Добрая-добрая скаска пра льва

Кагда великий класик Леф Толстой вышел в отстафку, из даверия у Ленина и из очеридной пси хушки, ему нафстречу как рас шол второй великий класик Аликсей Пешков, каторый патом стал Горький. А у Льва в руке была спрафка ис пси хушки и там написаная была диагнозь: «храническая ГРАФОМАНИЯ». Тута Пешков абрадовался, патаму што ево жандармы ф туже пси хушку хатели засадить раньши за «Дуривесника» (и правильна хатели, малаццы, респект и уважуха) и они со Львом давно соскучились сильна не видемшись.

Вот будущий отец «Матери» абрадовался и говарит:
«Лёвушка, а чё у тебя в руках за бумашка такая красивая? Дай посматрю».
А матёрный чиловечищще и отвичает:
«Нет, не дам, Алёшка, патаму шта мне стыдна такую диагнозь простым людям паказывать, а то миня попы на анафему натянут. И вопще, говарит, мне твоё фамилие не устраивает: мелкое. Взял бы псивданим, ну хоть тожы шахматный».
Пешков ему в атвет:
«А я с Пешкова хател стать Конев - занято, палкаводец такой. Хател Королёф - совсем занято, он космонатов запущщает, засикреченый сидит в шараге».
«Ну Ферзев вазьми, или Слонимский».
«Слонимский даже занятый!» - отвичает будущий тварец «Матвея Кожемякина», а сам пичальный такой. «А Ферзь - это визирь, пример министр. Западло как-та примазывацца к примеру. Хоть и он тёска Маякофскому».
«Што ж мне с табой делать, горюшко ты маё горькое?» - лукаво сачувствует глыба-писатиль, а сам так и норавит улизнуть в Ясную Паляну. «Быть тебе Горьким!»

Тут будущий аффтор рикламнова слогана «С кем вы, мастера культуры?» спахватился и брякнул:
«Пусть Горький... толька ты мне-то зубы ни загаваривай! Ты ж глыба, а не Глоба, чай! Покаж бумашку, а то породию напишу».
Пешков был волгарь и лапы у него были бурлацкие, как и мазги, патаму он лехко старинькова Льва побарол, пачти как Сталин своево Льва - Троцкова. И никакой Наполион ему непамог, и Кутузоф со Штирлицом Ростовым тоже. Патамушто Кутузоф хоть и гирой был, но уже умер, а пра Штирлица тагда ещщё аникдотов не было и он вроде как ни считался.

Писатель (которово били) покричал писателю (каторый бил), что он, мол, каму угодно пасть парвёт с целью нипротивления злу насилием. Но напрасна. Тагда он сильно разочиравался ф сваей тиории и стал есть некошернае мясо. К таму жы пабитый полувигитарианец испугался сильно породии и раздумал писать про Буратину с гипербалоидом. «Шут с ним, думаит, мало ли Толстых наплодят ишшо».

Пролитарский дуривесник криволюции бумашку всё-таки атобрал. Только оторвалась палавина. У Талстова в руках осталось «ГРАФ», а новокрищённый Горький убижал с куском «ОМАНИЯ» на память на острав ДиКаприо.

Вот вам и весь граф. На пол-спрафки, а фсё равно приятно. Это, между прочим, документ! (сit)

А кагда патом Леф читал очеридново напложеного класика, Аликсея Толстова, он толка хмыкал и пригаваривал: «Ни магу, говорит, малчать. Накатал-таки про Буратину с гипербалоидом! Ай, малаццом! Скрозь строй бы этого писаку да шпицрутенами! да шпицрутенами! Недаром што Толстой, даром что ни граф».

Странныи они, эти класики. Хароший народ, прикольшики. Толька беззащитныи какие-то.  Если бы их суда на стихи.ru, им бы все мундиры галубыи и бериефские опричники пакозались бы Дюймовочками. Апределённа.

А мы што? мы люди прастые, и даже справка ни у фсех. Хатя фсем надобна. Ну, пачти фсем.

-----------------

8=p