в сиротском остове..

в сиротском остове мы станем играть в дочки-матери -
корявое днище, сгоревший песок, утроба в сосновых пелёнках -
или в матери-и-отцы, в безнадёжно рваные скатерти
завернув наши планы на мировое господство, залив зелёнкой,
чтобы реанимировать или просто обеззаразить,
здесь и день, и ночь одинаково крепко просолены, пахнут рыбой,
пахнут ветром в височных прострелах, в распятых пастях,
а на палубе вьются петли и корчится гнилью дыба.
карта к карте рубашкой, за бортом - лунное кладбище,
сталкивают нас кольца юпитерианские лбами, невидимки,
их с земных побережий не отыскать, не отважиться
прыгнуть молча в тёмный колодец с лиловыми водами, зимний
ледовитый настил пробивая простёртыми пальцами.
на ночных рубежах наши нервы - сплетенья медузьих щупов,
и растянутый бриз входит в горло гвоздём из распятий,
из нутра вышибая привязанность к мраку и страх просыпаться утром.
по утрам всё изломано и покалечено светом.
ни драмы в контурах тел, ни азарта в углах корабельных трюмов;
и осколки, и рваные карты, чешуя на табакерке,
крысиные шкурки, винные лужи - выцветают в солнечном шуме.
но так важно дождаться рассвета, всклокоченных пятен,
наползающих на деревянный настил вместе с кружевом тонкой пены.
дождаться, взглянуть: было ли впрямь - иль спятил,
наглотался цветущей воды, добился от ближнего измены,
стилета между лопаток, убит, растерзан,
и кровь за бортом, и днище горелое - это твоих рук дело,
ты столько раз был оправдан и снова резан -
до чего доводит округлость земли и стабильность пределов.
мы будем кострами на суп кипятить прибой.
мы будем плыть к горизонту, теряя мачты и маяки.
ветра и моря хватит на жизнь с лихвой,
а дальше - неважно, быть на вершине - значит быть на мели;
здесь столько присыпанных пылью имён и дат,
столько выжженных пятен-пророчеств о том, как всё стояще, но безнадёжно,
и это настолько не страшно, что никак назад,
настолько не больно, что мы, пожалуй, будем жить, пока можно.