6. Похождения мёртвого императора

Своеручные записки розенкрейцера

5.Похождения мёртвого императора

 Вот и теперь, силой заклинаний инферналии должны были вернуться в свои симпатические вместилища.  Но Ханс ещё не дочитал формулу витализации мертвых предметов, после чего должны были истаять инфернальные сущности и закрыться временные коридоры. И пока он доборматывал их, я, пронзая насквозь секунды, минуты и часы,  все ещё пребывал  в захватывающей дух раздвоенности.
 
Я видел, как  подобное перепончатокрылой летучей собаке существо с лицом императрицы врывалось между дерущихся, подобно тарантулам в банке, ее мужем и братом любовника, как  она вонзала клыки в шею Петра свет Федоровича, как одновременно силой её чудовищного магнетизма вилка всовывалась в кулак  Лёхи Орлова и вдавливалась в  яремную вену венценосца там, где воткнулись зубы вурдалачки. Лёха отбрасывал вилку, вампирка продолжала сосать и в то же время наливясь силою в норе из перин, атласных одеял и балдахина, сжимала кольцами змеи зевсоподобного Григория.
 
Мне, как её тайному лекарю, знахарю и акушеру, каюсь, пришлось помочь с абортированием ставшего лишним в этих телесных  трениях чёртушки вместе с  его кулебякоподобной толстухой Воронцовой, мопсихой, скрипкой и смычком. 
Пернатый змей свился в салфетку – и сдавил  горло, из которого хлестала кровь. Tercium non datur. Пока заговорщики возились с мокнущей тряпкой—я, как и императрица-вампирша, пропитывался живительной, дарующей вечную молодость влагой.  Ханс дочитывал последние заклинания, луч Люцифероса мерк в рубине превращений.  Пройдя сквозь стену лаборатории   Летучий змей, втек в  висящего под потолком набитого конским волосом нильского дракона, вампир вшуршался в опилки чучела летающией собаки. Сотни других сущностей растеклись по норам, щелям, изображениям на китайских вазах и картинах в Зимнем, скульптурам в царскосельских парках—там крыса юркнула в нору, здесь стайка летучих мышей упряталась под стропила замкоподобного строения, там моргнули глаза и зашевелились скульптурные волосы-змеи отрубленной головы Горгоны или застыл золотой дракон на матовой поверхности фарфора– и связь между всеми, кто влил свою ненависть в обездвижение   тела-идола и  инфернальными силами оборвалась.

 Повизгивала, бегая около разлёгшегося  на полянке возле павильона похожего на садовника трупа, мопсиха и все норовила лизнуть хозяина в лицо. Бежал лекарь, гремя сундучком. Два гренадера в высоких шапках с султанами на манер персидских брякали шпорами и палашами. Словно прислушиваясь к тишине помалкивала лежащая на буфете скрипка, хрупнувший под каблуком ботфорта по время драки смычок распустил конский волос по бриллиантовым россыпям рюмочного стекла и фрагментам фарфоровых тарелок—там рука Орфея, хватающегося за лиру, здесь  лук Амура с наставленной стрелой, на третьем, обрамленном золотым орнаментом обломке мохнатые руки Пана хватающие закатившую глаза Нимфу…

 Поднимались спиртовые испарения над осколками, заканчивая гастрономическую  карму, хрустела косточками на клыках мопсихи всё ещё растопыривающая ляжки, зияющая отсутствием потрохов зажаренная утка…Препарированный нами труп вовсе не был телом самого императора, но это ничего не меняло.  В гроб можно было положить и труп вчера запоротого шпицрутенами солдатика, и, удавившегося позавчера рифмоплета-воздыхателя, и проколотого на дуэли повесы… Я и мой ассистент искали способов приведения их в движение с помощью магнитов, лейденских банок, пойманного на громоотвод атмосферного электричества. Параллельно мы изучали способы путешествия во времени и создания механического человека, оживающего под действием завода пружины наподобие часов. По нашему замыслу такие механические часовые  могли бы сильно облегчить службу военных и с легкостию справились бы с работою тупых чиновников. 

 Нахлобучив на освобожденную от мозга голову парик, застегнув на все пуговицы мундир из-под которого мы выпустили наружу кружева воротника и манжет отрезанные от остальной, сгодившейся для набивки мумии рубахи, мы натянули на императора штаны, вколотили одеревенелые монаршие  ноги в ботфорты. Особых трудов стоило утолкать в его любимые кожаные краги скрюченные пальцы, но справились мы и с этою задачей. Позже эти похожие на двух черных тарантулов суставчатые перчатки доставили нам с Хансом много хлопот, повадившись сбегать из гроба и пугать императрицу, Алешку Орлова и суеверных придворных дам.

 То они появлялись из зеркала в спальне Екатерины и, прыгнув на голую спину Потемкина, начинали танцевать на ней хабанеру, то  падали с потолка на богато сервированный  стол и шагая по печёным осетрам, жаренным поросятам, виноградным гроздьям и ананасам вызывали переполох. Потёмкин выхватывал шпагу и, кроша яства и китайский фарфор наподобие турецких крепостей, рубил кожистых, мгновенно срастающихся турков-пауков, которые жестикулируя, изображали кукиши или бегание левой руки по грифу скрипки, а правой  «пиление» смычка по струнам.

 Императрица затыкала уши, ей мерещились те какофонии, которыми муженек при жизни терзал ее нервы. Фрейлины, визжа, рассыпались. И пока Алешка с  Григорием Чесменским сражались с пауками, мне приходилось читать заклинания, чтобы вернуть ожившие перчатки на жаждущие отмщения руки покойника. Все были уверены—имепратор-невидимка блуждает по дворцу и краги должны подобраться к чьему –то горлу.    
- Дайте мне каких – нибудь капель или шпанских мушек! – стонала Като. – Иначе я сойду сума, прежде чем этот Мавр меня задушит! Ну што ему не лежится в его гробу?

  И темной ночью  мы лезли с Хансом под вывернутые гренадерами плиты собора, чтобы открыв гроб, в котором было уложено наше чучело, привязывать краги к рукам сыромятными ремешками.

  Но новое суеверие явилось в воспалённом воображении цареубийц. Какой-то курнувшей гашиша у турецкого посла фрейлине  померещилось, что император является по ночам, чтобы заниматься шагистикой в галереях Зимнего. Явился слух, что вместо тряпья, мы нафоршировали труп шестернями, превратив его в набальзамированную механическую куклу. И что-де у этой куклы даже в голове имеется что-то вроде шарманки или музыкальной шкатулки и покойник, отворяя очи и уста металлическим голосом, произносит: « Убить меня? Сие невозможно! Я - вечный!» И ещё явился слух, что  этот механический истукан предсказывает будущее.

 С полотенцем на голове обпившаяся раствора шпанских мушек императрица пытала нас с Хансом:
- Признайтесь! Ваши проделки! Опять, поди, кунштюки с крахмальными куклами? Сошлю в Сибирь, если будете продолжать ребячиться! И прекратите ваши опыты с атмосферным электричеством! Не то все покойники выйдут из гробов и сделается Апокалипсис…
   
  И подвинув к себе бумагу и чернильницу, она заскрипела пером, сочиняя письмо   Д*Аламберу, этому, найденному младенцем  на  церковной паперти рационалисту, возомнившему себя гениальнее Пифагора.
И мы  снова лезли под каменную плиту в соборе и отворяли гроб, чтобы продемонстрировать доверенным Потёмкину и Алёшке Орлову, что  брюхо императора нашпиговано отнюдь не пружинами и шестернями, а пропитанным настоянным на зверобое, чистотеле и листе подорожника водкою тряпьем...

Из романа "Инкунабула"