Подберёзовик

                Изголодавшийся поэт
                Привел Пегаса для продажи...
                Ф.Шиллер. Пегас в ярме. Пер. с нем. В.Левика

                Голому разбой не страшен!
                Резолюция

Как-то, помню, в чувстве чивирёзовом
я сидел под деревом берёзовым
и глядел в безоблачную даль.
А на тот момент небезответственный
мимо шёл товарищ очень бедственный,
очень голый - даже без сандаль.

А под мышкой у атлета книжица –
во-от такая! – аж пыхтит. Но пыжится
и разумно-доброе несёт,
невзирая на большие трудности
по причине сильной многолюдности
для такой наглядности красот.

Мне товарищ етот шибко нравился,
потому я взял да вдруг и справился,
отложив на время кругозор:
- И куды ж тебя, такого голого,
чёрт несёт, сломя благую голову,
будто следом – голый ревизор?

Гражданин, одетый очень сдержанно,
на ходу сказал самоотверженно,
что ему сандали сильно жмут
и что он неловкости не чувствует,
потому как все ему сочувствуют,
не щадя потраченных минут.

Находясь в достаточном  сознании
и в приличном чувстве понимания,
я его вниманьем овладел
и спросил, куды ж он так торопится,
что решил дотла разоблапопиться,
несмотря на лютый беспредел.

На дворе ж не лето в смысле климата!
Вона сколь рванья с берёзы скинуто –
страх глядеть, да что с неё возьмёшь:
деревяшка - ни ума, ни придури,
ей ништо, а зритель хочь навзрыд ори,
а хочь сам пропейся до калош.

Тут заморыш етот, ветром сдунутый,
чуть одетый, малость физкультурнутый,
за живое тронут и задет,
расколол себя до откровенности,
дескать, он, сказать для точной верности,
не атлет, а, стало быть, пает!

Пребывая в чувстве чивирёзовом,
я привстал под деревом берёзовым
и разинул ненаглядный рот,
позабывши про свои прогалины
в боевом строю – а там оскалены
два бойца, и те сидят вразброд.

Ослеплённый этакой нескладчиной,
тот пает, немножко озадаченный,
не по времю года запотел
и - суёт, не давши мне захлопнуться,
свой талмуд - тут я едва не лопну сам:
что б ты, милый, с-под меня хотел?

Ну беру на зуб: бумага добра... но
больно густо буквами надолбано...
А листа! Раскинь – не соберёшь!
Дай захлопну от греха те двери... Во!
На дверях...  берёзовое дерево!
Глянешь сбоку – точно подопрёшь!

Чтой-то мне тут сразу стало нравиться:
в самый раз залиться и поправиться...
И пает... опять же... синий весь.
И талмуд... с картинкой. И – увесистый!
- В опчем так... Я – мухой. Ты, мол, здеся стой!
В голом виде на люди не лезь!

В етой стати тут тебе защиты ноль!
Где ж им взять, что ты мужик начитанный:
буквы знашь... за дерево стоишь... 
Вишь, довел себя... до опупения...
Щас поправим ето... боле-менее...
Бруки?.. Вряд ли. Ето ж... не Парыж!

Тут случилась в ём большая разница:
то ли зябнет, то ли... может, дразнится?! -
зуб на зуб никак не приведёт!
- Слышь... пает... Давай свою... паезию.
И не скалься. Живо в зубы съездию!
Мне твой стих – что рыбе... анекдот.

Я пошёл. А он стоит тьверёзовым
нагишом. Под деревом берёзовым,
весь в соку. Небось, и по сей день...
Скоко ж их при мне бывало надуто!..
А чего паетам тем и надо-то?
Чтоб избавил кто... от талмудей.