тиной заливчик - бывший пляж, по которому медленно бредут коровы. Лишь изредка залетит откуда-то белая цапля – как облако далеких воспоминаний…
В 1998 году появилась у нас Анечка - чистые глаза, через которые льётся божественный свет. Это существо излучало радость оттого,  что оно просто ЕСТЬ. 

Анечке на 1 годик.
Над Екатериновской  сонной  задумчивой  речкой
Молодая луна в небесах  до рассвета гуляла.
Спелые яблоки гроздьями с веток свисали,
Все ждали утра, когда приоткроешь ты глазки,
В воздухе, в доме – повсюду витала любовь.
Иволга-птичка с утра тебе песенку пела,
Глюк хулиган-доберман позволял ухватить себя за нос,
Куры и козы к тебе поиграть приходили,
Травка стелила ковёр, чтобы падалось мягче,
Солнышко ярко сияло, блестел самовар.
Валя, подружка моя, вместе с доченькой Галей
Утром несли тебе маленький свежий огурчик,
И не простой, а, волшебный, зелёным наполненный светом;
Тоня со Светой и Сашей золотую  рыбёшку поймали,
Чтобы желанья твои она без труда исполняла:
К маме на ручки, на речку, поплакать, попрыгать…
Так в исполненье желаний и день пробегал.
В пятницу вечером  был замечательный праздник:
Все ожидали гостей, выходили сидеть за ворота.
Чёрный наш Дан по широкой дороге носился,
Пыль за собой поднимал, забегал за друзьями,
Яблоко спелое грыз и орал, что есть мочи:
 - Скоро! Ура! Ведь они уже скоро приедут! 
Мама его, твоя крёстная тётушка Лена,
Вся из себя «Ностальжи» генеральный директор,
К слову сказать, приезжала не так уж и часто,
Некогда было, всё слушала Френка Синатру,
Но приезжала с мешками, как Дедушка щедрый Мороз:
Игры и змей, надувная с рисунками лодка,
Пиво, трансформеры, чипсы, солёная рыба,
Косточки Глюку и Грому, Бурану и Тишке,
Новости, куча приветов, мешок поцелуев,
Даже соседи сбегались на то посмотреть.
Вечером все собирались у нас на веранде,
Дед пел романс, у плиты суетилась бабуля,
Прыгали дети, гитарные песни звенели,
К нам комары приставали, несносные твари,
А на столе неизменный кипел самовар.
Вечером дед, наконец, за тебя принимался,
На руки брал и укачивал в гомоне общем,
Вечную песню свою монотонно тебе напевая.
Под эту  песенку  ты засыпала мгновенно,
И все облегчённо вздыхали:  усталая Анечка спит…
В этот блаженный год из «живой воды» и младенца,
Плача, смеясь и играя, в конце двадцатого века,
Глаз устремив на мир из махрового полотенца,
Анечка – ангел небесный превращалась во что?
В человека.

До полутора лет Анечка была просто ангел. Как будто Господь качал её в огромном солнечном гамаке, и от этого замирало сердце. Она с удивлением смотрела на мир, и он проходил сквозь неё, не задевая самости. А когда появились желания, эгоизм, -  чудо присутствия стало уменьшаться. И с этим ничего не поделаешь, тем более, столько соблазнов в екатериновских магазинах – чипсы там всякие, игрушки…

На улице Крестьянской зарыла Аня клад…
Теперь найти не может, копает всё подряд.
Отложим до рассвета, уж  раскопала всё,
Боишься – ценность эту собачка унесёт?
Давай сегодня, Аня, немножечко  поспим,
Пораньше завтра встанем, на речку побежим,
А вдруг поможет случай, и мы с тобой вдвоём
Сокровище получше на берегу найдём.
Над нами воздух светел и чуден небосвод,
Сокровище-то наше танцует и поёт!
Готово  улыбаться, смеяться и дружить,
Не злиться, не ругаться, за всё благодарить.
Оно ведь так старалось, чтоб с нами быть всегда,
Чтоб солнышко смеялось, чтоб брызгала вода.
Мы  бриллианты эти поделим на двоих,
Не будет в целом свете счастливчиков таких!
Сокровище таится у каждого внутри,
С ним можно подружиться, лишь ключик подбери.


Что  же там, за поворотом?
«Будьте, как дети», - сказал Иисус Христос. Что он имел в виду? Может быть, чтобы до самых седин человек сохранял в себе неистребимую энергию радости, несмотря ни на какие повороты судьбы? Такие люди бывают, их сразу чувствуешь, с ними легко общаться. Но их немного. Отчего это зависит? Наверное, от умения видеть себя со стороны, наблюдать свои внутренние ощущения и пытаться  влиять на них силой мысли. Ведь что же ещё нужно от жизни, если не светлое, радостное её ощущение? Ты светел, и к тебе все тянутся. Но большинству из нас это, увы, не дано. Злимся, впадаем в уныние и терзаем сами себя.
Помним ли мы, как детство переходило в юность, юность – в зрелость и т.д.? Что-то в нас менялось, что-то умирало, рождалось, и вообще – что такое переход? Мы его не чувствуем, просто есть течение, которое нас несёт, а запоминаем только  повороты, связанные с каким-то жизненно важным выбором. Время идёт, смотришь – а человек-то совсем другой. Незаметно кто-то прежний растворился во времени, а появился некто другой .И лицо у него другое, и характер брюзгливый стал. Вместо неторопливой мудрой созерцательности  бежит, не оглядываясь, всё ждёт чего-то, чем-то недоволен,  злится по пустякам. Меняют нас эти повороты до неузнаваемости. За каждым из них  некая перемена в характере. Что-то прежнее уже закончилось, а новое только начинает прорастать. Что же прорастёт? – вот в чём вопрос.  Хорошо, если что-то мудрое. Зато  детские яркие чувства   живут  в глубине души всегда, хоть и редко выплывают на поверхность.
 Помню, в 8 классе сижу в кустах сирени на лавочке, читаю письмо и плачу, прямо как Татьяна пушкинская. Письмо от любимой учительницы. Такая печаль у меня… И такое счастье…
Потом, через годы, из печали снова вырастала  любовь. Она была  всегда одна и та же, сколько бы раз ни приходила и каким бы ни было её направление – на  любимого человека, знакомый пейзаж,  родной дом, на  милых детей и внуков. С  самого детства она сопровождала меня и одушевляла всё происходящее. Отзывалась, порой совершенно неожиданным образом, в экстремальных ситуациях, казалось бы, не имеющих к ней никакого отношения. 
   Вот, к примеру, в Екатериновке Данька уронил телевизор, когда пытался присоединить антенну. Телевизор треснул. Я стала орать на внука. Сорвалась. А он, внук, прореагировал как-то удивительно достойно. Тихо вытерпел мой крик. Я поняла, насколько несправедливо кричала, и от обиды на себя, на весь мир  стала плакать. Я чувствовала себя несчастной, как этот самый треснутый телевизор, покинутой и одинокой. В такие минуты начинаешь себя жалеть.… Лишь бы повод был. Выплывают далёкие скрытые мотивы, и жизнь вдруг кажется какой-то никчемной и бессмысленной. Но тут вмешалась 4-х летняя Анечка, стала сочувствовать и утешать: «Бабулечка, давай я вытру тебе слёзы. Не плачь, Данечка простит тебя». Она сердцем поняла, кто виноват. Но Анечка не могла понять истинной, по сути беспричинной причины моих слёз. Конечно, Данечка простил. Я извинилась перед ним за крик. Он сказал, что сам очень испугался, когда телевизор грохнулся, и что зря он в него полез. Эти великодушные дети открыли мне смысл стихов Тютчева:

«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся,
И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать…»

Сочувствие Анечки было благодатным. Даник был великодушным. Ситуация была дана, чтобы понять – ничто не проходит бесследно, никакие повороты не могут изменить твою суть, ту самую, из детства идущую. Всё в мире связано, даже если   человек уже вырос и, на первый взгляд, стал совсем другим. Что это за тонкая субстанция  такая - эти самые скрытые далёкие мотивы? Почему они преследуют тебя всю  дорогу? И чего же ты, наконец, хочешь от неё, от жизни? Да, в сущности, ничего особенного. Просто иногда хочется чувствовать на себе чей-то любящий взгляд…

Плелась дорога у подножья гор,
Не торопясь свернуть во тьму ночную.
Деревья затаили разговор,
Сжимался воздух, о тепле тоскуя,
Лохмотья туч нависли над землёй,
Насторожилась встрёпанная птица,
Вздыхала  мышь в норе своей сухой,
Крепился дождь и не посмел пролиться.
Всё замерло в тревожном полусне,
 Лишь злые мысли в сердце воевали.
И тишина всерьёз шепнула мне:
«Благослови и ты свои печали».

***
Когда Данька был еще совсем мал, Лена стала записывать за ним некоторые его словечки и размышлизмы. И сейчас, читая эти давние диалоги, поражаешься, каким он был внимательным исследователем мира, как все его интересовало, какая работа происходила в его душе. Интересно, где все это сейчас? Проросло ли, затаилось ли на дне, цветет ли в глубине его сердца тот маленький цветок из детства?
                ***
- А хотя бы зимой бывают белые тигры?               
***
- А орлы могут шлепнуться с горы и разбиться?!
                ***
- А есть такие динозавры… Называются «тридцать-раз-топс»!
(Трицератопсы)
         ***
(Засыпая, бормочет):
- Мам, а к нам в квартиру не могут пробраться  слонопотамы? Через форточку?
      ***
- Как бы я хотел оказаться на горизонте…
- Зачем?
- Посмотреть – ночью солнце темное или светлое?
***
- Дан, ну почему ты всего боишься? Каких-то вампиров, чудовищ, скелетов, слонопотамов, привидений, оборотней… Вот твои друзья в садике, наверное, никого не боятся?
- Боятся они.
- Кого?
- Меня.
***
Мама рассказывает бабуле:
- Хотела Дану купить ботинки «на липучках», но не нашла, купила со шнурками.
Дан слышит это из другой комнаты, прибегает – крайне возмущенный:
- Не нужны мне со шнурками! На липучках я бы ходил по потолку как муха!
***
- А чем кусается двухвостка?
- Хвостом.
- А если оторвать хвост?
- Тогда вряд ли она будет кусаться, наверное, погибнет.
(Дан немного думает)
- А вот Глюку хвост отрезали, а он все равно кусается…
***
- Мам, а у человека вместо хвоста – другое место?
Мама (после паузы):
- У человека копчик.
- А почему?
Мама быстренько излагает теорию Дарвина, заканчивая:
- …и обезьяны стали ходить на двух ногах, орудовать палками, и потом хвосты у них отпали, и появились первые люди.
(Долгая пауза)
- И где-то эти хвосты лежат сейчас?!

***
Впервые наизусть читает Пушкина: «Там королевич мимо(!) ходом пинает  грозного царя»….   «Там царь Кащей над златом чавкнет»….

          Данику на 6 лет.
Дорогой наш внук Данил! Ты уже 6 лет прожил,
Настоящим стал мужчиной и не плачешь без причины,
На бабулю не кричишь, деду вовсе не грубишь,
Чистишь зубы каждый день, и читать тебе не лень,
Глюка ты не раздражаешь и ногами не пинаешь,
Не орёшь на всю дорогу, что опять поранил ногу.
Взрослым парнем стал и сам – не завидуешь друзьям,
Ты и добрый, и весёлый, и делиться всем готовый:
Не кричишь – моё, моё! И не любишь ты враньё.
Пусть портрет твой приукрашен, но зато он так  прекрасен.
Любишь ты своих друзей. Самый лучший друг – Андрей,
Также Юра, также Владик, также маленький Маратик.
Без друзей, как без ремня, ты не мог прожить и дня.
Вместе классно безобразить, по столбам  и крышам лазить,
В речке плавать и нырять, и девчонок задирать.
Летом ты, Данёк, едва ли мог бы жить без тёти Вали,
Тёти Тони, Светы, Саши, дяди Кима, Гали нашей,
Ведь под каждым их кустом у тебя был стол и дом.
Скоро вот придёт зима, и замёрзнут все дома.
Возле тёплых батарей вспомни всех своих друзей,
Вспомни речку, солнца свет, синий свой  велосипед,
Мчишься ты по улице – и все тобой любуются:
И собаки, и коты, и берёзы, и кусты,
Золотые облака,  и вся  Е-ка-те-ри-нов-ка!





23.05.2008 года.  Что же возгорится из искры?
Я теперь «бабушка–кириллица». Сегодня, в канун праздника святых равноапостольных Кирилла и Мефодия у Наташи и Володи родился сын - Кирилл Романенко. В мир и в семью пришёл  новый человек.
У ребёнка (до года) ещё нет образа жизни. У него есть образ бытия. Как только он встаёт на ноги и сталкивается с происходящим, сразу начинает впитывать в себя тот или иной образ жизни, а образ бытия уходит вглубь, в редких случаях о себе напоминая. Тогда мы вспоминаем о Боге и задумываемся о себе. Это случается либо в экстремальных ситуациях (смерть близкого человека, болезнь, жизненная катастрофа), либо в преклонном возрасте, когда подобает думать о мире ином. Всё же остальное время мы стремимся окружить себя друзьями, ищем одобрения,  общения и боимся одиночества. Это естественно. Мы сроднились с образом жизни в кругу  родных и друзей, ждём от них тепла и участия.
Наверное, рождение человека – это зажжение искры от благодатного огня. Он начинает разгораться, и это отражается на всём, что его окружает.  Внутреннее горение или унылое равнодушие либо привлекает, либо отталкивает людей. Если привлекает – создаётся дружеское окружение. И становится так хорошо, чувствуешь себя кому-то нужным, защищённым, и сам делишься своим присутствием с другими.
 К сожалению, все мы – и родители, и воспитатели, и педагоги с детства  учим  детей амбициям: будь первым, будь наверху – и ты будешь счастлив! Вместо того, чтобы учить детей просто жить рядом с другими, пусть и не похожими, учить размышлять о таких вещах, как преданность, сочувствие, взаимопомощь, мы настраиваем  детей на победу – в грантах, конкурсах, спорте. Нет слов, победа важна, если чувствуешь в себе силы для борьбы. Но это единицы. У остальных только растут амбиции. Мы не помогаем маленькому человеку искать в себе самого себя. Ведь в глубине души каждый знает, что  счастье не зависит от амбиций. Счастье – это нечто другое. Оно не зависит ни от твоего первенства, ни от твоих наград. Даже среди артистов, музыкантов, поэтов, художников, спортсменов не так уж часто встречаются счастливые люди. Почти все они хотят быть первыми, хотят, чтобы их заметили, завидуют, с кем-то борются. Хотя знают, что истинный мастер не думает ни о славе, ни о памятнике, ни о будущем. Он живёт настоящим, любит своё творчество, растворяется в нём. Он творит для себя, потому что не может иначе. И обычный человек счастлив только в настоящем, если вдруг почувствует, что ему хорошо здесь и сейчас.  Совсем как  ребёнок.

                Кириллу - мальку
               Твои глаза – как два колодца,
               В них и вопрос, и твой ответ:
               Без мамы жизнь не удаётся,
               Зачем её так долго нет?

               Твои стремительные ножки
               Бегут  вперёд, а  ты и  рад,
               Сейчас споткнутся на дорожке,
               И ты спланируешь на зад.

               Твои протянутые ручки
               Хотят любви и теплоты,
               То слёзки выскользнут из тучки,
               То солнышком смеёшься ты.

Как же направить это маленькое существо на поиски истинных ценностей?
 Как  разжечь  в нём огонь? Чем укрепить Дух? Только любовью. Чем  больше горит в нас любовь  - к людям,  зверям,  воде,  деревьям и травам,  к родным местам, природе, камням,  Космосу,  звёздам, тем сильнее наш Дух.  Именно  в детстве, в юности надо наполнять его сердце любовью. Тогда она  станет его сутью, его индивидуальностью. И жизнь потечёт в позитивном направлении.


        Август 28.  2010 г.  О Доме друзей  и  чувстве  истины.
А вот Данечке исполнилось уже 18 лет. Он учится в Самарском  Госуниверситете, хочет заниматься бизнесом.  Как изменились приоритеты! Интересно, находится ли он в таком же эмоциональном хаосе, как и я в начале пути? Нынешние дети  компьютеризированы, телефонизированы, автоматизированы… Время ускоряется с каждой минутой. Сколько же места остаётся  в нём  для размышлений и эмоций?  Но есть один замечательный момент в Данькином совершеннолетии. Кроме любимой девушки,  друзей, которых у  него великое множество, есть ещё  и взрослые друзья, которых он тоже воспринимает как ближайшее своё окруженье. Они и друзья, они и Учителя. Не в нравоученьях, а в светлом восприятии жизни, в праздничном отношении друг к другу,  в традициях  старого доброго Дома друзей.  Традиции эти идут ещё  от  Данькиных  прабабушки с прадедушкой, потом от бабули с дедом,  потом от мамы и отца –  безвременно ушедшего Лёши Шевцова, и продолжаются до сих пор.  Дом друзей, «куда можно зайти безо всякого, где и в горе, и в радости ты ночевал» - это лучший воспитатель душ всех времён и всех возрастов. А населяют этот виртуальный Дом  родные люди –  Данёк,  дед и бабуля, мама Лена и Яша, Наташа, Вова, Кирилл-малёк,  Анечка, её папа Женёк и друзья Лены, удивительно светлые, умные, интеллектуальные и добрые люди. Данил для них свой, родной человек, и они никогда не дадут его в обиду.  Агафоновы, Сагаловы, Кречетовы, Таточка Введенская, Наташа Ульянова, Галя Субочева, Ира Тихонова, всех и не перечислишь.  Сколько радости, когда  взрослые и дети встречаются  в едином пространстве! Счастье Даньки, что у него такой Дом есть,  что там  растёт его душа.
. Кант говорил о «звёздном небе над нами и нравственном законе внутри нас» - двух ипостасях, которые поражали его больше всего на свете. «Звёздное небо над нами» - любовь, радость, восторг, озарение, печаль – это и есть душа. Наверное, она показывает степень нашего приближения  к Богу. У каждого из нас своё личное энергетическое поле, в центре которого светящаяся точка – душа. Все поля связаны между собой, как волны в океане, и переходят плавно в общее поле Вселенной. Это некая живая невидимая голографическая сеть, которую мы строим ежедневно, все вместе, своими чувствами и мыслями. Чем больше мы чувствуем и мыслим позитивно, тем лучше мир. А нам-то кажется, что мы ничего не значим. Ещё как значим! Чем больше в мире безусловной любви, тем лучше мир. Вот бежит Кирилл по дорожке и радуется солнцу – и солнце ему тоже радуется. Вот идёт влюблённый человек и вовсе не обязательно ждёт ответа, просто любит другого  как красивый цветок, как музыку, как облака – и мир отвечает ему тем же.  Когда ты несёшь в себе любовь, тебя поддерживают и земля, и небо своей божественной энергией.
Я иногда чувствую её, мою душу, когда остаюсь с ней наедине. Потом она словно ускользает куда-то, но оставляет не книжное, а настоящее знание о том, что жить следует светло, без ощущения важности своей персоны, важности своего дела,  своих предпочтений, страстей и желаний. Ты временный гость на этой земле и не можешь ни на что повлиять, кроме как на самого себя. Ты не в состоянии улучшить весь мир. Это дело не человеческое, а Божие. Ты не лучше и не хуже другого. И другой не лучше и не хуже тебя. Твоя истина – это твой личный опыт, а  цель  – этот опыт приобрести. Прежде всего – позитивный.
Смею думать, что  в жизни мне повезло.   Однажды в смутные времена, когда всё в стране менялось, кто-то пригласил к нам на студию женщину экстрасенса. В зале собралось много народу, все спрашивали о том - о  сём,  интересовались гаданием по датам рождения.  Я, конечно, тоже поинтересовалась. Она недоверчиво посмотрела на меня и с удивлением сказала: «И за что это Бог вас так любит?»  Я не поверила своим ушам, а потом призадумалась. А правда, за что? Потом поняла – конечно же, за то, что я  Его тоже очень люблю,  за то, что Он живёт во мне,  в моей душе, несмотря на все мои несовершенства и ненормальности. И ещё… Он помогает мне приблизиться к тем, кого я люблю бесконечно…


            Он просто есть. Во всём – в тебе, во мне,
В том облаке, в звезде, в стихотворенье….
Он нас несёт на сладостной волне
Любви, волшебной вспышки озаренья.
Он в нас живёт всегда. Мы просто спим,
Во сне своём Его не замечаем,
Как воздух, что назвали мы своим,
И дышим, и того не ощущаем.
И днём, и ночью мы всё время спим,
Направив ум на внешние желанья.
А Он – внутри, и ждёт, чтоб вместе с Ним
Открылось нам само  существованье.
Мы тоже есть, как ветер, как трава,
Как музыка невысказанной сути…
А думаем, что все мы – острова,
И воду разделеньем баламутим.
Но вдруг однажды растворится миф,
В душе единства вечность обнаружишь,
И Он воскликнет: « Наконец-то жив!
Как жаль, что вы невежественны, люди…»





















Часть 2   РАССКАЗЫ.

Как мы ездили Сталина хоронить (рассказ-быль).

В конце 70-х годов мы со съёмочной группой Куйбышевского (Самарского) телевидения  поехали в район снимать сюжет о сельских культурных традициях. Местное руководство тогда любило телевидение,  раз приехали – значит, прославят и принимали с распростёртыми объятьями. Председатель сельсовета повёл нас  к себе чай пить, ну и к чаю, там,  всякое-разное…
Сидим за столом, разговариваем, а прямо передо мной на стене портрет. Девушка на нём  лет 18-ти, счастливая, весёлая, смеётся.  Красавица –  глаз не оторвать.
 - Внучка? – спрашиваю.
Хозяин замолчал, потемнел как-то, поёрзал на стуле.
 - Дочка это моя, погибла она. Столько уж лет прошло…
 - Что-нибудь случилось? Но если  тяжело, не надо об этом.
 - Задавили её. На похоронах Сталина толпа задавила. На первом курсе в Москве училась, комсоргом  группы была. Вот и пошли они на эти проклятые похороны. Некоторые не пошли и её отговаривали. Там, говорят, такая давка, народу море, всё равно не попадём. А она упорная была,  Сталина очень любила, в коммунизм верила.  Все мы тогда верили и любили.
« Как же так, говорит, - товарищ Сталин ведь умер, а мы тут сидим. Вы как хотите, а я пойду».  Поднялась и пошла. И ещё несколько человек за ней. Потом нам телеграмму принесли. Как похоронку. Наверное, не только нам.  С тех пор телеграмма эта так камнем во мне  и сидит.
 - Простите за мой вопрос.
 - Ничего, меня все об этом  спрашивают… Трагедия  общая  была. Только во мне после этого как будто  повернулось что-то. При чём тут Сталин, если девочки моей больше нет?
Хотя он-то как раз и был при чём. Трудно об этом говорить, непонятно было многое, потому что другие за нас думали. Сталин за нас думал. Он для нас был всё  равно что Бог. Вот и пострадали от этого.
В голове мелькнула мысль: а ведь и с нами могло такое случиться, окажись мы  в Москве  на полдня  пораньше…
Вечером пришли в гостиницу, расположились отдохнуть,  а перед глазами всё стоял портрет  девочки и события тех далёких дней.

Весна 1953 года. Мы готовим праздничный концерт. Правда, настроение не очень-то праздничное. Чёрная тарелка-радио каждый час передаёт сообщение о состоянии здоровья  Иосифа Виссарионовича. Все надеются на скорое выздоровление и уж никак никто не рискнёт даже подумать о самом страшном.
Генеральную репетицию начали поздно вечером. На сцене в клубе  выстроился сводный  хор  -  ученики, учителя,  врачи, работники  райкома, райисполкома, сельхозтехники. Все хотят участвовать в исполнении любимой песни. Дирижёр взмахнул рукой – и она зазвучала:
« На просторах Родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом друге и вожде.
Сталин – наша слава боевая,
Сталин – нашей юности полёт.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идёт»
Песня замечательная, настроение торжественно-приподнятое, и вдруг –  из зала хлопки: « Товарищу Сталину стало хуже. Концерт отменяется».
А утром тарелка-радио сообщила  о его смерти. Утро 5 марта. Состояние ожидания чего-то страшного, хотя всё уже произошло. Мама пришивает траурную ленту к флагу и плачет.  Пришли  как-то тихо в школу и выстроились на  линейку. Вопрос у всех один – а как же дальше? Многие рыдают. Мы, пять  десятиклассниц,  решили ехать на похороны в Москву как делегация от нашей школы. Никто этому не препятствовал, и даже выделили лошадь до станции Купань, откуда можно было по узкоколейке добраться до Переславля. Вьюга страшная, машины не ходят,  и в санях-то дороги не  видно. Сидим посреди снежной круговерти, укрытые тулупом, и только благодаря удивительному чутью лошади и опытного извозчика Ефима Ивановича через несколько часов добрались до этой самой Купани, центра торфоразработок. Ефим Иванович предлагал ехать назад, куда, мол,  вы в такую вьюгу? Но никто не струсил, и он уехал один.  Ждали паровозика-кукушки больше двух  часов. В вагоне немного отогрелись. В Переславле вышли на главную дорогу и стали голосовать. Никто не едет в Загорск. Кто же поедет в такую погоду да по такой дороге?
Стоим, мёрзнем, тянем руки к проезжающим машинам. Они даже и не останавливаются. Наконец,  сжалился какой-то шофер грузовика, крытого брезентом. Ноги уже себя не чувствуют, хоть и в валенках.
 - Куда вам?
 - В Загорск.
 - Ну, ладно, садитесь, горемычные! Только не обессудьте, у меня там корова.
 - Спасибо!
Кое-как залезли в кузов, устроились на лавках по бокам. Корова была привязана, мужичок её поддерживал и поглаживал.
 - Вот девчонки ненормальные! Куда это вы навострились?
 -  Мы едем на похороны товарища Сталина.
 -  Понятно.  Вы там  поосторожнее.  Народу, говорят, тьма. Не затоптали бы вас. В Москве-то хоть бывали?
 - Бывали.
Мужичок как-то скис, и разговор не клеился. Дорога ухабистая, корову мотает туда-сюда, и нас тоже. Зато теплее стало. Не унывающая Люда Чижова всю дорогу приговаривает: «Да корова, да подвинься! Ты не одна здесь, не наваливайся!» И  смешно и страшно – как же нам  дальше-то? Ну, да ладно, у Люды в Загорске родственники, в крайнем случае – все к ним. Так потихоньку и доехали  до вокзала, поблагодарили шофера, попрощались с мужичком.
 - Ну, девчонки, не робейте, язык до Киева доведёт. Бывайте.
Они уехали, а мы поплелись на электричку. Узнали, что билеты не продают.
 - Что делать-то будем?
 - Что-что… Всё равно поедем. Электрички-то ходят.
 - А если поймают?
 - Скажем, куда мы едем, нас же всё село послало!
Патриотические чувства явно брали верх. Часа через полтора мы уже сидим в тёплом вагоне,  оглядываемся, не идёт ли контролёр. Контролёров не было, видно, не до того, и мы благополучно высадились в столице. Уже темнело. На похороны явно опоздали. Было странно, что никто не обращает внимания на наш внешний  вид, а выглядели мы, должно быть, весьма экзотично, закутанные в шали, в  допотопных пальтишках и в валенках. Поехали в метро на Красную площадь. Народу  много, но давкой это не назовёшь. Все сосредоточенные, суровые, у многих  на глазах слёзы. Как бы  и не москвичи вовсе, а какие-то  пришлые, как и мы. Москвичи, наверное, уже  по домам сидят. Они-то попали на похороны,  отдали последний  долг товарищу Сталину,  а мы… И  рассказать будет не о чем, и доверия не оправдали. Обидно. Молча вышли из метро на Манежную площадь. То, что мы там увидели, никакому описанию не поддаётся. Такого больше никогда не увидишь.  Венки стоят сплошными стенами, а  внутри этих стен тоже сотни, тысячи, миллионы венков, со всех уголков  Советского Союза присланных.  Мы замираем,  а затем медленно плывём  следом за толпой. Бродим  допоздна,  как неприкаянные,  среди необъятного моря  венков, сначала по Манежной,  потом по Красной площади,  пробираясь к  Мавзолею. Довольно близко подобрались, и  увидели  свежую надпись на нём:
                ЛЕНИН
                СТАЛИН
Вот тут уже можно было бы и поплакать, но мы буквально отупели от усталости, от холода, от обиды на то, что не успели, и от  того, что увидели. Откуда нам было знать, что может быть, в этом  опоздании как раз и  таилось наше спасение.  А тогда было очень горько. В воспалённом мозгу звучали  невесть откуда свалившиеся строки:

« Падают тихо снежинки,
Не плачем, слёз уже нет,
И в сердце, не на картинке
На много десятков лет
Мы унесём этот вечер,
Венки, и горе Москвы,
Снежинки и губы эти,
Сжатые до синевы».

Когда почти за полночь  к моей родственнице, простой одинокой женщине Анне Афанасьевне, жившей  в стареньком доме на  Бауманской,  ввалились пятеро  усталых, замёрзших, голодных девчонок, она всё поняла без слов. Накормила, чем могла, отогрела, постелила на полу всем вместе. Она не плакала, не задавала вопросов,  не говорила о Сталине, о похоронах, на которых  не была, а  в ответ на наш сбивчивый рассказ только сокрушённо качала головой. Почему она не плакала и была удивительно спокойна?  Это было для меня  загадкой.   Но она-то  кое-что знала…  Её муж, бывший партийный работник, честнейшей души человек,  около  20 лет провёл в сталинских лагерях  в Туруханском крае,  как  враг народа, по ложному обвинению.  Там и умер. Но об этом  в те  времена  не говорили.
















***    Прости, мама… Рассказ – быль.
Катерина сидела на стуле и плакала. Стул ей принесли какие-то милые молодые женщины и посадили рядом с собой, во втором ряду. Отсюда всё видно и слышно. 80 лет Катерине, хоть и с трудом, а в церковь ходит. Вот и сегодня пришла на День святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Хотела было после службы домой идти, да голос ласковый остановил:
 - Бабушка, пойдёмте на концерт, здесь рядом, возле храма!
 - Что ты, доченька, какой концерт, устала я.
 - А мы вам стульчик поставим, идёмте, идёмте.
 И увели. И стул поставили. Народу кругом полно, все скамейки заняты. Многие стоят, на траве сидят. Тепло на улице, солнышко пригревает. Весна. На паперти певцов – видимо-невидимо, нарядные стоят. « Ладно, - думает Катерина – посижу немного, да и пойду. Нельзя дочек обижать, вон они какие заботливые». И села. Колокола зазвонили, начальство приехало, сам владыка. Дирижёр руки поднял, хор грянул « Слава и ныне…» - у Катерины слёзы из глаз, будто что-то ударило в сердце и тёплой волной внутри побежало. И не заметила, как время пошло. Махнёт дирижёр руками – колокола звонят, другой раз махнёт – песнопения словно сладким туманом обволакивают. Детишки стихи читают – про Господа, про Самару, про Волгу, душевно так, до слёз. И у дирижёра на глазах слёзы… Заметила это Катерина, удивилась. Может, соринка в глаз попала? А может ещё что.  В душу-то не влезешь. У неё свои думы, у него свои. Не ведает Катерина, какие тяжкие думы у него, и никто не ведает…

 А ему  кажется, будто здесь, совсем рядом – мама…  И в этих звуках, и в воздухе, и в заходящем солнце. « Господи, помилуй!» - льётся серебряный детский голосок,  и  чудится ему, будто это она поёт, по волосам тихо гладит и проникает в сердце.
  Маму похоронили вчера, без него,  на Урале в родной Перми. Он ещё застал её в живых, но уже без сознания. И всё же, как будто поговорили…Долго  держал  её руку, и она отвечала слабым, едва уловимым пожатием. Он явно слышал это пожатие и мысленно говорил с ней, просил прощения за то, что опоздал, за её тихую сердечную боль, с которой она так долго ждала его. Не дождалась. И в последний путь не смог проводить. Надо было сюда, не перенесёшь святой праздник.  Хор – тысяча человек: дети, молодёжь, ветераны… Целый год готовились. Сердце разрывалось, но дело своё он бросить не мог, людей не мог бросить. Мама бы поняла. Она всегда была при церкви, всем сердцем верила и жила этим. Она бы поняла и простила. Но самому-то себя как простить?
   Её звали Анна, и было ей 96 лет. Тихий ангел, долгожительница. Так и осталась с ним тёплая её рука.  Навсегда.   Прости, мама… Слёзы сами из глаз…  Говорят, что когда человек умирает, перед ним  за несколько мгновений  проходит вся его жизнь.  А тут вдруг и у него – среди музыкальной фразы мелькнёт то из далёкого детства образ, то из юности. Вот мама на фронт отца провожает, а через несколько дней встречает и плачет от радости. Не взяли, назад отправили, уж больно нужный он на заводе человек был. Мастер незаменимый. А когда сынок  в музыкальное училище пошёл, вместе с мамой скрыли они это от отца  до поры- до времени. Хотел отец, чтобы он инженером был. А мама другое его неодолимое желание угадала и поддержала всем сердцем.  Молчаливая такая, незаметная, но многих удивляла  твёрдостью своей  да  терпением. И ещё добротой. Медсестрой была. За всё болела, всем помогала.  Больные её  любили…  Потом, когда сама заболела и операцию тяжелейшую перенесла, показала всё своё мужество, не ныла, не жаловалась никогда, наоборот, сама всех поддерживала. А уж как за внучку переживала да за  правнуков! Всё ждала,  вот–вот приедут. И сыночка своего Володеньку всегда ждала, молилась за него. Он это чувствовал, как будто над ним какая-то невидимая защита стояла. А что теперь? Вспомнились евангельские строки: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода». Из маленького семечка вырастает большое дерево, жизнь продолжается. Она звучит, поёт, страдает, любит… Она растёт из тех, что ушли, поднимается выше и выше, а корни остаются в глубине.
   Они были такими разными. Она – словно тихая заводь, он – сама стихия, готовая  смести на своём пути всё, что мешает. Но её тишина жила у него внутри, помогала создавать в душе некое пространство гармонии, чтобы потом поделиться с другими. Вот, как сейчас… В небо летят сотни разноцветных шаров. Они уходят всё выше и выше, провожаемые  восторженными  глазами. А вслед за ними летит песня:

 « Волга – Волга, красавица-пава,
Так спокойна и так величава,
Ты течёшь сквозь года и столетия,
И проносишь своё долголетие,
Поишь землю целительной силой,
Просишь нас – берегите Россию…»

 Всё сейчас для него едино – и мама, и величественный аккорд из сотен голосов, устремлённый ввысь, подвластный движению его руки, и эта любовь к вечно обновляющейся  весне.
   -  Мама,  я чувствую, как ты  помогаешь  мне сегодня… Я  знаю, ты здесь, рядом, слёзы горя и радости – вместе. Прости, родная, единственная моя. Ты живёшь в моём сердце  и всегда там будешь…

       И у  Катерины во втором ряду слёзы. Разбередили песни  душу: и хорошо ей,  и думы тяжкие гнетут… Сынок далеко,  доведётся ли снова обнять его? Всё одна да одна.  Привыкла  по воле Божьей жить, как будет – так и будет, как Господь укажет. Прошла жизнь, и вот на склоне лет подарила ей этот праздник. Спасибо вам, люди. И женщинам спасибо, что остаться уговорили, и  певцам, и дирижёру… Видно,  всё же   не соринка это была… Может,  у него, как  и у неё душа болит, а  может, ещё сильнее.  Может,  случилось у него что…. Помоги ему,  Господи…  И  детишкам спасибо, что душу растрогали. Словно в раю побывала.   Слава   Богу  за всё!

















*** Синь-Камень.
Сон был короткий, но ясный. Лида шла по тропинке в поле, вокруг  густой  туман.  Тропинка  неясно, но видна. Она чувствовала, что хочет  быстрее  выйти на свет, и почти бежала.  Вдали мелькнули огоньки, словно светлячки. Они завертелись,  закружились и собрались вместе в один светящийся шар. Как  большой клубок из  серебряных  ниток. Серебряный  шар покатился  по дорожке, как бы приглашая  следовать за ним. Она осторожно двинулась  дальше. Путь в тумане был хорошо виден.  «Совсем, как в сказке», – подумала Лида  и проснулась.
 Что бы это значило?  Такой ясный сон.  Должно быть, он что-то означает…  Она  села на кровати,  но никакая разгадка на ум не приходила.  Надо кого-нибудь спросить, но кого? Борис  приезжает  из командировки, но с ним на эту тему вообще глупо говорить. Он не верит ни в сны, ни в предзнаменования.  Каникулы. Все учителя  разъехались кто куда, спросить не у кого. Глупость, в общем-то – сон,  но поселилась в сердце какая-то тревога.
Может, махнуть к маме  в Переславль? Конечно, надо бы дождаться Бориса, но, с другой стороны, может, так  будет  лучше. Ей казалось, что их отношения зашли  в тупик. Не интересно. Одни и те же разговоры о презентациях,  выборах,  товарообороте… Но говорить об этом бессмысленно. Они мчат по рельсам, как два параллельных поезда, не пересекаясь. Правда, он говорит, что любит. Но это смешно, его совершенно не интересует, чем она живёт, о чём думает. Уж, конечно, не о товарообороте, но ему этого не понять. Интересно, про что же был сон? «Синий камень, синий камень, синий камень пять пудов – синий камень так не тянет, как проклятая любовь»…  Может быть,  Синий камень на берегу Плещеева озера или, как его называют, Синь-камень поможет разобраться, что к чему. Она свято верила в чудодейственную силу этого камня и решила, что поедет к маме.
   Когда Борис вернулся, его ждал сюрприз. В двери торчала записка от Лиды. Она поздравляла его с прибытием и сообщала, что уезжает к матери в Переславль-Залесский. Если захочет – может наведаться туда, и адрес, без телефона.  Поднялась и улетела, как птица. А ведь знала, что приеду. Что же она, специально? Но в таком случае и ему не стоит беспокоиться. Он даже не тронется с места. Ни за что. Тем более, появились новые заботы. Начиналась избирательная компания, и его, весьма перспективного предпринимателя, выдвинули в городскую думу. Это было приятно и почётно, навалилась куча дел, и весь месяц прошёл в каком-то суетном  угаре. Ему снова предложили командировку  с докладом по его теме,   на этот раз –   в Париж. Это было  престижно, он живо вообразил,  как они поедут вместе с Лидой, и он наконец-то представит её коллегам как свою жену. Она была очень красива.  Дело оставалось за  малым – сообщить обо всём  этом  Лиде и предложить  ей выйти за  него замуж.  Пора уже, два  года  встречаются. В ответе он не сомневался, Лида  не девочка,  а какая  женщина после 30 не мечтает о семейной жизни? К тому же он хорош собой, умён и перспективен. Чего ещё надо? Правда, немного смутил её внезапный отъезд, но это всё блажь, мелочи жизни.  Как бы там ни было, надо ехать  за 150  вёрст.
Борис взял трёхдневный отпуск, сел в машину и помчался в Переславль. Всего  каких-то три  часа  – и он на месте.  Улица, на которой стоял одноэтажный деревянный домик мамы, была поистине сказочной. С одной стороны – необъятная чаша озера, с другой – на высоком холме белокаменный монастырь, обнесённый мощной стеной с бойницами. Если отвлечься от дороги со снующими по ней машинами, можно было бы перенестись в какой-нибудь 17-18 век и представить «потешную флотилию» юного Петра, выплывающую на озерную гладь, или каких-нибудь ещё более древних опричников Ивана Грозного, охраняющих неприступную крепость монастыря. А над главным шоссе  с высокой горы навис ещё один монастырь, подпирающий маковками небо. К нему вела узкая извилистая тропинка, как будто напоминавшая, сколь нелегко придётся тем, кто рискнёт добраться до вершины. Красота притягивала,  но только со стороны. Туда ему не надо. Лезть по крутой  тропе ради того, чтобы полюбоваться  видом на озеро – это не для него. Он  негромко постучал в дверь. Ему открыла невысокая сухонькая женщина с аккуратно зачёсанными волосами.
 - Вам кого?
 - Мне Лиду. Я из Москвы, вот, она записку оставила.
 - А вы кто?
 - Я  Борис, знакомый.
 - А…  а я мама,  Мария Михайловна.
 - Очень приятно, будем знакомы.
 - Она о вас  говорила,  вы проходите,  через полчасика придёт. Я вас обедом накормлю да на работу пойду. Я вон там,  в монастыре работаю и в музее, уборщицей. И  ещё дежурю.  Лида мне помогает. Она любит  это дело – по церквям, да по монастырям, да по музеям.  Историю преподаёт.
Борис разговор поддерживать не стал, он знал, что Лида в школе работает,  что преподаёт историю, но особого восторга это у него не вызывало. Работает и работает.
Борис с удовольствием поел щи, кашу с мясом, попил чаю. Мама  ушла. Он лёг на диван и неожиданно, то ли от свежего воздуха, то ли от уютной обстановки,  заснул. Проснулся от звонка, и поначалу даже не понял, где он.
 - Прости, заснул вот неожиданно, мама твоя так меня накормила… Ну, здравствуй!
 - Здравствуй, Боря. Это твоя машина там стоит? Новую приобрёл? Красивая. Поздравляю!
Она поцеловала его.
 - Это ты красивая. Я так соскучился.
  - Я  тут вот  маме помогаю, она в музее уборщицей работает и дежурит.
 - Она говорила.  Пора тебя отсюда вытаскивать. Собственно, я  за этим и приехал. У меня столько новостей!  Ну, прежде всего, я баллотируюсь в городскую думу.
 - Что ты говоришь? Это здорово.
 - Во вторых,  вышла, наконец,  моя книга и через пару недель презентация. А в третьих, скорее,  это  во-первых, мы  с тобой едем в Париж, там я делаю доклад по этой самой книге.
 - О чём книга?
 - Ну, в общем,  всё о том же, как  раскручивать дела.
 - Понятно. А я причём?
 - Ты едешь со мной как моя жена.
 - Ты что, предлагаешь мне выйти за тебя замуж?
 - А ты разве  против?  По-моему все женщины после тридцати только и мечтают выйти замуж.
 - Ты так хорошо знаешь всех  женщин?
 - Иди ко мне,  ты самая красивая,  самая желанная.
Казалось, всё было, как прежде, она была даже теплее и ласковее. Он понял, что влюблён, и мысль о том, что она может быть настроена иначе, даже не приходила ему в голову.
 - Давай,  собирайся потихоньку. Завтра мы уезжаем. Сначала –  в загс, а потом – в Париж. Ты уволишься из своей дурацкой школы. Что ты там получаешь? Гроши. А торчишь целый день. Я буду тебя обеспечивать, мы будем ездить за границу.
 - А я что буду делать?
 - Ты будешь вести хозяйство. Принимать гостей.
 - Твоих?
 - Моих, а что? Деловые люди, хорошие ребята.
 - Боря, давай не будем продолжать этот разговор. Я не хочу замуж, по крайней мере, сейчас. Я не поеду с тобой в Париж. Я там уже  была.
 - Это глупо. Может, мне пора  уже встать и ехать в Москву?
 - Ну, зачем ты так? Не обижайся. Я же  здесь работаю.
 - Работаешь? Здесь? И кем же ты работаешь?  Уборщицей?  А в Париж не хочешь.
 - А в Париж не хочу. Я  здесь ещё экскурсии вожу по городу.
 - Подрабатываешь?
 - Просто мне это очень нравится. Я ведь  Переславль  с самого детства знаю. Представляешь, мне тридцать, а ему столько же, сколько Москве. Совсем древний.
 - Понимаю. Ты с ним срослась. Выходит, я зря приехал.
 - Совсем не зря.  Я тебе кое-что покажу. Ты ведь в этих краях ни разу не был.
 -  И что же ты мне можешь здесь показать, в этой дыре?  Озеро?
 - И озеро, и монастырь, и ещё кое-что.
 - Мне надо ехать. Группу надо формировать,  избиратели ждут. Прости, но у меня    времени нет.
 - Подождут твои избиратели. Собираемся   и идём на озеро.
Она произнесла это таким властным тоном, что он не нашёл, что   возразить. У него как будто кто-то отнял волю. Так всегда бывало на крутых поворотах. Какой-то внутренний голос в экстремальных ситуациях не советовал с ней спорить. Как правило, она всегда была права.  Ладно, ещё два дня впереди. Борис остался. Они взяли лодку и поплыли. Озеро напоминало огромную синюю чашу  правильной овальной формы. На одном берегу виднелся  белокаменный монастырь, блестели на солнце маковки многочисленных церквей,  прямо к берегу подходили старые деревянные дома.  А на  другом берегу, который почти сливался с небом, тёмной полоской тянулся бесконечный лес. Озёрная гладь была спокойной, прозрачной и тихой. Борис неторопливо грёб вёслами, это успокаивало и даже доставляло некоторое удовольствие.
 - Скажи, разве можно сравнить  это с Парижем или с чем бы то ни было? Такая красота!
 - Сравнить, конечно, нельзя. Только в наше время  в древнем мире вряд ли можно долго просуществовать. А впрочем, одно другому не мешает.
 - Ещё как мешает. Ты даже здесь не можешь остаться наедине с собой. Или со мной. У тебя внутри люди какие-то, проблемы, товарооборот…
 - А у тебя?
 - У меня нет. У меня Синий камень.
 - Какой камень?
 - Синий, или Синь-Камень.
 - Это что ещё такое?
 - Вот приплывём – увидишь.
 - Скажи лучше, тебе хорошо со мной?
 - Глупенький, конечно, хорошо.
 - Тогда в чём дело? Мы же можем быть счастливы каждый день.
  - Можем быть, а можем  и не быть. Не знаю.
 - Ничего ты не знаешь, кроме своей истории.
 - Это ты правильно заметил.
Они подплыли к холму, к так называемой Александровой горе. Лида рассказала об истории этих мест, о том, как юный ещё Александр Невский построил здесь свою резиденцию, о монастырях, о других достопримечательностях, но чувствовала, что Борис слушал всё это без особого энтузиазма. То ли обижен он был, то ли оскорблён. Такого отпора с её стороны он не ожидал. Они причалили к берегу и вышли. Прошли  по сырому болотистому лугу,  и Лида остановилась у ручья, впадающего в озеро.
 - Смотри сюда. Вот он. Видишь, какой большой, 12 тонн весит.
 - Что это?
 - Это Синь-камень. Ему больше 2000 лет. Смотри, как он меняет цвет  от освещения, от солнца. Это же чудо! Посмотри, он похож на какого-то громадного  спящего зверя. Как будто его кто-то заколдовал.
 - Здоровый валун, от ледника, наверное, остался.
 - Это не простой валун. Это магический камень. Он живой.  Прикоснись к нему  и загадай желание.
 - Загадал.
 - Но надо, чтобы твоё желание было чистым  и не  противоречило  желаниям  других.
 - Ты хочешь сказать – твоим желаньям?  Но такого я от тебя не ждал. Оказывается, у нас разные желания.
 - Возможно, я тоже от себя этого не ждала.  И меня это совсем не радует.
 - Зачем же ты  привезла меня сюда? Это просто бред какой-то!
 - Я так не считаю. Мы с тобой, видимо, совсем  разные.  Ты разве этого не понял?
 - Разные … Ну и что? Я обычный человек. Мистикой не увлекаюсь. В потусторонний мир не верю.
 - А во что же ты веришь?
 - Только в себя.
 - Ты так хорошо знаешь себя?  Могу тебе только позавидовать.
 - Я знаю, чего хочу и, как правило, добиваюсь своей цели. Захотел в Париж и добился.
 - А  я вот себя, к сожалению, не знаю… О камне, наверное, больше знаю, чем о себе…Кстати, у него очень интересная история.  Его пытались в яму зарыть –  через 200 лет он вышел. И снова люди ему поклонялись. Церковники с  ним боролись,  по льду потащили  на лошадях.  Лёд  треснул, камень под воду ушёл. Ну, всё, думали, потонул. А через 70 лет  он  снова  стал из воды появляться.
 - Сказки  рассказывать, конечно, легче.  Камень, камень… Но я-то не камень.
 - Да, но ещё печальнее  была бы сказка  с унылым концом. Ты не хочешь меня слушать, но не пройдёт и года, как мы снова пойдём в загс, но уже по другому поводу. Если мы  настолько разные,  зачем же так торопиться?  Надо подождать.
 -  Ты  сама пожалеешь об этом.
 - Возможно. Но быть просто твоей подушкой я не хочу. У меня  своя жизнь, а ты над ней смеёшься. Между прочим, я не случайно тебя сюда привезла. Столько народу здесь бывает! Местные бабули говорят, что  природа –  и озеро, и лес, и камень реагируют на всякие катаклизмы. Говорят, что он теперь снова от нас уходит. В землю. Люди слишком жестоки и самовлюблённы. Это его обижает.
 - Дикость какая-то… Ну и пусть уходит. Неужели из-за таких глупостей мы будем с тобой ссориться?
 - Это не глупости.  Я  постояла на нём и  попросила, чтобы он  разгадал мой сон, чтобы  указал путь.
 - Какой сон?
Лида рассказала Борису свой  сон со всеми подробностями.
 - Сон как сон. Мало ли кому что снится. Ну и как он разгадал?
 - Он сказал, что мне надо искать свой  путь. Свой собственный.
 - Какой путь?
 -   Ну, жизненный  путь, внутренний.  Идти  за этим светом.
 - Лида, по-моему, ты свихнулась. А как же я?
 - Вот видишь, и зачем же ты такую сумасшедшую замуж хочешь взять? По-моему, это несерьёзно. Мы даже поговорить не можем  по-человечески.
 - Я тебя вылечу.
 - Вряд ли. Вместо того, чтобы ехать с тобой  в Париж, я  хочу искать какой-то эфемерный путь.  Конечно, сумасшедшая. Но мне  камень так сказал. Я  ему верю.
 - Разве нельзя совместить – и  в загс, и  путь…
 - Можно, наверное. Когда люди слышат друг друга.  Но тебя ведь не интересуют мои мысли, настроение, мой образ жизни, моя история. Ты говоришь только о себе. Мне кажется, что этот камень гораздо более живой, чем ты. Он, по крайней мере, меня слышит.
 -  Все твои  рассуждения – просто бред, глупости. Я тебя слышу, и, наоборот, хочу помочь тебе выбраться отсюда, в  нормальную современную жизнь.
 - Современная жизнь. Здесь тоже современная жизнь. К сожалению, у нас разные понятия о ней. Только как же мы будем  вместе-то после этого? Прости меня, но я так не могу. Может быть, когда-нибудь что-то изменится, но не сейчас. Я хочу общенья. Даже с камнем. Хочу, чтобы мы понимали друг друга. Только не обижайся. Такая уж я есть. И ты тоже есть. Но нас вместе – нет.

Обратный путь  был уже не таким солнечным.  Они почти не разговаривали. Подул ветерок, появились волны, грести стало труднее. Лицо у Бориса заметно помрачнело. Он  понимал, что  даже если он её и уговорит, это ничего не изменит. Такой жизни, какую он себе с ней представлял, не получится. Она слишком строптива и  инфантильна. Жена должна быть мягкой и отзывчивой. Ну и как хочет. Сама  виновата.  Они  молча  пришли домой,  Борис взял свой портфель, поцеловал её на прощанье и вышел. Лида  не сказала ни слова. Потом бросилась на диван и зарылась лицом  в подушку. «Наверное, я действительно, дура» -  подумала она. Часы в тишине методично отстукивали время. Из монастыря слышался печальный колокольный звон.  Звонили  ко  Всенощной.
























Прекрасная галиматья…     ( Слегка философские заметки. )               

                Откажитесь от недовольства и неприязни.
                Всегда и во всём  можно найти хорошие стороны               
                и поводы для маленьких радостей»
                В.Зеланд.
               
Кукушка на берёзе
Тишина. Ни ветерка, ни облачка. Всё застыло в летнем зное, даже шевелиться не хочется. Лежать бы да лежать. И вдруг сверху, с берёзы – ку-ку, ку-ку…Ну-ка, давай, говори, сколько мне ещё куковать на свете? Ку-ку, ку-ку, ку-ку – и так до бесконечности… Кукушка, ты что-то путаешь… А она всё ку-ку да ку-ку. Такая радость с берёзы летит!


Прекрасная галиматья.
Дети наши, уже великовозрастные, с упоением пели бессмысленную песенку:
   «Свинпаук, свинпаук, без него мы все, как без рук,
    Может он сеть плести? Нет, не может, он же свин!»
Все мы сидели в машине и с восторгом эту галиматью подпевали. Свинпаук, Котопёс, Лунтик, Вупсень и Пупсень…
   Как хочется иногда впасть в детство и вместе с героями мультяшек нести всяческую галиматью, радоваться просто оттого, что ты есть!


Малёк и камешки.
Малёк (Кирилл) по песку в речке ходит. Вода прозрачная, всё видно –   рыбки мелькают, песок, разноцветные камешки под водой. И вдруг  взял в ладони горсть камешков, повернулся и пошёл к большому камню на берегу. Высыпал и снова пошёл к воде. Зачерпнул горсть камешков, опять пошёл и высыпал на большой камень. Ходит и ходит туда-сюда, работает. Знает за чем идёт. Все рты пораскрывали, умиляются. Ещё бы, впервые осознанно дело своё  делает.

Галины  страшилки.
Все собрались на веранде в Екатериновке, Галю ждут. Вот-вот подъехать должна из Самары. Оно, конечно, и сами бы поговорили о том о сём, но без Гали всё же не то. Вот она, как буря, ворвалась с батоном, с сушёной рыбой. Сходу всем сказала, кто они такие есть, и сон разогнала. Сразу весело стало, на душе праздник. Ситуацией завладела,  все добровольно сдались, только её слушают. А она уже  рассказывает – о бывших одноклассниках, соседях, сослуживцах, о новых знакомых из автошколы… Всё равно как Арина Родионовна  –  о леших, домовых, русалках, привидениях.  Все с удовольствием  слушают Галины страшилки из реальной жизни. Как в театре одного актёра.  Потому так и ждут её всегда.  С нетерпением.




Реальность невидимого.
 В реальном мире – проблемы, проблемы, проблемы, которые нужно решать, а в воображаемом всё решено. Как захочешь, так и будет. Всё идёт так, как я думаю, как чувствую. В моём сознании рождается мир, и нет в нём ни расстояний, ни нерешённых проблем. Всё едино, всё целостно. И всё любовью связано. Например, пересадила хилый пион, имя цветку присвоила, разговариваю с ним – он мне отвечает, расти начал.

Новый костюм.
Надел его – и изменился.  Словно кожу сменил.  Зачем тебе это? А чтобы другие видели – вот какой ты молодой, красивый,  энергичный!   Все смотрят на тебя и улыбаются. И сам ты радостью светишься.  Всего-то и есть, что  новый костюм, а будто сам весь обновился.

Одноклассники...  Ru.
Дед  ждёт не дождётся, чтобы кто-нибудь в «Одноклассники» заглянул. 
К нему посетителей – видимо-невидимо и всё одноклассники разных лет. «Виктор Андреевич, какой вы у нас продвинутый! Интернет освоили, теперь с Вами и пообщаться не проблема». А дед доволен:
«Скажи, что у меня всё в порядке». Не забывают ученики, всё о себе рассказывают, а ему только это и надо. Жизнь продолжается.

Малёк и кошки.
Кирилл (малёк) бегал за котами. Котов было два, оба чёрные, а третья – серая. Кошка. Но ему всё равно, все – кисы. Он за ними бегал, а они прятались под машинами. В прятки играли. А кошка не играла. Она важная была, в сторону отходила и наблюдала. Малёк между ними  разрывался, то туда побежит, то сюда. И вдруг присел, тихонечко  подполз к кошке и пальчиком надавил ей на розовый нос. Кошка возмутилась  и убежала. Малёк серьёзный такой, невозмутимый. Не понял – почему убежала? А  все вокруг смеются.

Лена подъехала.
Смотрю в окно – едет. Форестер – лесной водитель,  и номер свой: Е…- ХЕ. Елена Хегай, значит.  Прямо носом в окно, под дерево. Сразу хорошо стало, спокойно. Неизвестно, правда, какое там настроение, но раз приехала – уже хорошо. Трещит домофон, открываю дверь – улыбается. Ну, слава Богу, значит, всё в порядке.


Аттестат зрелости.
Данику сегодня будут вручать аттестат зрелости.
 - Привет, бабулечка!
Боже, какой он длинный и нарядный!
Поцеловались, а я  про себя думаю: вот это ведь  и есть аттестат зрелости – не забыл к деду и к бабулечке заехать, радостью
поделиться. А одна знакомая говорит: все они такие, деньги понадобились, вот и заехал. Но я не хочу так думать.



Мобильный.
Вот это изобретение! Куда ни глянешь – все друг другу  по мобильнику звонят,  и на улице, и в трамвае, и на работе. С кем хочешь, с тем и пообщаешься в любое время,  в любом месте. И что нужно сообщишь.
 - Наташа,  вы где?
 - Да вот на площади с Кириллом гуляем и с Аней.
 - Ура, а я уже с работы иду, сейчас к вам присоединюсь.
Иду и ощущаю себя властелином информационного пространства.

Улыбка
На улице дождь, на душе мрачно. Но ты прошёл по коридору,  остановился,  улыбнулся,  сказал какую-то глупость. И сразу всё посветлело, засияло. То ли от улыбки, то ли от глупости зажёгся 
внутренний свет. А дождь куда-то спрятался, отошёл в сторону.

Звонок
Сердце ноет и ноет, а чего ноет – и само не знает. И вдруг звонок.
 - Привет!
 - Привет.
 - Как ты там?
 - Да так себе. А ты?
 - Да никак.
 - Привет всем твоим.
 - Спасибо. Передам.
 -  Ну, давай, отдыхай. Всех благ!
 - Счастливо.
И сердце больше не ноет. Успокоилось.


Истинно мужская реакция..
Едем ночью из Екатериновки. Вова с Наташей, Аней и мальком, далеко впереди, может, уже до дома доехали. И вдруг Лена притормаживает:
 - А вон они стоят.
Выходим из машины, и – о, ужас! Переднее стекло у них всё вдребезги. Анечка рассказывает:
 -  Сижу впереди, и вдруг такой грохот, как будто на нас бетонная глыба свалилась. Жутко перепугались, остановились, а это капот на полном ходу открылся да как жахнет нас по стеклу!
 - А Вова?
 - Вова посмотрел на стекло, помолчал и рассмеялся: «Чего только не насмотришься в дороге!»
 - А малёк?
 - Малёк как спал, так и спит.
Истинно мужская реакция.

Ночной разговор.
 - Не спите?
 - Нет, Яша, пока не сплю.
 - Ну тогда смотрите «Культурную революцию».
 - Яшенька, спасибо, что напомнил. Непременно посмотрю.
Яша очень внимательный,   с ним всегда есть о чём поговорить и не только о делах насущных, но и о психологии отношений, о театре, о  превратностях судьбы…
 А это в наше время дорогого стоит.

А мы пробегаем мимо…
Мы пробегаем жизнь так быстро, как спринтерскую дистанцию, пытаясь  всех обогнать, не замечая ничего на бегу. За это она  мстит нам, и дарит гораздо меньше радости, чем хотелось бы.  Нет бы остановиться,  оглядеться, столько всего любопытного для себя откроешь! Вот, например, на даче у друзей. Лида пошла нас с Антониной провожать. А за ней – кошка. Бежит, как собачонка. Мы остановимся – и она тоже. Сидит, смотрит на Лиду, не шелохнётся. Дальше идём – и она за нами, как привязанная. Что нужно каждому живому существу, и человеку, и кошке? Тепло и внимание. Погладить бы, улыбнуться, прислониться, а мы пробегаем мимо.

Газовая история.
С утра пришёл газовщик, молодой, весёлый. Не занудствовал, нотаций не читал. Счётчик надо поставить, так он всё рассказал, где что есть и сколько стоит. Прилично стоит. Он с улыбкой  про  всё это рассказал, как хороший анекдот. На весь день настроение поднял.


И Андрей Тарковский, и взбесившийся тракторист.
Видение между минутой сна и бодрствования: какое-то помещение, то ли вокзал, то ли клуб. Сижу на скамейке, наблюдаю. На другом конце скамейки человек в светлом плаще уронил лицо в ладони. Почему люди разные? Кто-то пытается загадку жизни разгадать, а кто-то просто живёт по факту… Как есть, так и есть, и нечего разгадывать. Только я об этом подумала, человек на другом конце скамейки поднял голову, внимательно на меня посмотрел и встал. Я тоже поднялась, глядя ему в глаза. От него исходила внутренняя уверенность, мудрость и какая-то бесконечная доброта.
 - Вы кто? – спросила я.
 - Я Андрей Тарковский.
Я остолбенела и почувствовала, что он прочитал мои мысли.
И  тут же другая картина: мы идём по сельской улице.  На поворотах врытые в землю столбики. Вдруг какой-то страшный грохот.  Сзади мчится трактор. Тракторист то ли взбешённый, то ли пьяный – пронёсся мимо почти по столбикам, половину посшибал. Потом разворачивается и мчится прямо на нас. Я успеваю подумать: «Сама злость едет, видно хочет задавить». И просыпаюсь.
Два человека. Два мира. Наверное,  они оба во мне живут – и Андрей Тарковский, и взбесившийся тракторист. Вопрос в том,  чему отдаёшь предпочтение, что сам для себя выбираешь,  каждую минуту.

« А ведь это – моя отдушина».
Инночку мы с Эрной всё ругаем да ругаем: «И что тебе дают эти фолианты про фольклор? Сколько на них времени тратишь, а ни денег, ни славы по большому счёту». Очень это нас удивляло. Тем более, что Инна такой занятой человек, и здоровьем не блещет, и проблем куча, а всё по деревням да сёлам мотается, всё какие-то записи мордовские расшифровывает, только время зря тратит. Терпела она, терпела наши нападки, а потом и говорит: «Не понимаете вы ничего. А ведь это – моя отдушина». Мы и замолчали.

Не только в юбилей.
У друзей наших  Учайкиных-Агафоновых  как-то всегда всё здорово получается – и у «супербабы Тони», как когда-то называл её  наш маленький Данёк, и у Светочки, и у Саши. У них и огород лучше всех, и в доме чище всех, а баня, душ и туалет, которые Санёк сам построил –  круче всех. Но самое главное, что сами они веселее всех, не жалуются, не унывают и очень дружно живут. У них всегда светло, потому  к ним  всех так и тянет.  И не только в юбилей.  А «супербабеТоне»  уже 80!

Такой уж у неё гипертонус.
Анечка  как огонёк. Готова вспыхнуть по всякому поводу.  Не выносит, когда кто-то чему-то мешает радоваться.  Например, если вдруг в разгар веселья велят за уроки садиться. Рассердится, заплачет, уткнётся в подушку. Но, к счастью,  это у неё очень быстро проходит. Снова поёт, танцует, барабанит по столу. Вся в движенье, в экстазе. Радость льётся из неё, словно из рога изобилия. А как перельётся через край – снова вспыхивает. Такой уж у неё гипертонус.

Славный сказочный денёк.
  Наташа  сегодня такая ровная, тихая, спокойная и весёлая. Ни разу не поругалась с Вовой, не обиделась на Аню, не говорила всердцах, что «Кирилл её достал». А уж о том, чтобы на кого-то повысить голос и речи не было. Она даже ни разу не вспомнила о деньгах. Ну нет их – и не надо. Появятся же когда-нибудь… И всю усталость у неё как рукой сняло. Вот такой славный сказочный денёк был  сегодня у нашей Наташи. Она и сама не поверила. То ли  в самом деле  было,  то ли во сне привиделось…

Давай чаю попьём!
Пришла Валя, принесла огурчик с грядки.
 - Садись, давай чаю попьём.
 - Ну что ты, некогда. Кимыча надо кормить. (Муж)
 - А ещё кого?
 - Машку (правнучка), Дашка и Филька голодные (дочкины таксы), попугая, канарейку (тоже Галины)
 - Ты у нас кормящая мама вот уже лет 50 с гаком. Святое дело.
 - А ещё поливать, огород полоть, посуду мыть, дом убирать, за молоком идти…
 - Валь, а жить-то когда?
 - А для меня это жизнь, я этим живу.
 - Валь, плюнь ты на всё это, ты же совсем улыбаться перестала. Давай чаю попьём!
 - Ну, давай.
И так светло улыбнулась, совсем, как в молодости.

Когда мы пребываем в любви – это и есть религия.
Фантомы, фантомы… Все те, кого мы хорошо знали, кто был нам дорог или просто  знаком, но с кем не общаемся больше, и те, кто ушли навсегда – фантомы, сцепления с душой незабываемых образов. Они ушли, но они с нами и в нас.
И  вдруг, благодаря Лене,  собрались все вместе в День радио. Те, кто живёт и здравствует, но кого так давно не видели.  Из фантомов  на  несколько часов все вдруг стали людьми необычайно близкими.  В кафе «Ностальжи» собрались. Это был подарок для всех. Оказалось, что поле общения идёт на каком-то подсознательном уровне, даже когда мы разъединены. Это поле исключительно положительного общения, любви и признательности друг другу через годы, через расстояния. И какое оно было мощное в эти часы!  Хотелось каждого расцеловать и сказать «спасибо» неизвестно за что. Каждый человек, с которым свела судьба, незабываем. Когда мы пребываем в общении, в любви – это и есть религия.

Солнышко внутри.
 Когда волнует что-нибудь прекрасное вне тебя – будь то цветок,  облако,  музыкальная  фраза, внимательные глаза,  внутри начинает разгораться собственное солнышко. Мы чувствуем некое эфемерное энергетическое послание, которое наполняет сердце радостью. Поэтому мы так любим цветы,  соловьиные трели, очертания облаков,  шелест деревьев… Красота эфемерна, она ничья, но принадлежит каждому.  Мы стараемся  приблизить  всё, что волнует, и окружить себя невидимыми посланиями.  Вот приехали  Наташа Сагалова и Лена  в деревню и решили, что давно пора себя, а так же  и других,  тем, что волнует, окружить.   Такую красоту создали  на запущенном клочке земли! Тут тебе и деревья, и цветы, и камни, и физалисы, и зелень всякая.  Смотрим,  радуемся и ощущаем внутри себя это самое солнышко.  Наверное, поэтому так туда  и тянет –  в деревню, на природу.

Выходя утром из дома…
Есть люди, которых радует всё. Они живые. Они чувствуют жизнь каждую минуту, не спят на ходу, не хвастают, не ноют, не осуждают. Они с интересом наблюдают за всем, что происходит вокруг, и  во всём участвуют.
Мне кажется, что, выходя утром из дома, крестница моя Таточка   мысленно произносит:
 - Сегодня не сердись.
 - Сегодня не унывай.
 - Сегодня будь благодарен.
 - Сегодня духовно поднимайся.
 - Сегодня будь добр к другим людям.
Это, видимо, вошло у неё в привычку.  Так  она и  живёт.  И всех вокруг себя позитивно настраивает.



О том, что было, есть и будет всегда
 В 1990 году мы с Наташей  приехали  в Ярославль, на день рождения Альберта. На последний день рождения. Собралось очень много друзей, родных, сыновья Юра и Андрей, жена Надя. Болезнь доконала его, он уже не вставал, а вокруг сидели друзья с гитарой.  Пели песни, которые звучали у костров, в палатках,  на плотах и байдарках, на берегах сибирских и уральских рек. Все туристические маршруты прошли, от Карелии до Байкала. И вот теперь они ему пели. Они знали, что его любимая – «Лучше  гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал», и снова возвращались к ней… Потом Альберт подозвал Наташу: «Спой  «Белой акации гроздья душистые» Пожалуйста». Наташа взяла гитару и запела. Мужчины не могли сдержать рыданий,  выходили… Альберт не плакал. Он  очень внимательно, долго смотрел на Наташу. Она допела до конца, поцеловала его и выбежала из комнаты.   Что творилось в душе, передать невозможно: и боль, и благодарность,  и невероятность конца… Она нашла в себе силы и спела ему, как будто сообщила о чём-то вечном, прекрасном, о том, что было, есть и будет всегда.

Сирень вокруг столба.
Бетонный столб, а вокруг него вьётся сирень. И цветёт. Она что, хочет достучаться до его сердца? Не знает разве, что у столбов сердца не бывает!? Наверное, не знает. Она так красиво цветёт,   такой нежный аромат! Неужели он ничего не чувствует?  И  пусть не чувствует, ей всё равно. Она обвилась вокруг него ветвями, живёт,   радуется жизни. Она рядом с ним, и  ей так хорошо.

Прекрасная  эфемерная жизнь.
 Вот цветы на даче у Светы. Их много, она подглядывает за ними, изучает и фотографирует. Должно быть, проводит параллепь.
  Утром, в каплях росы, цветок такой юный,  полный надежд. А днём – вот он, во всём великолепии,  распустился и дарит миру тончайший аромат. Цветёт. К  вечеру уже увял. Целая жизнь прошла. Он отдал божественной энергии всё, что имел – свой цвет, форму и аромат.  И это никуда не исчезнет, всё вернётся в мир. Прекрасная эфемерная жизнь. И у цветка, и у человека.

Да здравствуют парадоксы судьбы.
 Не знаю, возможно, кто-то и посвятил мне свою жизнь … Возможно, я  её  тоже кому-то посвятила. Что же из этого? Нет ни героизма,  ни вины, ни жертвы. Просто такой уж образ бытия. Живи себе и посвящай. Парадоксы судьбы. Абсурд. Давным-давно мудрец сказал: «Счастлив тот, кто любит  жизнь за её абсурдность». Значит,  да здравствуют парадоксы судьбы и счастливые мудрые люди, то есть – мы.







Часть 3     СТИХИ

***
Подумать только – сколько лет прошло,
А ты, душа,  ничуть  не изменилась.
Событий  разных столько пронеслось,
Но  ты от них в тени своей укрылась.
Твои событья у тебя внутри:
Любовь, печаль, нахлынувшая радость,
Тебе бы от зари и до зари
Лелеять сон  не постаревших сказок.
Ты путешествуешь всегда одна
Среди желаний, грёз и настроений,
Тебе лишь высота твоя нужна
И тихий голос мудрых откровений.
Ты слишком хочешь жить, ты влюблена
И в снежный плен, и в жаркий полдень летний,
Ты пьёшь бальзам надежд своих сполна
И одержима  безрассудством этим.
Мне остаётся только наблюдать,
Чем ты ещё поделишься со мною?
Я у тебя, как преданная мать,
            А ты – дитя, любимое, больное

***
Ночная песня соловья,
Луны неспешное движенье,
Цветок и камень, ты и я,
Во всём – любви преображенье.
Всё излучает вечный свет,
Нам образ мира только снится:
Сейчас мы есть – потом нас нет,
Чтоб где-то снова проявиться.
Веков насмешливый закон:
Открыть глаза, потом – наощупь,
Вообразить, что ты силён,
Узнать, что всё гораздо проще,
Что нам отпущен малый срок
И личное дано заданье –
Понять единственный урок:
Ты – лишь улыбка мирозданья.
И это всё, чем ты богат,
Другого счастья нет на свете.
Нам с давних пор о том твердят
Шуты и мудрецы. И дети.
Улыбка и любовь – они 
Как два крыла небесной птицы.
Они душе твоей даны,
Чтобы взлететь – и не разбиться.
.
   ***
Тянусь за музыкой души,
Благословляя те минуты,
Но их стремятся заглушить
Обычной жизни атрибуты:
То суета ту нить прервёт,
То мысль чужая прилетела,
То чувство за душу берёт
И  напрягает то и дело…
И все  упорно тянут вниз,
Мешают, а она летает,
Она зовёт с собою ввысь,
Но сил и воли не хватает.
О, сущность вечная моя!
Ты создаёшь мой мир летучий,
Стремясь из  центра  бытия,
Чтоб разогнать сомнений тучи.
Ты, на крылатом мчась коне,
Вплетаешь радость в мирозданье…
В природе, в музыке,  во мне –
Везде царит твоё дыханье.

*** Т Л
Ты был в каждой строчке моих стихов,
В каждой мысли моей,
Не ведал ни страха, ни тьмы оков
Восторг  пролетавших дней.
И так непохожи были с тобой,
Как  буря и тишина,
Как два лица стихии одной,
Как мирный день и война.
Быть может, кто-то когда-нибудь
Прочтёт слова о любви:
Будь где угодно, с кем хочешь будь,
Но только живи, живи…

.***
Пожелтевшие листья летают,
Исчезают поникшие травы,
Как и люди, друг друга не зная,
Покидают простор величавый.
И бредут по вселенскому кругу
Одинокие странники в небыль,
Интуицией ищут друг друга,
Словно звёзды, блуждая по небу.
Голос родственный вечно тоскует,
Всюду ищет единственный берег –
Ту свою половинку другую,
Путь к которой в столетьях затерян.
И чем больше любви и надежды
Посылают они в мирозданье,
Тем светлей неземные одежды,
Тем короче меж них расстоянье.

***
Дождь перестал к началу дня.
На ветках птицы загалдели,
Три розы, глядя на меня,
О чём-то тихо сожалели…
Вставало утро молодым,
Умытым, солнечным, манящим,
А ты, как вечный пилигрим,
Спешил на поезд уходящий.
Исчезновением дразня,
Виденья давние проплыли…
Три розы, глядя на меня,
О недосказанном грустили

*** 
Уж пусто стало на причале,
А чайка всё чего-то просит…
Им, птицам,  не понять печали,
Что ветер издали приносит.
Скамейки все давно убрали,
А лето уходить не хочет,
И из зелёно-жёлтой дали
Речной песок волной щекочет,
Седым туманом укрывает
Щемящей осени картину:
И день так рано убывает,
И снег с дождём наполовину…
Не торопись, помедли, осень,
Дай наглядеться на закаты…
Но и на крохотную просинь
Слетает полумрак крылатый.

***
Как капля  небес голубенький лён -
Детской  улыбки праздник…
Как бурный поток  –  мельканье знамён,
Волненье митингов разных.
Иным – у  толпы  на виду кружить,
На  главных держать равненье,
А вам бы, глупцы, всё книгу души,
Где проблески откровенья.
Один молитву творит в ночи,
Другого  ревность изводит…
Дух, где не ждут его, он молчит,
Пошлёшь ему весть – приходит.
Импровизация – фолк иль джаз,
Но всяк индивидуален.
На площади хор из народных масс,
Как дирижёр гениален!
Кружи, планета, ликуй, страна,
Сплотитесь в единстве, дети!
А где-то гуляет песня одна
Над заводью на рассвете.
То пенье ласкает отвыкший слух,
Болит душа, замирает…
Над заводью бродит нетленный Дух
И букве служить мешает.

***
Космос бескрайний… Звезда моя, где ты?
Взгляд в небесах пустоту созерцает…
Как же успеть на другие планеты,
Если вся жизнь, словно миг, пролетает?
Эта загадка стоит между нами,
Разъединяя весь род человечий:
Как мы гордимся земными делами,
Силясь в истории остаться навечно!
Кажутся близко далёкие звёзды,
Верим в победу, о счастье мечтаем,
И понимаем порой слишком поздно,
Как нам своей глубины не хватает…
Ночь преподносит душе озаренье –
Мудрость, что днём в суете затерялась,
Вдруг пустоты понимаю значенье:
В ней и звезда, и единства начала.
Космос – он всюду: и в ломтике хлеба,
В малой пылинке и в мысли мгновенной…
Как же понять в себе вечное  мне бы?
Как осознать своё  Я во Вселенной?
Всё изменяется – мы и явленья,
И муравей, и цветок благодатный,
Есть только миг, только вечность движенья
Из пустоты в бытие. И обратно.
А для Творца всякий вздох уникален,
Каждый – источник вселенского света.
Но почему же твой взгляд так печален?
Всё ещё хочешь лететь на планеты?

***
Страх пригибал  меня к земле,
Слова любви на небо звали,
Как птице на одном крыле,
Две силы сердце разрывали.
Земля казалась маяком –
Там дети, дом, родня, работа…
День пролетал, но вот потом
Хотелось плакать отчего-то.
Любовь, как молния, вошла
В мой мир, и всё в нём пробудила,
Страх презирала и росла,
Но нужных слов не находила.
К чему слова? Она цвела
Волшебным вымыслом  согрета,
И вдруг однажды поняла:
Ведь Божий дар – страданье это.
Пускай болит  душа моя,
Пускай  любить не перестанет,
Любовь,  как сущность бытия,
В меня врастёт и мною станет.

***
Я как будто прощаюсь с тобой,
Хоть мы рядом и смотрим в глаза.
Разговор наш пустой и смешной,
Или нечего вовсе сказать.
За окном затуманился дождь,
Обнажая унылую суть,
Ты меня никогда не поймёшь,
И от этого грустно чуть-чуть…
День за солнцем идёт под откос,
Скачут кони – лихие года,
И за нами, как преданный пёс,
Многоточие бродит всегда…

***
Так временами видеть хочется
Всех тех, кто был незаменим,
Но напросилось одиночество
Дальнейшим спутником моим.
Мне б с ним поближе познакомиться
И провести остаток дней.
Не мучай мыслями,  бессонница,
Души привязанной моей.
Мы в мир приходим одинокими
И одинокими уйдём.
И всех отдельными дорогами
Судьба ведёт в небесный дом.
В молчанье бытия свободного
Проявится иная суть,
К самодостаточности подлинной
Хочу я душу повернуть.
Освободиться от банальностей,
Фантазий, мнений, похвальбы,
И не зависеть от случайностей,
От переменчивой судьбы.

***.
Смеялось солнце над моей бедой,
Весна пришла.
Летали стаи птиц над головой,
Сирень цвела.
Природа пробуждалась ото сна,
Пел соловей,
И у берёзы рана не видна
Среди ветвей.
Светла была весенняя страда,
Тепла, легка,
И растворилась в ней моя беда,
Как облака…

***
Я глаза потихоньку открою,
Встану с солнышком наедине,
И весь мир улыбнётся со мною:
«Ты – дитя моё!» - скажет он мне.
Отпущу в облака свою душу
И спрошу моего соловья:
«Что за песню ты дашь мне послушать?»
Он ответит: «Ты – песня моя!»
Расстоянье на миг сократится,
И внезапно почувствую  я
Что же там, в твоём сердце таится?
И услышу: «Ты – радость моя!»

***
Говорят, бывает двойная Звезда,
И какое значенье имеет – где?
Мне б хотелось однажды попасть туда,
В гости к этой самой двойной Звезде.
Как она из двух сияет одна?
Ведь она, наверно, света светлей,
Перед ней бледнеет сама  Луна,
Да и Солнце, поди, с уваженьем к ней.
Каждый сам по себе, а они вдвоём,
И ничуть не меркнут  во тьме веков…
Как светло, наверно, в Небе таком!
Где же ты на Земле, такая  любовь?

***
Наивная, нелепая, смешная…
Летит сквозь сон, среди видений рая,
И не поймёт во тьме ревнивых мук,
Сколь тонок и изменчив нежный звук.
Туман любви слепой… Но есть другая,
Которая растёт, осознавая
Себя, своё присутствие во всём
И тихий праздник в существе своём.
Пленительной фантазией живу я:
Мне б солнцем стать, и вместо поцелуя
Дарить сиянье света своего,
Присутствовать – и больше ничего.

***
Вот и кончился Год Собаки,
Год одной сумасшедшей дружбы…
Поводок, предпочтенья знаки
И ошейник уже не нужно.
Ухожу опять на свободу,
Что с ней делать – сама не знаю,
Но приметы старого года
В глубине души оставляю.
Как и прежде, кругом всё зыбко,
Всё изменчиво и мгновенно:
Если светит сейчас улыбка,
Завтра пасмурно непременно.
Мне б по ярким идти  полоскам,
Чтоб душа  летала и пела,
А маляр своей кистью жёсткой
Чёрным пачкает то и дело…
Но не станем грустить об этом,
Ничего ожидать не будем.
Без проблем доживём до лета,
Как положено умным людям.

***
С ярким солнцем пошутить хотелось,
А оно, играя, обожгло…
Осень. Наше поле опустело,
Но в земле живёт ещё тепло.
В сторону реки бежит дорога,
По траве некошеной бреду,
Посижу на берегу немного
И в порядок мысли приведу.
А без них, пожалуй, даже лучше,
Просто растворюсь в  блаженном сне…
Состраданьем ты себя не мучай
И не думай вовсе обо мне.

***
Проходят люди, как тени, как тени мелькают лица,
Поток смертей и рождений своим чередом идёт.
Толпой неясных видений жизнь улетает, как птица.
Никто ничего не понял и ничего не поймёт.
Зачем суета и страсти? Зачем пустота желаний?
Осознанности не ищем, летим, как конь на скаку. 
Лелеем в суме сердечной обрывки воспоминаний
И скудной духовной пищей вновь выбираем  тоску.
Скулим себе потихоньку в бессоннице длинной ночи:
Доколе жить в напряженье, и где обещанный  свет?
И снова бредём дорогой с односторонним  движеньем,
Которая всё короче, и хода обратно нет.
И всё же не будем злиться, ругаться и причитать:
Когда-то всё  повторится, на землю придём опять.
Откроем старые ноты в юном сердце своём,
Над партитурой работать снова с нуля начнём.



***
 « Другой есть ад!» - восклицает Сартр.
Должно быть, Сартр был угрюм и стар.
Другой есть ад… Почему же ад,
Когда тебе несказанно рад?
А может, это всё потому,
Что слишком близко подходишь к нему?
Его пространством хочешь дышать,
Его свободе хочешь мешать…
Желаешь быть единой душой
И праздновать праздник любви большой?
Любимый любимой всегда так рад,
Но грань перешёл – получает ад.
Плоха душа или хороша,
Но каждого греет своя душа,
Её на двоих не бывает одной,
Даже самой желанной, самой родной.
Нарушил дистанцию – виноват,
И получаешь тот самый ад.
Старик Сартр был очень умён,
Про ад, видно, знал досконально он.

***
Весь мир лежит во лжи: мы лжём жене и  детям,
Любимым и друзьям темним по пустякам,
Не замечаем мы ужимки злые эти
И рады бы простить… Но не прощают нам.
А маленькая ложь рождает ложь большую,
Хоть не видна она с обратной стороны.
Там свет едва живёт. Запутаться рискуя,
Мы все в полутонах ходить обречены.
Мелькнёт случайный взгляд с невинностью собаки,
Сплетётся искушений порванная нить,
Средь масок и ролей судьбы не видим знаки,
Нам  не дано в себе Вселенную открыть.
Тень лицемерных слов повсюду с нами бродит,
Рождает  тьму внутри и искривляет путь.
Нам всех бы обогнать в бегущем хороводе,
А на свою тропу не суждено свернуть.

***
Мы, как и прежние, беспечны,
Нам всё б мечтать, болтать да есть,
А ведь тропа  не бесконечна…
Скажи, Господь, зачем мы здесь?
Ты сладко пошутил над нами,
Но, шутку в степень возведя,
Куда идём, не знаем сами,
Уходим, смысла не найдя.
Чего-то нам не досказали,
Снабдив блуждающим умом,
Оставив лишь любви скрижали,
До остального, мол, дойдём.
А мы дойти никак не можем,
Земную видимость любя,
Путь к небесам дремуч и сложен,
Живём, не осознав себя.
Не осознав своей основы,
Источник жизни не найдя,
Мы тащим вечные оковы,
В духовных сумерках бредя.
Осознавать – одна морока,
На это не хватает сил…
Но как Ты пошутил жестоко!
Не осознал – считай, не жил.

  ***  Разговор с обидой.
Голос резкий, как треск и гром – хлыстом в щеку
Бросил обиду вглубь, под ребро, в левом боку.
Слёзы в глазах трудно сдержать, может, камнем стать?               
Или обиде всё рассказать, чтоб ей подстать?
Здравствуй, дружок, обида моя, велик твой  дом…
Выйди ко мне, себя не тая, не стой за углом.
Сладостно так с тобой говорить, обсудить  дела,
Хоть ты без слов, словно дикий вихрь, ко мне ворвалась.
Не бойся, я тебя не предам, другим не скажу,
Разделим нашу боль пополам, я не сержусь.
Однако, насколько упряма ты, как в прилив волна…
Хочешь, к тебе сбегу с высоты, растворюсь до дна.               
Давай-ка  с тобою  мы  сложим стих, песню споём,
Отвернёмся молча от всех других, будем вдвоём.
Будем друг другу в глаза смотреть, играть во вздор,
Или друг друга тихо греть, разводить костёр…
Что,  опять не нравятся наши дела?
Где ты, где, моя красавица? Неужто  ушла?!

***
Мы – точки осознанья во Вселенной,
Бегут меж нами провода-лучи…
Всё в мире напрягается мгновенно,
Когда ты грозным голосом кричишь.
Но прояви сердечное участье –
И всё мгновенно оживает вновь,
Земля и небо вспыхивают счастьем,
По светлым проводам течёт любовь.
Светлы намеренья – и путь твой светел,
Но рухнет всё, коль в сердце  беспредел…
Вселенная всегда тебе ответит
Лишь так, как сам ты этого хотел.

***
О невозможном не страдайте,
Не повернётся время вспять.
Расслабьтесь и не напрягайтесь,
Чудес не стоит ожидать.
Не ожидайте ни награды,
Ни встреч, ни бескорыстных слов,
Улыбке нежной будьте рады,
Но не цепляйтесь за любовь.
Никто присваивать не вправе
Её связующую нить,
А солнца луч в тугой оправе,
Как вещь, могли бы вы хранить?!
Но чудеса порой приходят
К тому, кто их совсем не ждёт.
Снежинки пляшут в хороводе,
И чудо каждый миг несёт.

***
Безмолвно стыло  дерево в снегу,
К утру заговорить со мной решило,
Ветвями, что почуяли пургу,
В моё окошко стукнуть поспешило:
 - Смотри, как изменилось всё вокруг,
Подули ветры, улетели птицы,
А у тебя, мой заболевший друг,
Вот-вот слеза сбежит из-под ресницы…
Мне тоже тяжко на ветру скрипеть,
Качаться, защищаясь от метели,
Не спать и песен радостных не петь,
И вспоминать, как сладко дни летели.
Но нам ведь это не впервой, мой друг,
Такое столько раз уже бывало:
Не спим, скрипим, вдруг – тихо всё вокруг.
И на душе опять спокойно стало.

***
Шопен.  Ноктюрн ре бемоль мажор.
 Обними меня, облако, в белом саду,
Прогони затаённую боль и тревогу,
Бесконечную нежность тебе приведу,
Ты почувствуй её, задержись на немного.
Белоснежным туманом меня обними,
Ароматом цветов уходящего лета,
Ускользающий сон на мгновенье верни,
Уведи, словно в сказку, в иллюзию эту.
В синей дымке блеснёт золотая волна,
Унесёт её вдаль очарованный ветер,
В те края, где всегда зеленеет весна,
Где хотят к облакам слишком взрослые дети.

***
 Всю ночь туманы и дожди
                ползут с небес,
Едва маячит  впереди
                унылый лес,
И беспросветность на виду,
                и даль мутна,
А ты – в  блаженную среду
                погружена.
В тебя, как мёд в стакан воды,
                проник эфир,
Его нежнейшие следы –
                душевный мир.
Светила прерванная нить
                в твой дом вошла,
Чтоб ты всегда могла хранить
                поток тепла.
И счастья льётся водопад
                из той страны,
Где дарят жёлтый виноград
                цветные сны.
                ***
Волна  мечтала к берегу пристать,
То набегая вдруг, то отступая,
О чём-то так хотела прошептать,
Но вспять неслась, сказать не успевая.
Промчался мимо ветер озорной,
Пролился дождь из налетевшей тучи,
Зелёный берег скрылся под водой
И снова стал далёк в песках излучин.
Но в лунном свете, в тишине ночной,
Когда покой ничто не нарушает,
Спит  берег, очарованный волной,
И вновь свою волну во сне встречает.

***
Урок мне горький или подарок?
Кто может замысел божий знать…
Но не хочу, чтоб волной ударной
Разбило парусник мой опять.
Теперь я знаю, что есть крушение,
Откуда жизнь вырастает вновь,
Хоть мне оставлена в утешение
Почти бестрепетная любовь.
Законом хрупкого равновесия,
Не ведая  безмерной тоски,
Душа с покоем теперь повенчана,
А не разорвана на куски.
Чайка кружит над волной устало,
Берег наполнен волнением  роз…
Глазам не верю – там, у причала,
Мой постаревший фрегат из грёз.

***
 - О любви? Что, опять о любви?!
Не пора ли закрыть эту тему,
Чтобы мысли спокойно могли
Ощутить, наконец, перемену.
Чтоб тебе рассудительней стать
И оставить свои заблужденья,
Чтоб зимой от забот отдыхать,
Ну, а летом варила б варенье…
 - Это славно:  варенье варить,
На диване лежать безмятежно,
На замок свою душу закрыть,
Чтоб она не летала, как прежде,
Чтоб не падали звёзды в ночи,
Чтоб не пели весенние птицы,
Не ласкали бы солнца лучи,
Не хотелось от счастья кружиться.
Тему эту закрыть навсегда,
К чёрту жалкие стихотворенья!
 - И о чём же напишешь тогда?
 - Как о чём? Да о вкусе варенья.

             ***  Виктору.
Как хороша пора преклонных лет!
Забот хотя и больше накатило,
Как не было покоя, так и нет…
Но дома дед – когда такое было?!
О прошлом мы не будем сожалеть,
И будущего зов не станем слушать.
Дай, Господи, подольше не болеть,
А всё, что есть, пусть услаждает душу.
Гори, гори, вечерняя звезда,
Дари свой свет и  радость дивных звуков,
И согревай на долгие года
Улыбками детей, друзей и внуков…

*** Наташе.
Строптивый Лев, я так тебя люблю…
Нежнее ты становишься и ближе,
Взрослеешь что ли? Я судьбу твою
Теперь в глазах, а  не в туманах вижу.
И даже старший воспитатель наш,
Дотошная, придирчивая Лена
Теперь меня берёт на абордаж,
А не тебя. Такая перемена!
Как радостно за повзрослевших вас,
За то, что дух ваш в унисон настроен,
Что так светлы улыбки ваших глаз,
Вам хорошо – и нам за вас спокойно.
На склоне лет нам с дедом повезло:
Родное древо славно расцвело…

***  Анечке.
Наша речка течёт и течёт,
И уходит за тот поворот…
Ты плывёшь и не знаешь пока,
Как нам годы уносит река.
Всё ещё у тебя впереди…
Это кто ж  на тебя так сердит?
Это мама кричит: « Ну, дела…
Ты зачем далеко заплыла?
Эй, давай, поворачивай вспять,
И не смей от меня уплывать!»
Наша чайка по небу летит,
Наша речка бежит и бежит,
Не догнать нам её никогда…
Но ты снова вернёшься сюда,
И пришлёт тебе детство привет
В двадцать, в  сорок и в семьдесят лет.

*** Даниилу.
Понаблюдай себя из глубины,
Не в зеркале, где отраженье ложно,
А изнутри, где помыслы слышны,
И самого себя коснуться можно.
Понаблюдай, откуда лезет страх,
Когда обида заползает в душу,
Как злость готова вырваться всердцах,
Зачем гордыня просится наружу?
Ты не гони их, просто наблюдай,
Они, тебя увидев, растворятся,
И станет  пуст твой внутренний сарай,
Но в нём лучи нежданно загорятся:
Свет неизведанного вещества
Мгновенно извлечёт из подсознанья
Великие и мудрые слова:
Любовь, свобода, совесть, состраданье...
Тщету и ложь людских  ролей поняв,
Своей души понаблюдай движенье.
И ты увидишь – наблюдатель прав,
В тебе самом твоё преображенье.

***
Леночке  6. 02. 2010 г.
Вся жизнь –  процесс. Мы переходим плавно
Из низа вверх. А сверху – снова вниз.
Пусть льются дни твои легко и славно:
Не унывай, не осуждай, не злись.

Смотри, как солнце всходит на рассвете,
Как сын растёт, как каждый миг любим…
Ты просто согласись с процессом этим
И радуй всех присутствием своим.




***
Ты жив, когда поверишь в чудо,
Когда разбудит луч зари,
А над тобой невесть откуда
Летят  шальные журавли.
Когда душа, как день сияет,
В глазах необъяснимый свет,
Когда любовью отвечают
На твой взволнованный привет.
Тебя безумством наполняет
Волна скользящая твоя,
Но кто-то на весы бросает
Восторг и муку бытия.
Душа смириться не готова,
Ей лишь бы снова стать волной…
А  равновесия основа
Смеётся втайне над тобой.

***
Над Волгой и во мне
Блаженствует закат…
Мы с ним наедине,
Он мне безумно рад.
Всецело поглощён
Вниманием моим,
Он так в меня влюблён!
И я любуюсь им.
Сиянье, как в воде,
В  лице отражено,
Мы с ним сейчас, вот здесь –
Создание одно.
Над Волгой и во мне
Безмолвствует закат…
Нет ничего нежней,
Чем наш зеркальный взгляд.

***
Не шелохнётся лист, не дрогнет камень,
Не пробежит по глади шелест волн…
И ты молчишь, ничем не опечален,
В свою отдельность странно погружён.
Ты ощутил всю глубину беззвучья,
Ты и оно, по сути, есть одно.
Быть может, в окруженье звуков лучше,
Но там  понять  безмерность  не дано.
А тут вдруг на  мгновенье приоткрылось
Единое – любовь, печаль и смех…
То ли смеётся, то ль она приснилась,
Река любви, несущая нас всех.
Погружена в неё твоя отдельность,
По кругу, через  долгие года
Течёт река, впадая в беспредельность,
Чтоб снова повернуть потом сюда.
В тебе сейчас грядущее и давность,
Зверьё и птицы, травы и цветы,
Такая вот  мистическая данность:
В единое преобразился ты.

***
Стена, как призрак,  встала на пути,
Закрыла горизонт и лес, и поле,
Не одолеть её,  не обойти,
Я узник представлений, я в неволе.
Зачем ты заперла  меня, стена,
В свои непостижимые оковы?
Со мной печаль безмерная одна,
Погружены в неё и звук, и слово.
Но кто-то там внутри меня  поёт,
Бунтует, как шальной подросток в школе –
Упрямый  Дух опять с собой зовёт,   
Спешит  и хочет вырваться на волю.
И я лечу за ним, гоню тот сон,
Где бродит страх и сумрачные лица.
Моё желанье  исполняет  он:
Пройти сквозь стену и освободиться.
Свободный мир… Беспечный и простой…
Как беспечально всё  в твоём наследстве:
Душа открыта,  радостен покой
И безусловная любовь. Как в детстве.
Но взгляд… Метнулся снова он назад,
И ждёт, и тайно молит провиденье…
Он  знает, что никто не виноват,
И ищет, и не хочет исцеленья.

Вале.
            В нас глубина – что колодец без дна…
Смотрит звезда на бездонное чудо,
Там состраданье, любовь, тишина,
Но не до них, мы исчезли оттуда.
Мы, словно тени осенней листвы,
Треплет нас дождь, измывается ветер,
Мечемся, ищем средь жухлой травы
Солнечный луч, он почти незаметен.
Радость, что так захватила вчера,
Ныне лишь теплится воспоминаньем.
Сникла волшебная света игра
В хрупком сосуде, сверкавшем сияньем.
Новый в него наполняется день,
Всё изменилось и смотрит устало,
Искры костра раздувать уже лень,
Было, горело, но больше не стало…
Всё исчезает, как волны реки,
Всё уплывает  в  далёкие дали.
Жизни иллюзии так велики,
Что мы их бег замечать перестали.
Но подыграем капризной судьбе –
Столь переменчивой суетной даме:
Благословим перемены в себе,
В мыслях и лицах, в словах и желаньях.
Ведь неизменна души глубина,
Где постоянство вселенского круга.
Солнце играет, восходит луна,
Волны бегут, догоняя друг друга.

***
То ли ветер примчался из прежних снов,
То ли просто какой-то неясный свет…
Ты откуда взялся, далёкий зов?
Только рядом был – и вот тебя нет.
Тихой молнией вспыхнул однажды ты
И оставил в душе моей тайный знак.
То ли явь была, то ли тень мечты…
Всё ищу с тех пор – не найду никак.
А потом появился среди толпы
И повеял счастьем издалека,
Но как только к тебе поверну стопы,
Ты уходишь, а вместо тебя тоска.
У меня за окном облетает клён,
По стеклу барабанит унылый дождь,
Неужели закончился дивный сон?
Ты же дал понять, что опять придёшь…
Мой таинственный гость, ты игрой своей
Словно шепчешь, что где-то иное есть:
То зовёшь меня в инобытие,
То, подумав, опять оставляешь здесь.

***
          Луна сияла в разноцветном круге…
Поодаль ярко вспыхивали звёзды,
Переговариваясь меж собой:
 - Должно быть, у неё сегодня праздник,
Откуда это дивное сиянье,
Что вдруг с Луной?
А просто было столько совпадений:
И листопад, и терпкий запах сена
В ночных стогах…
Луна боготворила эту Землю,
И не было меж ними расстоянья,
Любовь в глазах.
Блаженством вся она переполнялась,
И так хотелось щедрой быть со всеми,
Кто ей внимал.
Качалась лодочка в дорожке лунной,
И чьё-то имя тихий нежный голос
В ночи шептал…


***
Ты  удручён, замучен суетою,
С былых высот на хмурый мир глядишь…
А над твоей разрушенной мечтою
Смеётся солнце, и восходит тишь.
Остались под развалинами страсти
Да постаревших масок грустный вид…
Откуда эти злостные напасти?
Что самому  тебе принадлежит?
Но всё принадлежит тебе по праву,
Здесь всё твоё – и солнце, и дожди,
Оставь её, игрушку мира – славу,
Живи как Бог. И ничего не жди.

***
Пора увяданья…   Упрямая тайная  боль…
И немощь незваной хозяйкой стучит временами.
Бледна королева, расстроен усталый король,
Мелькнул карнавал – словно всё это было не с нами.
Куда теперь плыть, если нами не правит любовь?
Куда же лететь, если память тоской накрывает?
Томимся в капкане обид и желаний, но вновь
Спасательный круг кто-то, походя, с неба бросает.
В свободном полёте опять отправляемся в путь –
В далёкие страны, лечить пустоту расстояньем,
Но тот же туман отступленья, тоскливая муть,
И горечь потерь, и закрыт коридор осознанья.
Воскресни, душа, поднимись над своей суетой,
Над сетью, что ставит силки и сплетает удачу.
Игра затянулась…  За ней – тишина и покой.
А мы всё куда-то спешим  и не можем иначе.

***
Какое слово странное – прощай…
Прощать за что? За то, что ранил душу?
Мне б днём и ночью голос милый слушать…
Как холодно. Как пуст ночной трамвай.
Стеной молчанья станет эта тишь,
Уйду в неё чужой и незнакомой,
Так весело мираж горел над домом…
И ты меня за тот огонь прости.
А время, как охранник пожилой,
Со скрипом затворит за нами двери,
В иллюзий сладкий голос не поверю,
Лишь лента снов потянется за мной.
И буду я, как дерево в ночи,
Сама с собой шептаться неустанно,
Уйду в себя, и думать перестану,
И превращусь в подобие свечи.
Угаснет пламя, угольный фитиль
Сольётся с темнотой осенней ночи.
Ты вдруг поговорить со мной захочешь,
Но от меня останется лишь пыль…
А где-то там, в глубинах чёрной тучи
Блеснёт на миг сгоревшая свеча:
Любовью  жить – оно, конечно, лучше,
Жизнь истинна, но слишком горяча.

***
Осенние цветы… Неявленные звуки,
Печальные глаза, несбывшиеся сны…
Осенние цветы – свидетели разлуки,
Вы в холоде ночей сиять обречены.
Как манит небосвод, как ранит вас ненастье,
Вам хочется лететь к далёким облакам,
Не ведая о том, что хрупко ваше счастье,
Пока они светлы и так легки пока.
Но переменчив мир, и завтра их не станет,
Опять пойдут дожди, посыплются снега…
Но вы счастливей нас – вас прошлое не ранит,
И не тревожат вас морозы и пурга.
Осенние цветы.  Вы – нежность неземная…
Окутан лепесток плывущей тишиной,
Торопится на юг над вами птичья стая,
Кружится  листопад, а вы полны собой.

 ***
Казалось бы – кончается дорога,
Всё  поле  вспахано и  сожжено…
Зачем же длань  невидимого Бога
Мне  наливает терпкое вино?
Казалось бы – достаточно, довольно,
Весь мир нельзя вместить в одни глаза,
Невыносимо - радостно и больно…
Но пламя и не мыслит  угасать.
Казалось бы – смешно, невероятно
Хранить давно просроченный билет.
Зачем? Ведь улетает безвозвратно
Тот самолёт, где мест давно уж нет.
Но разве нужно место просветленью, 
Блаженству дружбы, таинству любви…
О, вечный Дух волшебного горенья!
К  избранникам лишь  милость прояви…

    *** 
Жизнь состоит из сотен мелочей:
Привычной спешки,  утреннего чая,
Знакомых глаз, незначащих речей,
Из звона уходящего трамвая…
Там, в облаках, горит цветной пожар –
Природы лучезарное созданье.
В твореньях гения – небесный дар,
У остальных – обычное сознанье.
Не создал ты великий свой шедевр,
Не написал, не спел и не построил,
Но бытия тебе открыта дверь,
А быть собой трудней, чем стать героем.
И если хочешь  –   преврати  в сонет,
В симфонию простой домашний ужин,
Прогулку, встречу, дружеский совет…
И это жизнь. Ты ей таким и нужен.

***
Мой дом из мыслей и сумбурных снов…
Там встречи и дороги, и друзья,
В нём, как в букете полевых цветов,
            Любовь моя и суетность моя.
Там лица заполняют день и ночь,
Меняясь, словно тени на бегу.
Что я храню? Что прогоняю прочь?
С чем мысленно расстаться не могу?
Вот солнце заглянуло в старый дом
И осветило этот ранний час,
Напомнив мне, что смысл совсем  не в том, 
А  в том, чтоб быть собой и быть сейчас.
Пусть лица окружат мой старый дом,
Но без атаки, скорби и войны,
Как важно, чтоб не страсти жили в нём,
А я и осознанье тишины.

            ***
           Чудный мир предо мною,
Звёзды в тёмном окне,
Воздух тих и спокоен,
Что же не спится мне?
Лица приходят знакомые,
Встречи какие-то чудятся,
Как будто вовсе не дома я,
И что-то никак не сбудется.
Домов очертанья видимы,
Серой дороги банальность…
Но знаю – реальность невидимого
Истинная реальность.

***
Мерцает фиолетовое пламя
На дне души,
Оно  горит и словно призывает 
В другую  жизнь.
Оно сроднилось с вековечной тайной
Судьбы  моей.
Нет  ничего, что было бы случайным
В потоке дней.
Все преткновенья,  все перевороты,
Событий ход
Очистит и божественную ноту
Во мне  найдёт.
Из звуков фиолетовое пламя
Построит мост
Меж небом и землёй, над облаками,
В обитель грёз.
Как шелест крыльев сказочной жар-птицы
В краю весны,
Мне чей-то голос тихо на ресницы
Навеет сны…
И новый мир, на миг преображённый
Волшебным сном,
Предстанет вдруг святым и совершенным,
И мы – во всём:
В улыбке, что рассеяла ненастье,
В дыханье роз,
И в музыке, что подарила счастье
Блаженных слёз…

***
В новом мире меня уже нет:
По инерции дни проживаю,
В  расслабленье мозги пребывают,
И не хочется новых побед.
И вокруг меня что-то не то:
Всё, что было вчера – забываю,
Замечаю – пустеют трамваи,
А народ пересел на авто.
И медведи устали давно,
Ось земную вращая исправно,
Потрудились для нас они славно
Бодрой песенкой в старом кино.
В невесёлое время потерь
Буду жить одиноко и тихо,
Поплыву по теченью на выход   
В непонятную вечную дверь.

***
Все друзья  давно  ушли,
Только он на ветке дремлет,
Ничему уже не внемлет
Запоздавший  жёлтый лист.
Где-то в зыбкой  тишине
Проплывает  день весенний,
Сколько света и веселья
В зеленеющей стране!
В сладкий сумрак  погружён, 
Он давно уже  не слышит,
Как снежок шуршит по крыше,
Как заносит  землю  он…


***
Нам кажется порой, что мы бессмертны,
Что каждого ведёт своя звезда,
Одолевая трудности инерций, 
О ней мы забываем иногда.

Она бесцельна, оттого прекрасна,
Она беспечна, оттого сильна,
И если ты кого-то любишь страстно,
То знаешь,  в этом существе – она.

Нас манит неземное притяженье,
Волнует  бесконечный звёздный  свет,
Как будто обещает просветленье…
Но ведь другого смысла в жизни нет.

***
То ль рвётся нить, то ли  спешит продлиться
Из прошлой жизни в будущую жизнь.
Гонимый ветром жёлтый лист кружится
И падает с заоблачных вершин.
А  переход неотвратим, но светел,
Летит сквозь сон неведомый  призыв:
«Не бойтесь, люди, Божий голос вечен,
Он жил всегда, и ты в нём вечно жив».
А переход прими как возвращенье, 
Ты всё поймёшь, и  обретёшь себя.
Утихнут страхи, кончатся мученья,
Живут и там, светлея и любя.
И нет времён,  и мысленно общенье,
Чем ближе к Богу, тем светлей вокруг.
В круговороте вечного движенья
Мы веруем и продолжаем круг.


Кто-то из древних мудрецов сказал однажды, какого человека он назвал бы безусловно счастливым. Таким человеком, по его мнению, может быть только тот, кто способен полюбить дело – за бесполезность, цель – за недостижимость, человека – за недостойность, себя – за существование, жизнь – за абсурдность, смерть – за неизбежность,  а истину – за всё сразу.

Самара   2007 – 2010 год.   Нина  Иванова - Хегай.