Не в силах понять, не в состоянии объяснить

Дантес, уложивший Пушкина на Черный лёд,
Мартынов, сразивший Лермонтова, как матадор – быка,
Поль Верлен, во гневе стрелявший в возлюбленного Рембо…
Пониманию такого порядка вещей, конечно, придет черёд,
но это дело будущего, а пока,
никак не могу истолковать его: я – не Бог.

Мерзавцы и проходимцы целились гениям в грудь,
А те – улыбка не слетала с блаженного лица, –
бесстрашно шагали к барьеру…
Глядя только вперед, головы не отвернуть
от летящего встречь свинца,
значит, честь не уронить, не предать исконную веру.

Так почему же гений метит гению в спину!?
И почему гений, убоясь, бежит прочь, усердно моля пощады,
почуяв смотрящий вслед ему револьвер!?
Поколение проклятых, подверженное склоке и сплину,
будоража толпу матом (а думается, набатом) площадным,
правит пир, устроенный им на обломках низвергнутых химер.

Жизни цель светла на месте преломления мрака, да тлетворен дух,
в природе этого, пожалуй, не разберутся ни Картезий, ни Бердяев:
неужели гении, собравшиеся в количестве двух
и более, являют собой сборище отпетых трусов и негодяев.               

Не могу понять я, не в силах объяснить,
где же она протянута – истины тонкая нить?

Пытаясь отрешиться от всего этого вздора,
поделившись им с другими, опасаюсь лишь одного,
поймут ли люди, не знающие предмета разговора,
суть сказанного мной, хотя оно и не ново.

А между тем все обстоит именно так:
убийцы, как водится, прокляты и прощены,
детали преступления дополнены больным воображением,
подан к примирению (читай, к забвению) добрый знак,
обиды остались в прошлом, амбиции укрощены,
и должным образом воспринята окружением
(с полным пренебрежением)

смерть русских светочей: она, мол, языческая треба;
забыт Верлен, задыхающийся под толстым слоем пыли и ворса,
а прочитывая фамилию Рембо, многие из нас убеждены,
                что это – рейнджер Рэмбо,
свихнувшийся с ума и подавшийся в малопонятные стихотворцы.