Шальные деньги

   В прошлый раз я играл на бегах в семь лет.
Отец поехал в Алма-Ату из Новосибирска и взял меня с собой.
Поезд, унылая серо-жёлтая степь без травинки. Для маленького человека дорога казалась невыносимой, особенно когда в вагонах кончилась вода.
Казалось, что степь не кончится никогда, что мы так и будем ползти мимо безнадежных серых глиняных то ли кладбищ, то ли разрушенных кишлаков. Но Алма-Ата оказалась живой, зелёной, с фонтанами и озерцами. Запомнился ресторан на крошечных (на пару столиков) островках, соединённых мостиками, чёрные лебеди на воде, огненно наперчённые шашлыки из свежайшей баранины и лаваш. Отец запивал их сухим вином, а я - лимонадом.
   Но до ресторанов нам пришлось помотаться по городу в такси в поисках ночлега. Папа автобусов не признавал, а мест в гостиницах не было. Так мы добрались до приютившей нас гостиницы "Ипподром", на окраине Алма-Аты. Гостиница была при ипподроме, и на нём по выходным устраивались заезды. Моя память сохранила и норы сусликов на ипподромском поле, и хлопья пены на крупах лошадей, и имена некоторых из них, и имя одного из наездников. Помню даже неприятный химический запах от газонов: тогда чем-то травили кого-то.
   Помню, как играл в шахматы в вестибюле с взрослыми казахами. Играл плохо, но смотрели на меня, как на вундеркинда, и мне это льстило. Я носил голубую рубашку с погончиками, и поэтому догадливые казахи считали отца милиционером или КГБэшником. (Он был радиоспециалистом). Помню и воробышка-слётка, которого поднял с асфальта и отдал мне в руки прохожий казах, сухощавый, лет тридцати, интеллигент. И как волновались воробьи в кроне тополя, и как разом стих их гвалт, когда я посадил воробышка на ветку. И как несло ветерком по улицам тополиный пух, и он был везде. И как страшновато было при разговорах о непонятном селе, движущемся к городу с гор. И как тёмным южным вечером собралась на травке небольшая компания из двух только ещё складывающихся пар (с небольшим довеском в виде меня), и как папа, конечно же, пожалел, что не оставил меня дома, когда я сунул под нос его весьма интересной фигуристой даме пупырчатую жабу. И как эта тётя улетела с визгом в темноту. Больше мы её не видели.
   Потом, после возвращения, я совершу предательство: мама выпытает у меня всё про эту тётю, а потом, во время ссоры, в запальчивости, предаст меня, заявив папе о своей осведомлённости. И это надолго оттолкнёт его от меня. Но всё это ещё только будет, а пока...
   Скачки! С гонгом срываются со старта бешеные кони с мелкими всадниками, пытающимися то ли обогнать своих скакунов, то ли перепрыгнуть через них. Туча пыли, почти скрывающая отставших. И несущийся мимо трибун вороной жеребец, пришедший четвёртым налегке, без жокея. И проявляющийся в оседающей пыли жокей, лежащий на дороге. Как можно забыть бега, с необычными двухколёсными колясками, с крошечным сиденьем, на котором сидит, раскорячившись, наездник с хлыстом? А крик трибуны? Даже отец, презиравший азартные игры, поддался этому всеобщему стремлению к победе. Мы дважды ставили наудачу, на незнакомых нам лошадей с загадочными и волнующими именами. И, конечно же, проигрывали. Азарт отца поумерился, а мой... В двух заездах (наверно, в разные дни) победила лошадь Подкова с наездником Лихобабой (я тогда думал, что наездница). И я просил и требовал у папы немедленно поставить на Подкову и Лихобабу. Ему уже было лень идти к кассе, он дал мне пятёрку или десятку, и я побежал - ставить.
   Это оказалось трудно. Кассир меня не видел: я ещё не дорос до окошечка и был не очень смел. Так я и стоял, не видя его в окошке, вытянув вверх руку  с красным червонцем. Или с синей пятёркой.
   Недалеко от кассы стояли, беседуя, три или четыре невысоких сухоньких старичка. Один из них, седой и прищуренный, обратил внимание на мою скромную персону и приблизился ко мне. Оглядел меня.
- Что, молодой человек, решили сыграть?
Не зная, чего ожидать от незнакомца, отвечаю:
- Решил.
- И на кого, если не секрет, собираетесь ставить? - Прищурился ещё сильнее.
Какой секрет? Пусть знает, что не дурак перед ним:
- На Подкову, наездница Лихобаба!
Старичок оглядел меня оценивающе. Что он во мне увидел? Что привлекло внимание умудрённого, тёртого (бывшего жокея?) жучка-лошадника в этом зародыше будущего - кого? Кого угодно. Наверно - азарт. Близкий ему, живой, нескрываемый азарт. Он слегка наклонился ко мне и сказал вполголоса:
- На Орлика ставь. Орлик первым придёт.
К этому времени я уже был замечен кассиром - благодаря старичку, конечно. Кассир высунулся посмотреть, с кем это разговаривает, как я теперь понимаю, такой почтенный на ипподроме человек. И я, наконец, вручил ему свою купюру:
- На Подкову! Наездница Лихобаба!

Надо ли говорить, что первым пришёл Орлик?
Помню, как усмехнулся и покивал отец, когда я ему всё рассказал.

Кем бы я стал, если бы тогда поставил на этого Орлика? Получить шальные деньги в семь лет... Это не прошло бы бесследно. Кем бы я сейчас был? Лошадиным жучком при кассе? Возможно. Игроком? Наверняка. Но затлевший огонёк азарта был счастливо потушен моим упрямством.
   Поступил я глупо, но правильно. Как вы считаете?