Кровь на сером

В той части мира, где мы с вами
живем на ощупь, как в чернее,
сцепившись нервными руками,
кричим «Ау!» и в тишине
не ждем ответа, не надеясь
на благо высшее Любви –
героев делать из злодеев –
мы с вами, словно воробьи,
щебечем, серые, в пыли…

Порой в туманных клубах пыли
пробьется мысли яркий свет:
Россию любим, как слепые!
И страшно: вдруг России нет?
И радуясь скупому свету,
которым был разбавлен мрак,
ведем не лучшую беседу,
друг друга видя кое-как.

И вскрыв болячки и поганки,
следов преступных Свет не смыл.
И гениальные догадки
вдруг потеряли всякий смысл.
Не терпит серость – гениальных,
способных миру дать ума
и звонких перемен глобальных,
к которым так глуха сама.
Свою естественную зрелость
стараясь выдать за талант,
сама себя плодила Серость,
свершая мрачные дела.

Она душе давала волю
и, тело пробуя на «ты»,
сажала гениев на колья
в злорадном акте суеты…
Сидел Томмазо Кампанелла
и умирал
          два дня почти:
живое, порванное тело
до срока сняли палачи.
И выжил он, на кол нанизанный.
Его -  он первый коммунист –
спасла идея Коммунизма,
которой он до фанатизма
был предан, славный утопист…
Но Город Солнца не построили,
и не сбылась его мечта.
Идею съели. Обескровили –
всё те же – серость, суета…

Попили кровушку, попили:
и просто так и за здоровье
всех рангов и мастей вампиры.
Хватило всем народной крови.
То ятаган точил татарин,
то Пётр казни, ломая кости,
то Гитлер свирепел, то Сталин…
И кровоточащие   г в о з д и
с Христовых извлекли запястий.
А палачи им дали ходу,
и, тиражируя распятье,
сулили рай земной народу…

Неважно: сам или от бога – 
талантлив тот, кого едят.
Кого ты нынче ешь, Эпоха?
Чьей крови пьёшь целебный яд?