19 1928 год О лошаденормах

  В 1928 году, в начале года, уполномоченные сельсовета стали делать перепись: сколько кто будет сеять и дают норму: вот у тебя две лошади, ты должен посеять столько-то гектаров, а у кого пять лошадей, тот должен посеять столько-то. Вообще на каждую рабочую лошадь была установлена норма посева, и с каждого гектара вот столько-то должен сдать государству хлеба. И каждый крестьянин сеял больше нормы, чтобы было из чего отдать государству и себе побольше осталось. Я посеял хорошо, план свой выполнил. Никто меня не тревожит, живу преспокойно. А некоторых богатых стали брать за шиворот: давай план, все выполнили, а ты не выполняешь. Богатые мужики стали своё хозяйство продавать: лошадей, скот. Стали уменьшать посев, перестали нанимать работников, начали справлять хорошую одежду, мебель, начали на другую тему ставить свою жизнь.
  В 1929 году я также посеял на пару лошадей, уже вижу, что больше лошадей мне не надо. Так же план выполнил хорошо, и мне хлеба осталось в достатке. Живу - кум королю, сват министру, ничем не нуждаюсь - всё у меня есть. Рыбы наловлю, поеду в Мордвиновку, продам, а на эти деньги накуплю вина домой и потихоньку выпиваю. И везде народ в эти года сильно водку начал пить. Богатые мужики стали говорить: настал банкрот хозяйства. Мы, говорят, теперь не знаем, как своё хозяйство вести. И меж собой говорят, мы-то проживём, у нас хватит на нашу жизнь, а как будет жить беднота...
  Осенью, после первого снега, сразу же начались морозы. Многих богатых мужиков лишили права голоса. На собрании они не имели права участвовать. Потом начали выселять всех лишённых права голоса. Это была первая высылка. Потом вторично богатых и тех, кто держал работников, стали выселять. Что они надели на себя и что взяли из продуктов, то и было с ними. Посадили их на подводы и отправили на станцию. Там посадили в вагоны и повезли за Тобол, так говорили. Всё их хозяйство оставили в колхоз. Пошла сплошная коллективизация. Все вступили в колхоз, и скотину всю обобществили в колхоз.
  Я тоже вступил в колхоз, и у меня на конюшне поставили 22 лошади. У меня стояла скирда сена, я накосил много, так вот этим сеном стали кормить колхозных лошадей. Но тут вышла газета, а в ней пишут про головокружение от успехов, т.е. неправильно произвели коллективизацию. Надо только по желанию. Что единоличные хозяйства тоже должны существовать, и единоличникам надо выделять земли, и пусть они ведут своё хозяйство. Многие стали подавать заявление о выходе из колхоза. Я тоже подал заявление и вышел из колхоза. Лошадей у меня из конюшни убрали, моих лошадей, коров и овечек отдали мне. Я опять начал жить сам по себе, так же, как и многие другие.
  В 1930 году опять начали многих выселять и многих мужиков стали забирать  и отправлять на лесозаготовку. Теперь некоторые стали бросать своё хозяйство и уезжать, кто куда вздумал.
  Я вступил в артель " Красный торфяник и стал работать на торфоразработке. Заработок был очень малый. Я работал с лошадью, возил торф и так, куда пошлют на лошади, туда и ехал, что требовалось для артели, то и делал на лошади.
  Между Суналами и Метличьим была заимка Рязанова. Там у одного мужика сельсовет конфисковал дом, за невыполнение плана поставки. Наша артель купила у сельсовета этот дом. Собрали рабочих, человек десять, запрягли лошадей в восемь фургонов, председатель артели назначил меня старшим, как бригадиром, и дали задание: этот дом разобрать и перевезти в Суналы на торфоразработку и сделать столовую для рабочих. Собрались мы утром и поехали. Приезжаем к этому дому, а на крыльце сидит старуха лет 70. Вокруг неё бегают ребятишки. Я посмотрел дом, спросил старуху: этот дом сельсовет конфисковал? Да,- говорит бабушка. Я ей говорю: мы приехали дом разбирать и будем перевозить его в Суналы. Она встала на колени, перекрестилась и говорит: слава, тебе, Господи, что Господь принимает наши труды. Меня как огнём опалило. Я спрашиваю её: а где хозяева? Она говорит: старик помер, сына посадили, а сноха куда-то уехала,а я вот с детьми осталась. Я говорю: мы будем разбирать дом, ты куда перейдёшь с детьми? Она говорит: вон в тот сарай, только я прошу вас, что там в дому осталось, то перенесите в сарай, а то я не могу. Я посмотрел на бабушку, и мне стало как-то жалко и нехорошо, что нам приходится барахло вытаскивать, детей из дома выгонять, начинать дом ломать и перевозить его. Я тут говорю своей компании, с которыми я приехал: прежде, чем разбирать дом, надо из дома барахло перенести в сарай. Бабка просит , чтобы помогли ей перенести. Тут некоторые стали говорить: это дело сельсовета выселять из дома, а мы поедем обратно, мы из дома детей не будем выбрасывать. Все сказали:поедем обратно, и я тоже согласился с ними, и поехали. Вернулись в Суналы, я пошёл к председателю артели и объяснил ему всю эту картину. Председатель стал меня ругать, почему не стали разбирать дом, испугались старухи, не замёрзнут и в сарае, их скоро увезут туда, куда надо. С тех пор председатель стал на меня смотреть косо, и уже для меня пошла жизнь другая. Я посмотрел на это и бросил работать на торфоразработке и задумался:куда мне деваться? Думаю, надо перебираться в город. Прошло некоторое время, я запряг Соловка и поехал в город. Приезжаю из города, а у меня уже всё забрали: две коровы, лошадь, овечек, даже в сундучке было килограммов десять муки, и ту выгребли, и сказали, что завтра придут за Соловком, чтобы я никуда не отлучался. На другой день утром приехали и забрали Соловка, и остался я " яко наг, яко благ, тако и нет ничего".Совсем упал я духом и думаю: что теперь мне делать? У меня пятеро детей, да нас с женой двое: семья - семь душ. Захватил я голову руками и думаю: что мне делать, куда деваться, не хватает ума. Сельсовет справок никому не даёт, никаких документов у меня нет, только один военный билет.
  Зима. Холода. Я думаю: дети малы, куда я с ними? Буду ожидать тепла.