Серёжка

   Ах, Серёжка, Серёжка! Что же ты мне покою не даёшь? Ведь столько лет уже прошло! Почему думаю о тебе каждый день? Ведь мы не были друзьями, так, соседи. Одно общее детство. Даже не это: ты был старше, внимания на меня не обращал...

   Такой обычный мальчишка семидесятых: хулиганистый, загорелый до черноты, только зубы белоснежные, да выгоревшие вихры. На лошади без седла, в закатанных до колена штанах, босой, без рубахи, гибкий и стремительный. Сколько таких мальчишек тогда в стране было! И над всеми висела реальная угроза - Афганистан. Он пожирал наших мальчишек как змей о трёх головах!

   Собирал свою дань беспощадно: каждый весенний и осенний призыв.. Сережкина мать, тётя Нюся плакала и молилась по ночам:
- Не дай, Господи, чтобы Сережку в Афган забрали!

Днём нельзя было об этом вслух говорить: Советская власть отнюдь не страдала глухотой, а даже наоборот, могла услышать чего и не сказано! Поэтому тётя Нюся шепталась с моей мамой только в дальнем углу огорода.

   Наверное, это было пресловутое "материнское предчувствие": Серёжку призвали именно в Афганистан. Моя мама, как могла, успокаивала несчастную :
- А ты не плачь, не терзайся! И ему будет спокойнее! Отслужит и вернётся. У меня трое служили! Я просто верила в хорошее, мысли дурной не допускала! Ни-ни! Вот и ты держись ради него!

   Только через несколько месяцев вызывают тётю Нюсю в Москву. Ваш, дескать, сын заслонил собою командира, получил ранение и успешно прооперирован в госпитале. А еще награждён орденом, гордись, мать!

   Мы все с замиранием сердца ждали Сережку домой. И он вернулся. Летом. Всё вроде как и раньше: загорелый, улыбчивый. Только после операции пластина в голове, а во время спокойной беседы возьмёт, да и тяпнет за руку своими острыми зубами, а после зальётся смехом и прощения просит.

   Сторониться его люди стали. А ему не понятно. Стал к бутылке прикладываться. Напьётся, упадёт посреди сельской пуховки и небу улыбается! Намаялась с ним тётя Нюся!

   Потом бывшие "афганцы" помогли ему с работой, правда аж в Новосибирске. Вот и уехал он из уральского села за тридевять земель счастья искать. Там ему квартиру дали как участнику боевых действий. А сестра Любушка навещать его стала: две большие сумки туда увозила, а назад налегке...
   Спрашиваем её:
- Как там Сергей поживает?
- Работает - говорит - в большом цеху, начальство довольно!
- Ну и ладно!

   Только вот однажды Любушка не вернулась. Что там произошло, никто не знает. Привезли Любушкино тело на совхозном грузовике в наше село хоронить. Гроб закрытый: больно далеко везти-то... У неё сынок остался, Максимка. А тётя Нюся почернела вся от горя.

   Немного погодя вернулся Сергей. Мы не видели его, только слышали истошные крики матери и нечленораздельное мычание сына.

   Не помню, сколько времени прошло, но и Сергея понесли вслед за Любушкой. Тихо как-то похоронили, без почестей. По селу поползли слухи:
- Это мать ему пластину-то проломила, потому как он Любушку и убил, Ирод!

   Да нет, конечно, мать не могла убить своё дитя! Это война, война проклятая, отняла у неё детей, всё отняла! Сильно тётя Нюся изменилась. Как-будто умерла внутри душа. Тело ходит, руками - ногами шевелит, а глаза пустые. Стала она угасать, да и вслед за детьми отправилась. Вот и всё.

   Только я, почему-то, помню их счастливыми. Нашли они в моём сердце местечко: и весёлый Серёжка, и умница Любушка, и добродушная тётя Нюся. Как говорится, упокой, Господи, их души! Только я уверена: ад для них закончился на земле.

   Ну что, Серёжка? Полегчало? Уж не знаю как тебе, а мне легче стало.