4. Франсуа висельник

Бог весть в каком времени, на какой из дорог встретил я лютниста и трувора  Франсуа Висельника по кличке Рифмоплет. Но с тех пор, как он стал  сопутствовать мне, время в передышках между сражениями стало течь быстрее. Кажется это было в Шартре, на городской площади. Казнили молодую ведьму. Я подошел, когда дым уже застилал ее лицо и фигуру.  На ней уже вспыхнула одежда и запахло палеными волосами, когда я почувствовал, что словно рыбина тянущая за шнур во время поклевки, кто-то дергает мой  ремешок, к которому был привязан полный экю кошелек. Схватив за руку воришку, я отволок его в сторону и хотел надавать ему тумаков, но в крике несчастной жертвы  мне послышался голос моей Дольчины. Бросив вора вместе со срезанным им кошельком, я кинулся сквозь толпу и оцепление ландскнехтов, угрожая мечом я прорвался к жарко пыхнувшего на меня костру. Заслоняясь рукой от пламени, я увидел, лишь висящую на прикованной к цепи распространяющую тошнотворный запах горелого человеческого мяса почерневшую куклу. Оскаленные зубы обугленного черепа  растворились—и я услышал слова уже известного мне прорицания. В следующий момент лопнул разбухший живот ведьмы и из него на мерцающие чешуёй дракона уголья вывалился младенец. Что удивительно –он был еще жив, орал, вращал глазами и бешено колотил руками и ногами. Под изумлённый вздох толпы я кинулся в огонь, чтобы спасти хотя бы дитя. Я занес меч, чтобы отсечь пуповину. Но крупный купидон так дернул свою мамочку за соединяющую его с нею привязь, что оторвал распадающийся труп от цепи. Они повалились на догорающий хворост у моих ног, и, не успевая  уже остановить меч, я рассек и несчастную, и её ребенка, чем вызвал одобрительные возгласы стоящих поодаль с обращенными к небу лицами монахов доминиканцев. Выдернув меч из зловонного месива горелого мяса, крови и  растекшихся внутренностей, я кинулся бежать, расталкивая толпу. И только выбежав за город, где ждал меня мой Лео, увидел нагоняющего меня воришку из толпы.      
   
- Спасибо, что отшлепал меня! А не повесил. А то бы я ожил! – сказал он мне, протягивая кошелек. – Меня зовут Франсуа по прозвищу Висельник.

И он тут же  понаплёл мне небылиц о том, что ему довелось плавать на корабле с мальтийскими пиратами, быть повешенным на рее в результате ссоры во время дележки добычи, вздернутым после попадания в плен, и наконец удавленным за кражи, дерзкие  стишки и богохульства. И всякий раз он чудесным образом оживал. Благо, что в память о таких, как он не возводили пышных памятников и надгробий, а, удавив, просто бросали в первую попавшую канаву. Очнувшись в очередной раз он снова принялся за старое—красть, сочинять стишки и бренчать на лютне. Благо это побитое в спорах о стихосложении вместилище  дребезжащих звуков всякий раз вешали на рею, сук, перекладину вместе с ним.


-Наверное, та девка, которую сожгли сегодня за то, что она наслала бурю на посевы ржи, была твоей зазнобой? – спросил он, но не дождался ответа. На плече, на  том самом обрывке веревки, на которой, как он утверждал его и повесили в последний раз, у него болталась лютня. Он снял ее с плеча и присев на выступающее корневище дуба, запел, подыгрывая:

Летала на метле ,
в котле
варила череп,
просачивалась через
иные времена,
хотя красу твою давно сглодали черви,
из за тебя была объявлена война.

Видя, что такие трувории меня не веселят, он  оборвал песню и начал другую:


Несущий хворост для костра,
скажи, какая хворь,
тебя заставила с ута
забраться в темный бор,
чтобы набрать сухих ветвей…


Новелла из романа "Дар Нострадамуса"