Пыльная быль. Байки Кудыкиной горы

Предисловие.

Однажды услышав песню группы «Сплин» - Сказка (Пыльная быль), мы, авторы нижеследующих виршей, прониклись потрошащей душу загадочностью и необыкновенным, характерным только для русской души фольклорным хоррором этого повествования. Здесь пробирало до печенки именно то, что неизвестность и непонятность царили в кровоточащем царстве героев песни. Болота и волки, черные летние ночи, глушь, непролазные дороги – все это так вдалеке от всего понятного, объяснимого и не страшного. Знатоки и любители жанра знают, что пугают не чудовища, вышедшие из мрака ада, а именно неопределенность обстоятельств, которые запутаны, и читатель-слушатель не знает, чему верить, что воспринимать логически,  а что вообще невозможно воспринять иначе, кроме как воспаленными нервическими эмоциями. Это все напоминает те байки у костра, которыми богата всегда отдаленная периферия, глухие места, где тамошние жители приукрашивают и дополняют новыми, жутчайшими деталями далекие россказни старых бабок. Пусть и в нашем повествовании, взявшем начало из песни Александра Васильева, все будет со сбивчивой хронологией, запутанными дебрями загадочной и леденящей душу истории, невесть кем поведанной. Однако, внимательный читатель увидит и структуру и последовательность.
Авторы просят прощения у читателя за возможные погрешности написания, иногда мы даже злоупотребляли напускной «народностью» повествования, дабы подчеркнуть колорит и тонкости якобы рассказанных деревенскими жителями баек. Баек Кудыкиной горы.

ПРОЛОГ

Александр Васильев (гр. Сплин)
Пыльная быль.

Мы шли дорогой горемык искать свою судьбу.
В одной деревне на ночлег старик пустил в избу.
Мы пили крепкий самогон, хозяин был к нам добр.
Река бежала за окном. Шумел сосновый бор.

Я пью чуть больше, чем могу, но меньше, чем хочу.
Когда я пью, я не пою. Я не пою – кричу!
Никто мне глотку не заткнет, не запретит мой пляс.
Но тут старик сказал: «Дай, я!» и начал свой рассказ:

Иван был сказочно богат, но не имел детей.
Иван накрыл дубовый стол и пригласил гостей.
Он переспал с одной вдовой. Вдова сказала: «Жди,
Теперь зима. Я разрешусь, когда пойдут дожди».

Иван, счастливый, захрапел, как красноармейский полк.
Он крепко спал, когда во сне ему явился волк.
Волк молвил: «Если хочешь дочь – брось голову в огонь.
Захочешь сына – так отдай мне правую ладонь.
Не будь упрямым, как осел, будь чистым, как слеза!
Но знай: захочешь обмануть – вдова родит козла».

Сказавши это, волк исчез. Иван открыл глаза.
Вдова лежала на боку, поглаживая зад.
Иван напялил на себя ботинки и трусы.
Запряг трех быстрых вороных, и кони понесли.
Иван скакал четыре дня к Кудыкиной горе.
Там, на горе жил друг Макар, весь в злате, в серебре.
Макар служил городовым и пропивал навар.
Узнав о Ваниной беде, сказал: «Споймаем тварь!»

Они расставили капканы вдоль лесных дорог.
Попались лев, сова и заяц. Но не попался волк.
Друзья надыбали жратвы и кинулись в леса.
Пока гонялись за волками – кончилась весна.

Иван все лето пил вино, гуляя вдоль болот.
Вдова сидела у окна и гладила живот.
Однажды августовским днем, заслышав Ванин крик,
Вдова схватила керосин и подожгла тростник.
То был, как есть, условный знак. Заполыхал пожар.
Еще не наступил сентябрь, как прискакал Макар.
Макар раздвинул камыши и глянул сквозь огонь,
А там Иван без головы. И где его ладонь?
Макар ругнулся: «Ё-моё!», но тихо, не со зла.
Вдова не дождалась дождей и родила козла.

С тех пор прошло 12 лет. Макар за взятки сел.
Козла пустили в огород, и козлик окосел.
Иван схоронен у болот. Там тихо, ни души.
И из груди его растут цветные камыши.

Старик закончил. Тихо встал. Открыл нам сеновал.
Друзья заснули сей же час, и только я не спал.
Я думал, глядя на луну: что стало со вдовой?
Всю ночь сквозь храп своих друзей я слышал волчий вой…
© Сплин

Тагир Насибулин
Байка первая. Вдова.
Никодим рассказывает дальше.

…всю ночь сквозь храп своих друзей я слышал волчий вой.
На утро собрались скорей, старик сказал «Постой!»
Меня от спутников тайком в сторонку отозвал,
Достал он карту и на ней деревню показал.
Сам говорит: «Пойди туда, ты молод и силён,
Там у колодца, за мостом стоит засохший клён,
Под ним – Иваново богатство в медном сундуке.
Те деньги – проклятые, но там, недалеко в леске
Живёт та самая вдова. Так ты её убей,
Сруби осиновый сучок и ткни ей меж грудей.
Тогда проклятие спадёт. А деньги – пополам»
Тут я подумал, да ответил: «Ладно. По рукам»

С Кудыкиной горы спустившись, шёл я девять дней,
Всё думал о деревне той, и вот я перед ней.
А дело к ночи. Вижу вдруг – через деревья свет.
Срубил осиновый сучок, как говорил мне дед
И, осенив святым крестом себя, шагнул вперёд.
Переступил порог и понял я, кто нынче здесь живёт.
У печки баба ела щи, а пол-лица – в шерсти.
Я крикнул: «Принимай гостей, согрей да угости!»
Он вскочила, приняла вновь человечий вид.
И баня стоплена тотчас, и стол стоит накрыт.
Нажравшись, с бабой самогону, не заметил как
На печку лёг с ней на всю ночь – был пьяный, как дурак…

Очнулся – темень, а вокруг ни крова, ни избы.
Лежу я на сырой траве, кругом одни дубы
И лишь в саженях двадцати стоит засохший клён,
Откуда слышен очень громкий и нечистый стон.
Приблизившись, увидел я – Господь мой сохрани! –
Волчару, что без головы, а в воздухе – огни,
Похожие на пару глаз, где должен быть их свет,
К тому же, видно, что у волка правой лапы нет.
А рядом – пьяная вдова, вся голая лежит.
И тотчас кол осиновый мной в грудь ей был забит.
У волка безголового спросил я: «Кто ты есть?»
Раздалось по лесу: «Иван», и тут же волк исчез.
Под клёном начал рыть я землю, только – где ж сундук?
К рассвету протрезвел и на меня нашёл испуг.
Бежал я прочь из этих мест, в деревню к старику.
Я ажно лишь на третий день вдруг понял, что бегу.
Вот день девятый, к деревеньке в полдень выхожу
И что же вижу? Наливай, и дальше расскажу…

Там, где стоял дом старика, растёт один бурьян,
Да угольки лежат вокруг – видать, пожар был рьян.
Пошёл я в близстоящий дом, спросил о том, о сём,
И мне сказали, что старик был всё-таки спасён,
Что он из-под сгоревших брёвен вытащил сундук,
Запряг в телегу двух коней и укатил на юг.
И тут случайно в зеркало я глянул и застыл:
Стал волос мой седым и сам я древним старцем был!
Взяла меня досада вдруг: надули, как юнца!
Ко времени старик смотал, убил бы подлеца!
А мне в народе бают: «Да тот дед не так и стар!»
– «А как же звать его?» – в ответ услышал я: «Макар»

Тагир Насибулин
Присказка.
Никодим рассказывает, что случилось за 12 лет до событий, описанных им выше.

Макар ругнулся: «Ё-моё!», но тихо, не со зла,
Ведь у него в руках теперь Иванова казна,
Но денежки, как оказалось, нелегко спереть:
Иван зарыл их средь лесов пред тем, как умереть.
О месте клада знала только лишь его вдова.
Макар пошёл к ней. Там, напившись, рухнул, как дрова.
Пришёл в себя – лежит под клёном, рядом с ним сундук.
Хотел открыть, да дикий вой раздался вдруг вокруг.
Макар тут было заорал, увидел и замолк:
Прям перед ним стоит Иван, наполовину волк
И говорит: «Ну что же, друг, бери моё добро,
Но станет золото дерьмом и грязью серебро,
Как только прикоснёшься к ним, пока жива вдова,
Ей кол осиновый ты вбей промеж грудей сперва.
Когда чертовку приберёт отсюда сатана,
Проклятие падёт и вот тебе моя казна»
Макар, как лунь седой, насилу ноги уволок,
При этом не забыв схватить Иванов сундучок.
С тех пор прошло 12 лет. Вдова была жива.
Не смог убить её Макар, но помня те слова,
Сундук принёс к себе домой и ждал, когда придёт
Дурак, что нечисть ту, вдову когда-нибудь убьёт.

Мы шли дорогой горемык искать свою судьбу.
Макар меня приметил и пустил нас всех в избу…

Сергей Кудрук
Байка вторая. Степан.
О паромщике Степане по рассказам местных жителей. 20 лет спустя после гибели Ивана.

Степан работал на реке, паром меж волн водил,
От поселений вдалеке, он жил совсем один.
Был в двадцать семь с седым виском, а нынче сед совсем.
По вечерам любил быть пьян, да было б только с кем.

Однажды ночью с бережка тянуло холодком,
Покрылся инеем сплошным степановский паром.
И в небе черном как зрачок луна висит, полна,
На отражение глядит, качаясь на волнах.

В лесу, толь тени, толи мрак, толь путник, толь мираж,
Спешил к парому в час ночной, укутываясь в плащ.
Стоит паром, скрипят троса, все инеем блестит…
Просился путник на ночлег – его Степан пустил.

Небрит, чуть пьян, в одних трусах Степан спросил «За стол?..
-Хоть нынче выпить будет кем. Какой от гостя толк?»
Но только путник скинул плащ, Степан как есть застыл…
Пред ним стояла девушка редчайшей красоты!

За свою жизнь Степан тонул, горел, был осужден,
Пятнадцать раз он видел смерть, но тут он поражен!
В глазах её был стали блеск и грусть осенних дум,
От взгляда враз в душе цветут фиалки, как в саду.

Овал лица и запах - в нём блуждающий намёк,
Горит в улыбке алых губ кошачий огонёк.
И волос черный, словно ночь струится по плечам…
Любовь накинула петлю с безмолвьем палача!

Степан накинул лапсердак, кокарду привинтил,
Как будто он английский флот, а не паром водил.
Разумно ставил свою речь и кочетом ходил,
О Шопенгауэре и про звезды, что-то говорил.

Степан пред гостьей вился, словно пудель между ног,
И разбудив в ней «интерес» подул на огонёк…   
Стоит паром, скрипит кровать, вокруг парома тишь…
А что внутри не расскажу, темно – не разглядишь;

Сон навалился лишь к утру, и тут же выпал снег.
Степан проснулся - одинок, хотя уснул он с ней.
Тот час обшарил весь паром - плащ есть, а гостьи нет,
Лишь от парома прямо в лес идет кошачий след.

Степан весь день ходил - гадал, то было или сон,
И только плащ напоминал, что не свихнулся он.
Он спрашивал у всех людей кого перевозил…
Но про брюнетку по пути никто не говорил.

Один подьячий, толи плут, при рясе и  усах,
Сказал, что волки здесь в лесу на всех нагнали страх,
И в придорожных деревнях не видно ни души.
Степан достал свой карабин и порох просушил.

На небо вновь ползёт сама красавица – луна,
Несёт по речке мелкий лед, и кончилась волна.
Из леса слышен волчий вой… и вроде женский крик…
Степан схватил свой карабин и двинул напрямик.

Бежал стремглав на волчий вой, пока хватало сил,
Он расцарапал правый бок, и пот глаза залил,
Остановился, и дошло, что он в лесу один!
И страх, как жертву крокодил, Степана проглотил.

Вот что-то справа от кустов промчалось кувырком,
И вроде сильно ветра нет – всё ходит ходуном.
Что шевелится впереди, никак ни мог взять в толк,
Вдруг, глядь, из-под земли, как червь вылазит волк!!!

Степан попятился назад, пытаясь не упасть,
Но поздно! Вот из-под земли торчала волчья пасть,
Степан за жизнь свою видал гораздо больше нас,
Но, чтобы волк из под земли – такое в первый раз!

Степан обратно ломанул, стреляя наугад,
Отяжелевшие штаны оттягивали зад.
Плутал по лесу целый час, пока не рассвело,
Ушёл к реке, с тех мест как есть – дохлятиной несло…

Уставший, грязный, весь в репье, но палец на курке,
Хромая правою ногой спустился вниз, к реке,
Но обомлел, как подошёл, застыл, открывши рот,
Пока мотался по лесам, льдом унесло паром.

Покрывши матом на весь свет и весь окрестный лед,
Степан решил, что через лес обратно не пойдет.
А дохлый запах все сильней, и выход лишь один…
Жил,  где-то ниже по реке, охотник Никодим.

Молясь Богам и всем святым, чтоб к ночи добрести,
Через Кудыкину гору – с десяток верст пути.
И не дай Бог застанет ночь в окрестностях горы,
Там тоже жуть - стоит село, да брошены дворы.

Спустился мрак. За ним луна. Измотанный как пес,
Степан сквозь ветки разглядел избы заветной тес.
Ввалившись к Никодиму с вероломством басмача,
Возле порога натоптал и выпил бражки чан!

Был Никодим - отшельником, избушечку имел.
Пил Никодим больше чем мог, но меньше чем хотел,
По пьянке глотку не заткнешь, не запретишь плясать,*
Бывал он со Степаном там, где черта в душу мать.

Друзья уселись за столом, и Степа рассказал,
Про ту брюнетку, про паром, про лес, и как бежал.
И Никодим, прослушав сказ, мгновенно осознал,
Что каждый волос, аж в носу! От страха дыбом встал!

Плеснув стаканчик, Никодим на Стёпу посмотрел,
Как будто что-то в этом знал, сказать лишь не хотел.
Степан уснул, прям за столом, храпя как пулемёт.
Хозяин выглянул в окно - темно, луна встает.

Ружье доставши, Никодим, свечу в углу задул,
Поставив рядом верный ствол, лег спать на свой сундук.
Под шум листвы и Стёпин храп сон застилает взор,
Лишь за стеной, во сне скулит, дворняга – пес Трезор.

Почти уснув, вдруг Никодим, ошпаренный вскочил,
Трезор таскал с села курей, его лесник убил,
Случилось это год назад, так кто же там скулит?!
От страха, из обоих глаз, аж слёзы потекли…

Лесник схватил ружьё, топор, тесак и кочергу,
В одних трусах, открывши дверь, он выглянул в тайгу.
Там, как в Степановом рассказе волки тихо шли,
Их было пять, а остальные лезли из земли.

Был Никодим и сам не трус, и трусов презирал,
Но увидав такое мелкой дрожью задрожал.
То были волки кто без лап, кто вовсе без хвоста,
Воняли будто мертвецы, и голос изо рта…

Один из них, что ближе всех, был в животе с дырой
Сказал рычанием людским: «Вот, встретились с тобой…»
И Никодим подняв ружье, шарахнул в два ствола,
Но пули сквозь волка прошли, лишь только сбили с лап.

Одной рукой крестясь, другой, махая  кочергой,
Лесник стал пятится к избе, но тут раздался вой!
Шатаясь, стая Никодима, стала окружать,
А тот, что хрипом говорил, сбил с ног, не дав сбежать.

Волк, своей тушей придавив, все время лез в лицо.
Был рад проснуться Никодим, но это был не сон!
«Меня искал ты двадцать лет, и знаешь в чём базар?!», –
– Волк прохрипел, и Никодим, лишь прошептал: «Макар!..» 

Тагир Насибулин
Байка третья. Макар.
То, что случилось после того, как Никодим убил вдову и вернулся в селение.

Макар проснулся и услышал очень громкий звук:
То щелкнул в сундуке замок и отперся сундук.
Блестит Иванов клад, там золотой на золотом.
Убита всё ж вдова! Макар не зря пожег свой дом.

После поджога жил Макар за полем в шалаше.
В обнимку с адским сундуком два месяца уже.
Ждал: Никодим убьет вдову, и вскроется ларец.
Тогда и значит, стало быть, проклятию конец.

И сунул руку он в сундук, от жадности вспотев.
И что же? На лице – недоумение и гнев.
Глаза горят и уши востры. По крови огонь.
Покрытой серой волчьей шерстью вынул он ладонь.

И понял он, как ловко взгрел его Иван.
Все злато проклято уже. И что теперь вдова!
Ты взял богатство – не ищи за то вины ни в ком.
Как был по жизни ты волком, так и помрешь волком!

Но хитрость от лукавого городовым дана,
Макар спасение придумал, чтобы всплыть со дна:
Как снова человеком стать, избавиться от чар?
Всем людям золото раздать решил тогда Макар.

***
В деревне праздник и гульба. Ликует стар и млад.
Старик привез в деревню клад и всем раздал тот клад.
Гуляет весь крестьянский люд, кто шутит кто хамит,
Не замечая, как растет шерсть под рубахами.

Народ, от градуса шальной, свой продолжая пир,
Свою халяву в этот вечер снес тотчас в трактир.
Трактирщик знал, что за казной от люду глаз да глаз.
Он деньги с касс от пьяных масс все в погребе припас.

Но, как известно, у народа в пьянке меры нет.
Народ желал кутить, плясать и продолжать банкет.
Один подьячий на трактир вдруг косо посмотрел.
Народ схватился за ружбайки. Начался отстрел.

Вповал трактирщика. Вповал и всю его семью.
Толпа в угаре и в крови. Крушат, стреляют, бьют.
Все кинулись в подвал искать деньгу и самогон.
Трактир тут рухнул, и раздался колокольный звон…
***

Макар ушел, раздав казну – далеко ль до греха?
Он шел весь день, но о последних криках петуха
Его сломил внезапный зуд от головы до пят,
Как будто пушки изнутри со всех сторон палят.

И он катался по земле, как в масле колобок.
С ноги слетел сапог, и вслед за ним другой сапог.
Кафтан порвался о сучки, и шапка – с головы.
Макар вскочил на серых лапах, начал дико выть…

Тагир Насибулин
Слух. Степан живой.
Степан после смерти лютой Никодима.

Зима упала на леса, как пепел на погост.
И ни одной живой души вокруг на тыщу верст.
Степану некуда идти, Степан остался здесь.
Зайчишек бьет, шиповник пьет. А дальше там – Бог весть.

И все б спокойно, только в каждый месяц один раз,
Когда луна откроет настежь свой холодный глаз,
Вдруг ночью заскрипят сугробы, вздрогнет дикий вой.
И Степа думает тогда: то смерть пришла его.

Но только когда в двери злые лапы заскребут,
Раздастся сразу рык кошачий – верный, тут как тут –
И все стихает. Прочь от дома сгинет дикий зверь.
И сразу кто-то незнакомый постучится в дверь.

Степан на этот стук ни разу дверь не открывал.
Он смело прятался за печь под восемь покрывал.
И там, покуда трижды не стокуют глухари,
Дрожал, как лапы у щенка до самой до зари.

А утром вылезал. В штаны как будто дождь пролил.
К окошку крался и смотрел чего-то там вдали.
И видит вновь – по белу снегу, в том сомненья нет –
От самой двери в лес бежит кошачий крупный след…

Сергей Кудрук
Байка четвертая. Настасья.
Что происходило дальше со Степаном.

Луна украсила июль собой в последний раз,
Проснулся август молодым и тер спросонья глаз.
Степана утром разбудил урчанием живот,
Пора капканы проверять, что ставил вдоль болот.
 
Открыв сундук, что так хранил погибший Никодим,
Степан достал оттуда ствол, патроны зарядил,
Надел сапог, и потянувшись, засадил стакан,
Затем надел второй сапог и лямки рюкзака.

Прошлявшись по лесу весь день, Степан с ружьем гонял,
Толь лешего, толь грибников за лешего приняв,
Под вечер он развел костер, насобирав дрова,
Добычей были заяц, лев да рослая сова.

Паромщик посмотрел вокруг смекнув, «-Домой пора»,
С тем местом рядом аккурат Кудыкина гора.
Степан, собрав добычу, в путь обратный поспешил,
Тропа вела с поганых мест в цветные камыши.

Сухие кончились места и топи начались,
Тут полночь сутки начала на чистый новый лист.
Степан метаясь бросил зайца, льва, рюкзак с совой,
И только порох отсырел, раздался волчий вой.
Бежать бы прочь да вот беда тот вой со всех сторон,
Степан смекнул, он первый гость своих же похорон.

То волки лезли из земли точь-в-точь, как в прошлый раз,
С полуистлевших, тощих тел отваливалась грязь.
Понятно волк, оскалив пасть, злой огонек в глазах,
А тут то вовсе пасти нет, то голова назад.

Степанов зуб от страха, точно ходуном ходил, 
Он вспомнил то, каким предстал пред смертью Никодим,
Охотник так испуган был пред встречей с праотцом,
Что гроб закрыли и несли так, не открыв лицо.

Сейчас, воняло мертвечиной, дух гортань сдавил,
И тут, какой то из волков как есть заговорил-
«Услышь, Настасья, отзовись, кругом дремучий лес,
сейчас погибнет тот, кто есть, твоим детям отец!

Коль ты ему не хочешь зла не прячься средь ветвей.
Ты не нужна, не нужен он... отдай твоих детей!»
Тут стало черно-белым вдруг все сразу как в кино,
Степан сознанье потеряв, свалился как бревно...

***
Степан проснулся от скачков, вися башкою вниз,
Его как пить дать на спине несла Настасья-рысь.
Он обалдел открывши рот лишь глянув на живот,
Рысь была явно на сносях, должна родить вот-вот.

Но рысь неслась всё тяжелей, не пряча хрип в груди,
Далекий жуткий волчий вой гнал страхом позади.
Гонимый ужасом волков и с рысью на горбу,
Степан влетел разбивши лоб в охотничью избу.

***
Во взгляде сталь, в улыбке вновь кошачий блеск порой,
И снова тот любовный бес Степана ткнул в ребро.
Пред ним стоит та девушка, что позабыла плащ,
И снова бес любовный ткнул теперь куда то в хрящ.

Степан пылал свечей любви средь дорогих палат,
Так, что любовь ту, отразив, краснели зеркала.
Та девушка, чьи волосы волной струили ночь,
Промолвила «Прости Степан, мне некому помочь.
Одним решением моим ты б стал венцом судьбы,
Коль не влюбилась я б в тебя, но видно так и быть…»

Тагир Насибулин
Исповедь Настасьи.

«Теперь, послушай же меня, чего тебе скажу.
Убей меня сейчас, уж коли, нету терпежу.
Но только не глухой услышит, мудрый да поймет.
Тем более, что кое-что твое во мне живет.

Когда-то древний старец жил и шарил по лесам.
Кормился старец меж волков, и сам он волком сам.
Но вымирала стая. Знать голодный выпал год.
И вот, что выдумал ведун, спасая волчий род:
Напали волки на село, подрали всех людей.
Ведун тогда убил попа и выйдя к попадье.
Изрек:
«Отныне же теперь и вовеки веков
Ты будешь матерью, невестой и вдовой волков.
Тебя мы замуж выдадим за хвата-богача.
Умом, тебя, увидев лишь, он тронется тотчас.
И потеряет голову, доверится судьбе.
И руку правую свою предложит он тебе.
Ему тогда, после того, как дашь ты свой ответ,
Мы снимем голову и руку – значит, брака нет!
Ты от него родишь дитя. Желательнее, дочь.
И дочка, вырастет когда, все повторит точь-в-точь.
Так будет проклято богатство, что так любит люд.
И люди, став волками, кровью золото польют».

Вдову в лесу он поселил, среди елей да мхов.
А сам на поиски послал своих лютых волков.
И вот нашелся тот, кто был богаче средь людей.
Иван был сказочно богат, но не имел детей.
Но был Иван и сам нечистым. Тут, Степан, держись.
Моя бабуля, его мать, была как я же – Рысь!
Я дочь вдовы волков. И внучка кошки. Что ж теперь?
Какой бы ни был зверь, а зверь и есть – все тот же зверь.
Но обойди весь свет, и не найдешь такой ни в ком
Вражды отчаянной, как между рысью и волком.
От матери узнала я весь этот волчий план.
Росла я и мечтала свергнуть их поганый клан.
Отец Иван отдал богатство всё на ихний род.
Но я-то знала о себе: я та, кто все прервет.
Хитруха заключалась в чем: муж должен быть богат.
И когда людям отойдет весь проклятый тот клад,
Те станут дикими волками. Стая возрастет.
Но если подведет вдова, то сгинет весь их род
Ну, вот, Степан, теперь сбылось, о чем мечтала я
Хоть мы и разные с тобой, но все ж одна семья.
Спасибо Богу, что ты жив, я вовсе не вдова,
И утопивши твои паром, я все ж была права:
Лишив тебя богатства, я проклятье отвела,
Меня бы сделали вдовой тотчас, как родила.
Так сгинул мой отец Иван, исчезнув в камышах,
С тех пор в лесах ища покой, живет его душа.
Мою же мать городовой, забрав двоих детей,
Прогнал, пообещав убить подальше от людей.
Меня и брата добрый люд отдали в монастырь,
И там пытались воспитать, да хлопоты пусты.
Не будет человеком тот, кто зверь на пол-лица,
И я, сбежав, нашла вдову, узнала про отца.
Потом охотник Никодим, твой стародавний друг,
Убил вдову, вогнав ей в грудь осины острый сук.
И тут богатство, что Иван припрятал в свой сундук,
Городовой пустил в народ и тем навлек беду.
Ведь всякий, кто к богатству свою руку приложил,
Тот шерстью обрастает, и уж нету в нем души.
А что случится дальше с ним, кто помнил – тот умолк,
Лишь мертвый запах все сильней с тех мест, где бродит волк.
Ты видел сам этих волков, мои слова не ложь,
Проклятье сбылось бы, имей ты за душой хоть грош»

Тагир Насибулин
Байка пятая. Вдова-роженица.
События, произошедшие спустя девять дней поле гибели Ивана.

Рыдают бабы на селе. Звонят колокола.
Болота черные вокруг все сожжены дотла.
Иван уже как девять дней в сырой могиле спит.
Вдова Ивана на сносях, метается, вопит.

Кривые свечи кое-как отпугивают мглу,
И Пелагея-повитуха молится в углу.
И всем глаз боязно поднять на свечек огоньки,
Как будто в них Иван без головы и без руки.

Вот заметалася вдова, блажа, как шесть собак,
Как будто все покойники запели вдруг в гробах.
И повитуха приняла девчушку и мальца.
Потом, увидев третьего, отбыла к праотцам.

Через минуту девки-няньки поднимают визг,
Все свечи опрокинуты, лишь тьма кровавых брызг.
Бегут с округи мужики в светлицу той вдовы,
А у порога девки-няньки скорчены, мертвы.

В светлице на полатях стонет бледная вдова,
Орут младенцы, рядом Пелагея, не жива.
И отзвук маленьких копыт гремит, размашист, зол.
Впотьмах по терему гуляет серенький козёл.

Все двери-окна настежь распахнули мужики.
Давай гонять козла, схвативши колья, батоги.
Стремясь нечистого прогнать, усердствовал народ.
И козлик сквозь окно удрал впотьмах на огород.

Горят в капусте и петрушке угольки-глаза.
Прокопий-сторож взял ружьё и жахнул два раза.
Стрелял на свет и выбил оба глаза он козлу.
Наутро в этом месте лишь нашли одну золу.

Об окосевшем козлике болтал еще народ.
Легенда сплетнями жила и не единый год.
Есть тот, кто россказням не верит, только даже те
Дрожат, когда вдруг кто-то ночью блеет в темноте.

Но что нам сказки бабкины! Нам энто недосуг.
Меня ты спрашиваешь про младенцев, милый друг,
И вопрошаешь, что я вкруг да около кружу?
Не торопись да наливай, и дальше расскажу.

Вдова осталася жива, да вскинулся народ.
Решили сжечь ее как ведьму прямо у ворот.
Еще там был городовой – как бишь его – Макар.
Сказал: «И с ней ублюдков сжечь! На этом весь базар».
Игуменья Прасковья встала поперек дверей.
И молвила: «Вы добрый люд иль скопище зверей?
Пускай вдова уходит прочь навек из наших мест.
Но малых деток я возьму под монастырский крест»

Что с ними стало после тех событий – лишь Бог весть.
Но за Кудыкиной горой избушка, молвят, есть.
Там до сих пор живет вдова, одна среди лесов.
Кто был там – сгинул. Хоть кричи – не слышно голосов…
***

С тех пор прошло 12 лет. Чушинский монастырь
Проникся слухами, мол, появился здесь упырь.
Ночами рядом ходит-бродит-воет, вот те крест,
Да так что слышно на 12 верст окрест.

В монастыре том аккурат и жили близнецы,
Чей был отец Иван, от тех нечистых дочь и сын.
Настасьей звали девочку, а мальчика Петром.
И мой рассказ о том, что вдруг стряслось с монастырем.

Прасковья, в келье помолясь, уж было почивать,
Да слышит, как орда сестер вдруг принялась кричать.
И загорланил колокол. И факелы зажглись.
Игуменье навстречу в коридор пустилась рысь.

Старуха, охнув, села и прижалася к стене.
А рысь, оторопев, шерсть ощетинив на спине,
Остановилась, изрекла тут человечью речь:
«Уйти мне нужно, матушка. Пойми и не перечь.

Не стать мне лютым зверем. Человеком мне не стать.
Но на дороге зла судьбина мне преградой встать».
Когда же громко петухи закликали с утра,
Настасью сестры не нашли. И не нашли Петра.


Сергей Кудрук.
Байка шестая. Иванов сундук.

Иван был сказочно богат, но не имел детей,
Богатство было в сундуке с замочком без затей.
Сундук хранился в погребах под бочкой с огурцом,
Богатство собирал еще Иванов дед с отцом.
Сундук изрядно тяжелел от честных золотых,
С тех пор как нанят дед царем, построить монастырь.
Дурная слава тех краев была во все года,
И монастырь на той земле, всем нужен, как пить дать.
Но как-то раз, накрыв на стол, Иван позвал гостей,
Не думал он и не гадал, что ждать дурных вестей.
Весть с каждым разом все дурней ему пророчил сон,
В итоге был Иван в пожар, в болотах погребен.
Сундук стащил дружок Макар, что был городовым,
Но тот сам вскоре погорел, коль слухи все правы.
Его встречали с сундуком в лесах, но с той поры
Не мало сгинуло людей в болотах близ горы.
За тем завелся в тех местах охотник Никодим,
В народе бают, он безумным по лесу бродил.
Забрел он раз в одно село, где в пьянке шел дебош,
Там люд хмельной вдруг озверел, схватив ружье да нож.
Сгорел трактир и люди в нем как мураши во пне,
Еще не наступил сентябрь и выпал плотный снег.
А про сундук Ивана вновь с лихвой судачит мир,
Мол, Никодим его отрыл там, где сгорел трактир.
Сундук ни кто сам не видал, но в спор вступает всяк,
И в спорах этих, про сундук, бьют морды об косяк.
Судачат, будто то богатство проклято давно,
Про то судачат шёпотом, напившись в дым вином.
Кто говорит, что пуст сундук, кто полон – в том корысть,
Но есть на нем фамильный герб, а на гербу есть рысь…

Сергей Кудрук
Эпилог

Настасья собралась рожать, принявши женский вид,
Степан грел воду, брагу пил, разбитый лоб в крови.
Был Никодимов дом на интерьер, к словам, не очень щедр,
Два стула, стол, лежак, сундук и полочка из кедра.

Настасья, криком изойдя от родовых потуг,
Без сил упала на лежак, родив дитё в сундук.
Степан, взглянувши на мальца, дочурку в ней признал,
Всадил стакан, пустил слезу и Дарьею назвал!

Двенадцать месяцев прошли в заботах и делах,
Вновь август заступил на двор, малина отцвела.
Степан запасы добывал, да – по кулям запас,
И дочке радовался так, что аж пускался в пляс.
Сундук обил внутри ковром и сделал там кровать.
Покрасил шишки в разный цвет и Дарье дал играть.
Однажды он пошел в село тропой через юдоль,
Менять убитых глухарей на порох и на соль.
Прошлявшись по базару час, наслушавшись сплетней,
Присел на лавку отдохнуть под тенью у плетней.
К нему подьячий подошел и протянул мешок:
– Возьми, Степан, тебе нужней – промолвил и ушел.
Открыв мешок, с улыбкой разложил он на траве
Игрушки: заяц, лев, сова расписанные в цвет.

Настала ночь, взошла луна, накрыв тяжелым сном
Степану снилось, что пожар пожег его паром.
Степан проснулся весь в поту с одним носком в зубах,
Настасья, обратившись в рысь, спала клубком в ногах.
Укрыв дочурку, матюгнулся на скрипучий пол,
Но вдруг увидел, что в окно снаружи смотрит волк.
Волчара молвил, положив две лапы на стекло,
– Чтоб вы ни делали, Степан, ты не обманешь зло.
С тем, что положил ты в сундук ты больше, чем богат!
В том, что случится  здесь в лесах, ты будешь виноват.
Жену в подполье закопай, увидишь кто она,
Девчушку отнеси на топь брось там, где нету дна.
Коль хочешь все вернуть назад брось голову в огонь,
Не будь глупцом, отдай сейчас мне правую ладонь.

Сказавши это, волк исчез, рысь бросилась к окну,
Девчушка, севши в сундуке, завыла на луну…

P.S.
С тех пор в лесах тех нет волков, ни взрослых ни волчат,
Ни кто не знает, почему, а местные молчат.
Ночами летом сыпет снег на ясную луну,
Народ про это толи врет, толь хочет обмануть.
Там  есть в лесу одна изба, где жил один мужик,
Он как-то раньше на реке паромщиком служил.
Но ходит байка по устам у всех наперечет,
Что тот паромщик как исчез, в избе завелся черт.
Забили там окошки, дверь, засыпали трубу,
Народ лихой решил поджечь проклятую избу.
Пять смельчаков, лишь взяв огонь, вдруг выгнулись дугой,
И в дом вошли, как будто внутрь их кто втащил рукой.
С тех пор не видел их никто, лишь в доме там и тут
Видны отметины когтей, что к погребу ведут…

Избушку ту крещеный люд обходит стороной,
А не крещеный по ночам оттуда слышит вой…



Тагир Насибулин
Эпилог.

Когда рожать Настасья стала, завели костер.
Купель прогрели. Пир горой. И во сто верст – простор.
Дочурка родилась у Степы ровно два часа спустя.
Он подошел, её обмыл, кривяся и кряхтя.
Ведь Дарья, дочь его была почти не человек.
Чуть поп кунул ее в купель, вдруг начал падать снег.
Степану трудно. Он ведь православный весь как есть.
Была волчицей теща, и был Рысью его тесть.

Подьячий, что с попом, вдруг как-то косо посмотрел.
Всю ночь у хаты Никодима тот костер горел…