Уильям Шекспир Сонеты 98-99

Мы разлучились юною весною,
Когда апрель, одев наряд цветной,
Всех развлекал задорной новизною;
И каждый был немножечко хмельной.
Но лишь в меня веселье не вливалось
Ни песней птиц, ни ароматом трав:
На клич весны душа не отзывалась,
И я грустил, разлукой жизнь поправ...
Не наслаждался я ни алой розой,
Ни лилией, которой нет белей:
Они казались мне унылой прозой
В сравнении с поэзией твоей.
Был мир подобен зимнему виденью;
И я играл с ним, как с твоею тенью.

Насупив брови, я цветы бранил:

"Зачем, фиалка, запах ты украла
Моей любви, что в сердце я хранил?
Зачем сгущённый пурпур подобрала,
Который милый образ обронил?
О лилия, ты нежность рук любимых
Похитила! Эй, розы, как смогли
Вы превратиться в колких и ранимых,
Когда б не крали суть моей любви?
Вы обобрали бедного поэта,
И будет месть ужасно жестока́:
Я на виновных натравлю за это
Голодного и злого червяка!"
И всякий лепесток затрепетал:
Ведь у тебя хоть малость, но украл.

10.10.10.

     From you have I been absent in the spring,
     When proud-pied April (dressed in all his trim)
     Hath put a spirit of youth in every thing,
     That heavy Saturn laughed and leapt with him.
     Yet nor the lays of birds, nor the sweet smell
     Of different flowers in odour and in hue,
     Could make me any summer's story tell,
     Or from their proud lap pluck them where they grew:
     Nor did I wonder at the lily's white,
     Nor praise the deep vermilion in the rose;
     They were but sweet, but figures of delight,
     Drawn after you, you pattern of all those.
     Yet seemed it winter still, and, you away,
     As with your shadow I with these did play.

     The forward violet thus did I chide:

     `Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
     If not from my love's breath? The purple pride
     Which on thy soft cheek for complexion dwells
     In my love's veins thou hast too grossly dyed.'
     The lily I condemn defor thy hand,
     And buds of marjoram had stol'n thy hair;
     The roses fearfully on thorns did stand,
     One blushing shame, another white despair;
     A third, nor red nor white, had stol'n of both,
     And to his robb'ry had annexed thy breath,
     But for his theft in pride of all his growth
     A vengeful canker eat him up to death.
     More flowers I noted, yet I none could see
     But sweet or colour it had stol'n from thee.