Полный текст сборника За чем след глубок

> > >

Темнеет... Ах, как славно, что темнеет!
Так повесть грустная к финалу веселеет.
Так, исчезая, бедные герои
Запретной увлекаются игрою.

И вот сюжет таинствен и нескладен:
Вдруг Фауста цитирует мошенник
В служебном эпизоде и решенье
Судьбы всеобщей отлагает на день,

Вдруг персонаж, замысливший убийство,
Но чистый сердцем, в исповеди странной
Свежо и дельно излагает мысли -
Почти мои - о гибели романа

Как жанра умирающей усадьбы
Дворянской... Диалоги и ремарки
Уже не различимы, и до свадьбы
Всем нам, княжнам, так далеко, как Марье

Болконской, кажется... Темнеет по минутам.
Всех эпилогов занавес пылящий
Шумит и падает. Душа провидит утро
И робко ежится от счастья.

> > >

Коли доли веселой мне бог не судил,
Коль с куделью своей у окна усадил,
Коли выдал сестер, а меня пожалел,
Коли дальше двора и глядеть не велел,

Коли слезы утер, коли петь разрешил,
Да за пряжей моей всякий день приходил,
Коли ждал у дверей, как припев допою -
Ни на что не сменяю я долю свою.

> > >
                Фриме

Когда я думаю о прошлом
(О нем я думаю всегда),
Друзей исчезнувших я память не тревожу,
Их не топчу пустые города,

Не воскрешаю выбитых на плитах
Имен; начальных слов, последних слов
Не повторяю... Прошлое забыто?
Убито прошлое, но не мертва любовь.

Ее, ее одну, бредя сторонкой,
Выглядываю в зарослях густых,
Как тайно выжившего в страшный год ребенка,
Немого, одичавшего... Прости,

Прости меня, любовь, мой голоногий,
Мой смуглый бог, что, сберегая жизнь
Чуть теплившуюся, большой дороге
Я отдала тебя! Прости, простись

Со мной, как все, как все!
На том погосте,
Где упокоюсь (если не уже),
Постой минуту, равная мне в росте
Родная плоть, и отпусти душе.

> > >
"Печень, печаль моя,
Крестец - крест мой"...
(Из новых переводов)

Прощайте, жестокие боги комфорта!
Мне в печень вцепляется выпитый кофе.
Мне мягкое ложе с томительным писком
И хрустом калечит смещенные диски.

Век бывший пушистым халат наждаками
Прошелся по коже, и холодно в ванне,
Наполненной ржавой горячей водой.
Как долго я помню себя молодой!

Ходила на шпильках, на гейшах, платформах -
Носка шерстяного последняя форма
Ступню облекла милосердно и точно,
Как видно навечно, обидно-досрочно.

В висках ломота после ночи бессонной,
И бабий чепец тяжелее короны.
Имела бы дочку, сказала бы дочке:
Ни шагу, ни строчки - ни взгляда, ни ночки!

Но, юность моя легконогая, пешкой
Почти проходной не дождавшись победы,
Как долго - всегда! - ты была безутешна,
Дымя сигаретой над кофе безвредным!

Как все изгвоздив городские асфальты
Отчаянным стуком копытец, как в сети
Ты загнанной ланью кидалась в объятья
Комфорта, но знала, что все-таки смерти.

Когда бы тогда ты провидеть умела
Спасительной немощи темную нору,
Когда б ты потише, пониже летела
Над ловчею ямой, над гончею сворой!

Вот так и попались. Твоею привычкой
Курить до рассвета, одной, бесконечно,
До глаз воспаленных, до боли сердечной
Еще поживем, если прочие вычтем.

> > >

Язык поэта слов - прирученный ручей.
Плотины, шлюзы, строчки, точки... 
Язык поэта снов - пожар лучей
Под линзой, наведенной точно.

Приснится сон - весь ложь и ветошь дня,
Смешон и зол, как карнавал уродов... 
Но что-то вспыхнуло внутри, под темным сводом
Гнилого склепа. Что-то... Для меня?

Скорей туда! Не упустить, раздуть,
Схватить деталь, обжечься, остеречься... 
Сон только сор (Реши!
А слово - только труд?),
Горит-чадит, исходит темной речью.

Б. А.

Я думаю о длительности "лишней"
Ее стихов, понятных лишь пока
Плывешь по волнам их четверостиший
(Как будто сам гребешь: тверда рука

И зорок глаз, и пламя маяка
Уберегает от опасной мели).

Я думаю: неужто не успели
Две-три волны, пять-шесть послушных строф
Достичь туда, где Божия любовь
Всех тайн сокрытых знает оправданье?

Кому, к чему - столь страстное старанье
Или - страданье? Будто для детей
Все растолковано; вся рыба из сетей
В корзины собрана, вся Божья, в чешуе
И блеске, пища - нате, будьте сыты!

И... счастливы.
Я думаю - сердито -
Зачем?

За чем, гнушаясь мелкою добычей,
Охочусь я с острогой неуклюжей,
Она не ходит, огибая рифы
По той дуге, которой я длиною
Так озабочена...  .

ЛЕТО КОНЧИЛОСЬ СЕГОДНЯ

1
П о с л е д н и е  "с а п о ж к и"

Шестнадцать синих "сапожков" осталось.
Шестнадцать: восемь с ушками нежнейших
Легчайших пар. Что там обуть - и в руки-
-то страшно взять, растают тот же миг.

Хоть не люблю считать, но эту малость
Приходую; училась я науке
Учитывать все сущее из книг
Таких! . . И, не солгав, - у ней же

Училась я, у той, что нынче снилась,
У той же, все одной в десятилетьях,
У той, что в синем разглядела б больше,
Чем я, синеющей округлой глубины.

Был точно страшен сон, я билась и молилась,
Все за нее, еще живую; горше
Не видела я снов, такой вины
Всех (и своей) пред ней не ведала... Ответив

Одним лишь взглядом, сумрачным и детским,
На равнодушный вызов, вовсе
Моей любви коленопреклоненной
Не слыша - тупясь и дичая... 

...Вновь все простила. Сапожки на стебле
Развесила. Вперила взор влюбленный
В то, что у глаз моих (и оттого - считаю,
И только оттого! ) - семь, восемь... 

Семь пар. Восьмой, непарный - мне ли?

2 

Знала, за чем ехала:
Не за дюжиной яблок, с земли подобранных,
Не за горсткой опят худосочных,
                сосущих свой дряхлый пень,
Но, как охотник-кержак,
                промышляющий соболя,
Ждет головку трехсотенную, так ждала я
                свой третий день.

В первый, оголодав за год,
                я бросалась на всякий звук,
И обманывал всякий, и опаздывал выстрел мой.
Яблоки в руки шли, но выпадали из рук.
Рождались слова, но вырастая,
                оказывались лишь мыслями.

Во второй день, законной лицензией (личный праздник)
                запасясь,
Я била по белкам влет, но добыла одни хвосты.
В ночь накануне был подарен мне сон,
точно сеть охотничья, точно связь
Лет, потраченных на плетение этой сети.

Вот и третий, фартовый. Я знаю участок свой
До последней коряги, до каждого пня, до пунктира
Следов мышиных. Вот тут он жирует. Эх!
Возьму - и в Москву, домой!
И расплатиться с хозяином, и на билет хватило б... 

...Я довольна, что в детстве любила Бианки больше Дюма.
Миг до выстрела (в глаз, но о шкурке не думаешь, целя) -
Трофей черно-искристый, плод сноровки,
                cтрасти моей и ума,
Тенью мелькнув, прильнул, уплотняется, тяжелеет... 

3 

К вечеру стих ветер. Дрозд, крылья сложив,
Ныряльщиком дерзким пронзает недвижные кроны
Яблонь, обвисающих янтарями.

Есть какой-то подвох в осенней теплыни;
китовый жир
Так, должно быть, на краткое время смиряет волны
Смертоносные. За кораблями,

Проскочившими по маслу вод, бездна разъята.
Дрозд, пират, бросай добычу, спасайся, брат!
Только вперед скользить мне по тонкой пленке,
вперед без возврата,
Осенью ранней у окна с видом на сад и закат.

4
О с е н н и е  б а р х а т ц ы  на  з а к а т е

Только в эту неделю (но делит мерило людское:
Не неделя, а долька, трехдневная пайка покоя),
Только в ранне-сентябрьские дни или, может быть, в раннем апреле
(Но в апреле не вызрели яблоки, не перезрели
Кабачки колокольные; бархатцы не доцвели

До своей чумовой (рядом с мертвыми - буфы и фижмы)
Ассамблеи, блистая в трагической, пурпурно-рыжей
Гамме...) О, только в этой октаве басовой, медовой
Я ищу себе слова.

...И последние алчут шмели,
И так тянется звук, или тон, или цвет на закате
(На рассвете - в апреле) сентябрьского дня,
                точно золотом платит
Каждый луч, каждый, искоса, долгий и пристальный взгляд.
Как роскошен сей пир обреченных,
                как траурных кружев горят
В день последний края в этом северном смертном краю!

...Где заря, отставая, в сентябре забывает зарю.

5 

Сегодня я ходила
по колено в прохладной проточной воде,
почти не пугая маленьких рыбок,
                шмыгавших возле.
Рыбак на велосипеде подъехал, но увидев,
                что место занято,
направился дальше вниз по течению.
Мне почудилось, что от воды по ногам к сердцу
поднимается какая-то сила, но, опасаясь простуды
и не успев озябнуть в действительности,
я вышла и встала на трех прибрежных камнях,
и долго стояла, суша ноги, любуясь своей тенью
                на мелкой ряби.
Тень была такая молодая и такая - театральная,
что я обрадовалась надолго и поэтому, наверное,
оказавшись спустя минуту
                в вырубленном на две трети
леске, долго гладила рыжий парик,
                приросший к корням березы или осины.
Это был мох, но мне он казался
челкой маленькой рыжей девочки, которую,
если б то была моя дочка, я назвала бы Кристиной,
как звали ту девочку на заливе, которую вдруг
                полюбила я в июне этим летом.

Лето кончилось сегодня.
Осень, наверное, обманет меня.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

> > >

Углубляясь в стихи
Так поспешно, так нецеломудренно,
Поджигая трухи
Наметенной пылящие кучи,

Я права только этим
Осторожным ознобом предутренним:
Не люблю, но - люблю,
Ибо страсти любовью обучена.


Ч т о  р и ф м а !

От этой плавности бесшумной, сонной,
укачивает. Широка, полога
волна и дарит радость метра
и звука лишь у берега, где пенный
она рисует след
у ног моих обутых.

Что рифма! Мнемо-фокусы, наклоны,
броски туда-сюда доски под парусом убогим
наездника, охотника за ветром... 
Что ветер - миф! Движение идет от центра,
из неподвижной области, как будто
ничто рождает все, и нет
им счета, этим волнам ровным
и равным.

Гребень вспенился и пал
вдруг вдалеке. Иль чайка бьет добычу... 
Поднялся ветер. Парус мчится мимо.

Отпущение

От "широты душевной" - мигом -
К кинжальной узости озлобленной души.
Кристаллик льда в глазу.
Жизнь - мелкая интрига,
С ней счет нелеп. П о э т о м у  п и ш и.

От "тайной радости" - моментом! -
К скучливой трезвости неоспоримых правд.
Мир - опись мертвая, а ум банкрот. И в этом
Все основанья  н е  б р о с а т ь  п е р а.

От "дивной стройности" - единым духом -
К горбатой жесткости разлаженных частиц.
Бетховен глух. Не соблазняясь слухом,
Поэтому, поэт, п и ш и :  т ы  ч и с т .

> > >

Этот берег в коросте запущенной, неизлечимой,
Эта "дальняя" свалка обломков жилищ городских
На еще молодой намывной территории мнимой,
Отвоеванной, как говорится, у далей морских,

Эта, дальше нельзя уже, втянутость ложного устья
Слабосильной речушки, петлявшей меж кладбищ и труб,
В равнодушный простор, этот блеск, если встав, оглянуться,
Исаакиевской кровли и складка обветренных губ,

Выпевающих в такт набегающим волнам фрагменты
Отчего-то шопеновской страсти, четвертый прелюд,
Этот берег безлюдный (сентябрь), только дети и тени
Под косыми лучами дымов, уносимых на юг,

Этот северным движимый ветром, продольный и вялый,
Как игра ученицы на клавишах слишком тугих,
Неотступный прибой, этот вечный конец и начало
Всех путей моих ранних и поздних, но строго прямых,

Этот берег пологий, влекомый, как в прорезь магнита,
В материнскую даль, этот донный, тяжелый песок,
Но уже плодоносный, корнями и тропами свитый
С пуповиной земли, этот мне припасенный кусок

Из последних, краюха моя тускло-серого хлеба,
Мой пылящий, наветренный, все не исхоженный рай,
Мой лоскут на прорехе, прожженной закатами, неба,
Мой бесправный покой. Мой тупик.
Мой бездонный словарь.

С о м н е н и е

Что ж, для зависти, злобы и страха созрела душа.
Не спасает напиток горчащий из зерен негодных,
Залежавшихся с прежних времен; этот символ свободы
От забот кошелька и желудка давно обветшал.

Нищета добродушною нянькой обходит углы,
Собирая игрушки в мешок - поиграли, и хватит.
Не для мысли созрела душа, не для правой борьбы,
Не для братства с подобными ей. Если долг неоплатен,

Мы забудем о долге. Зароем заветный обол.
Им амбары довольства - могилой, чуланы сиротства -
Нам. О нет, не для кровной обиды подкожная боль,
Как голодный чирей, вызревает, взрывается, льется.

Меж пейзажем пустым заоконным и сменой картин
На экране слепящем и хлещущем кровью и гноем
Не для чести добра, не для дела родства и любови,
Стиснув зубы, с душой мне остаться один на один

Предстоит.

Б л о к - н о я б р ь

Блок, как я, помнил вещие сны
По полгода и дольше,
И записывал их ритмизованной прозой,
Потому что, как я, втайне верил, что этим
Их из будущего неотвратимого
Превращает в спокойное мерное прошлое,
А уж с прошлым расправиться нам
Не составит труда.

И, как я, он отбрасывал рифму
Как мешающий локон со лба,
Наклоненного в трезвом внимании
К уличным кошкам
Над колодцем двора,
Потому что тоска нас хватает за горло,
А требует вдохов полногрудая песня,
Но лишь выдохом стоны звучат.

И, как я, к ноябрю
(Только я - к сентябрю и не раньше,
Чем ненужное лето минует
(И затмится осенняя слякоть
У него в Озерках первой легкой порошей
(У меня - задрожат перед срывом дворовые листья)
Вспоминал о весне, нарекал ее Девой иль Мери,
Или - девушкой, или Россией, а часто любовью,
Потому что, до взгляда на дно умалившись
И вынеся это ничто, мы взыскуем награды рожденья.

О. М.
               
Сохранен и навеки прославлен,
Отпечатан на глине, на камне,
Воскрешен, вознесен на потоках воздушных,

Черноземным пластом обнажен
И быть может спасен
Узкокостным тщедушным
Большеухим евреем, не кончившим курса,

Мой бессмертный, мой страшный, мой русский
Язык златоустый.

* * *
                О вещая душа моя...
                Федор Тютчев
                О гордая моя печаль...
                Осип Мандельштам 

О жалкие мои,
Не стоящие исповеди,
"Несладкие" грехи,

О прожитые дни,
О вынутые, выпитые
Забытые стихи!

О братство неминучее,
Голодное, зовущее
Мельканием руки.

- - --------------------

Т и ш и н а ?

Треск ломаемых веток под высоким моим окном.
Расстарался садовник - дилетант безоружный, но хваткий.
То ли это сирень одичавшая ахает, тщась не зачахнуть,
То ли старой смородины куст с обнаженным ребром

Ожидает второго рожденья. Слышишь ли, слух недоверчивый,
Утомленный стеканьем секунд с циферблата часов,
Гул костра погребального, радостный гул голосов,
Ожидающих выдохнуть "Ах!"
Как далеко до вечера.

Только нет, подойду, вниз посмотрю я -
Это сосед с секатором - ах, как слышно! -
Губит слишком раскидистую ветлу, затмившую
Его низкие окна, и тем самым ворует

У меня тишину, собранную по капле,
Набранную со дна банки, вовсе пустой.
Ни костра, ни сада плодоносящего. Не так ли
Обманут был Блок в ноябре достоверной весной?

Сентябрь. Тишина. Свет еще в силе. Под окном обрубок
Бессловесный, бесполый, вокруг - веток лом.
Какую-то старую мелодию ищут, пробуют губы.
Кажется, это тоска. Может быть, это - Блок.



"Ночной Фиалке"

Уже и глаза не смотрят, спина не держит.
Рука устала вязать узлы. Как нить непрочна!
Выбран узор, путь иглы вперед на сто лет прослежен.
Сто лет опущенных век у запаянного окна.

Склонивши над пряжей пробор... Опустив
Пробор над работой своей, ни молода, ни стара
(С утра до вечера сон, сон - с вечера до утра) -
Вечно молчать, вечно помнить заветный мотив.

Эти неясности, неуловимости - право
Пожимание дружеских плеч - только лень и плен.
И эти нечаянности, эта горькая точная слава -
Только приговор нам. В точности сна - всем.

Д л я  х р е с т о м а т и и

И вот уже кончики кистей
Кленовых обмакнуты в охру,
И первые легкие листья
Летают неловко и робко,

И нежные, в шкурке инжирной
Плоды несъедобные в тягость
Каштану, и в дымке эфирной
Ленивые осы все тянут

Какой-то удавшийся праздник -
Цветенья, рожденья, варенья -
И манит, и, может быть, дразнит
Классических ритмов круженье

(Так переводная картинка
Манит всею матовой плевой) -
Всей прелестью хрестоматийной
Растечься по пышному древу

Осенней поэзии. Розов
Сквозь осозащитные марли
Окунутый в первых морозов
Олифу растрепанный валик

Кленовых вершинок... Но краски
Достанет ли, добрый мой мастер,
Расцветить трагической маски
Исконно бесцветные страсти... 

Что ж, минуло, минет, школяр мой,
И это прекрасное действо.
Так пальчик, сорвавшись в старанье,
Сминает тот глянец небесный.

> > >

Мне кровно близок белый и суровый,
И острый стих мужающего Блока.
Так, раскалив в огне, стальное слово
Мы погружаем в воду,
И, двух стихий приняв природу,
Готов клинок разить бесстрашно и жестоко.

Так, вглядываясь в смерть
И прочь любовь гоня,
Из полымя ночи в хлад полыньи мучительного дня
Одним прыжком я достигаю дна,
О рифмы ломкие края изранив руки.

> > >

Темнее некуда. Пишу бегом. Одышка
Сбивает ритм. А за окном горит
И ломится в окно, и стекла лижет
Пожар окраины моей.

Я эти сентябри,
Как вдовы - кольца юности, теряю
И за кольцом кольцо в ларец роняю.
И вот еще, еще, еще - мои,
Еще мои, пока не хлопнет крышка.

С и н и ч к а

Синичка, влетев через форточку
В дом,
Мечется над столом,
Бьется о лживый простор стекла,
Думает, что умерла.

Ловлю ее кухонной тряпкой,
Терплю ее жесткую лапку,
Сама зажмурясь от страха
(Примете не верю, но - ахаю),

Взмахом спасительным вытряхаю
Притихшее тельце... Скорей затворяю
Ужасную прорезь окна.

Так - каждою осенью
"Синицу из рук" выпускаю,
Все будто бы жду: журавлиная стая
Окликнет из просини,
Пролетая.

> > >

В сумерках клен - раскаленный горн.
Что сияло румянцем под солнцем,
К вечеру (медный звон
Над волнами крон),
Распалясь багрянцем,
Остывает, забытое на наковальне.

В кузнице пусто. Дальний
Колокол смолк. Брошен молот на пол.
Мехи, опав, истекают мраком.

П о с л е д н и й  д е н ь  с е н т я б р я

Во рту дотаевает леденец.
Тепло щеке под лаской лучей.
У бабьего лета есть конец
Не бабий: тепло, как в белых ночей

Начальную пору. Полдень мглист
Как майская полночь; до первых бурь
Еще недельку согреет лист
Ветвей рабочую худобу.

Свой грозный сговор таят ветра.
Еще недельку им гнать волну,
Щадя листву, и покровы рвать
Еще небесных, бессмертных куп.

А солнце осени, выбрав брешь,
Бросает искоса долгий взгляд
На пляж заброшенный, надоевший
Мне бессчетно недель назад.

Весь бабий век проживя вперед,
Войдя в долги, не считай деньков,
"Всего неделя" - неверный счет,
Конец не в том, и в конце концов -

Простерт к началу. Сорняк живуч,
И куст сурепки на якорях
Корней в сыпучести пыльных круч
Уйдет под снег, удержав размах

Иссохших стеблей - еще в цвету.
Ромашки скомканный легкий плащ
Дрожит, не падает на свету
Из всех щелей озарившем пляж..

Но скрылось солнце. Захлопнут ставень.
Оса, лицо облетев, толчком
Одним тяжелым пугает - ставит
И эту точку - уже концом.

* * *

Вот-вот опущу эти веки.
Вот-вот эти руки сложу.
В шуршащие тонкие реки
Ступив, выхожу, отхожу.

Не мой этой осени праздник,
Не лги мне, трепещущий клен!
Как нежность бесплотная дразнит... 
Как в шорохе слышится звон... 

О, сколько восторгов минувших -
Потоков, обвалов, лавин -
Мной сорвано с мимо мелькнувших,
Еще целокупных вершин!

О, как же пропитаны страстью,
Зачитаны в вечностях сна,
Знакомы всей ощупью сласти
И все же - прошли времена

Возвратные, чьих возвращений,
Боясь не успеть, разворот
Я тихо кладу на колени,
По книге сверяя расчет -

О, столь же неверный, сколь точный!
Пусть вызубрен намертво твой
Словарь, неуемная осень,
Но слава пребудет живой.

И в уксусе этом отравном
Мне жемчуг дано растворить,
Чтоб дольше и дальше о равном
И с равными знать и судить.

* * *

Что мне в вашем багрянце, румянце сквозь радугу слез,
Полнокровные клены! Что поздняя зелень берез -
Мне, голодной и злой до последних уже потрохов!

Все же... Что-то... в упругости этих стволов,
Свет вобравших во тьму; в глубине залегания света,
В тугозвучии трубки органной, в продетости этой -
Невозможной почти - грубой нити сквозь лунку ушка,
В том наклоне - к земле? - над землей, если ноша легка.

* * *

Вон тот - на отлете стоящий - парящий -
Дрожащий, легчайший, летящий все дальше
И дальше - стрелой оперенной - вонзен
Как в грудь мне - в глубь вечера -
Только лишь - клен?

* * *

Листва светозарная на закате дня
Пьет досыта розового огня.
Полным ковшом напои и меня,
Сладость осенняя, сердцебиенье уняв.

* * *

Вспыхнуло - и остывает.
В сумерках бестелесных
Язык мой теряет, теряет
Глаголы и смыслы,
Как дерево листья роняет.

* * *

Так узка ты, тропа истины полной,
Так высока ты, вершина радости горней.
Но плеч моих тяжесть огромных
И дел моих короб
Не пускают дальше пенька убежать
Из медвежьей чащобы.

* * *

Все у этой реки.
Все на этом мыске.
С жалом в сердце тоски,
С башмаками в руке.
И шумит и бежит
По веселым камням
Отраженье души моей -
Так далеко от меня.

 - - - - - - - -- -- - - ---

У К Р О М Н О Е  В Р Е М Я

Нет, есть еще время,
Да, есть еще гибкое время!
Не преодоленье, не бунт - в этой краткой осенней
Поре осиянности строго редеющих куп,
Но сила смиренья, но ствольная встроенность труб

И впаянность жестких... Ах, есть еще, есть еще время... 
Ветвей в невесомость предсмертную; в траурной теме
Бетховенской в ритм похоронного марша вплетен
Взмах труб журавлиных - туда, выше трепета крон

Под ветром... Редеют. Теряют покровы. Мелькают
Ладонями в выси недальней, еще провожают
Последние стаи; стада нагулявшихся туч
Проходят, тучнея; свирельный пастушеский луч

Пронзает смятение слуха. О, есть еще время -
Укромное время - уголья мешая в камине,
В слабеющем пламени, в токе вздымаемых искр
Читать откровенья прозрачный и жилистый лист.

Ч у ж и е  л и с т ы

Надо бы, надо бы
Вычистить этот колодец
Дум неотвязных, тяжелых, как гибельный ил.
Надо бы, надо бы
Выпрямить этих мелодий
Слабую ритма пружину и кровью из жил

Заизвесткованных спрыснуть затекшие пальцы,
Так очинить карандаш, чтобы болью колол
Всю эту вязкую слякоть, усталую мякоть... 
Надо бы - вынести в сердце последний укол.

А не спастись - перелистывай в муке сомненья
Шелесты книг, заметаемых пылью веков,
Нитью суровой вяжи суховейные звенья
Всех листопадов своих. Невесомость оков

С рук не отрясть. Видно, долго подтачивал силы
Голод отчаянья. Кажется, будто пусты
Этих дерев за спиной шумноветрые гривы,
Этих тетрадей прошитых чужие листы.

> > >

Голуби? Чайки? Не различаю
Снизу - так блещут груди
Под косыми лучами... 

Конца не будет.
Запнусь и в гамме
Простой, мажорной
О клавиш черный.

> > >

Когда-нибудь пустою тратой сил
Иль разума болезнью неопасной
Мой будет назван труд прекрасный.
Не дай, Господь, чтоб мною назван был
Так - он.

> > >

Там, за околицей, за обогнувшей
Кладбище узкой дорогою, за
Трамвайным кольцом, за-
-росли дикой калины замкнувшим,
Город ждет меня, крови моей хочет
Горькой.
Скоро уж. День и две ночи.

> > >

Ах, кабы вспомнить, как были любимы
Люди на остановках,
Угловые дома и балконы, утонувшие в астрах!
И старушки в церковных скверах, и звенящий мимо
Оград узкобокий трамвай, и разрывная бровка
Тротуаров, приводившая бодро к броду
Яркоглазого перехода через опасный... 
Ах, кабы вспомнить, да новые туфли обуть,
На подковках веселых отщелкать свой завтрашний
тягостный путь!

Л о ж ь  н е п о с и л ь н а я

И от самых чутких не жду чувств.
И у самых тонких полутон - фальшив.
Не понять, не слышать - уже не тщусь.
Тупит взор молчанье в ответ лжи.

О, как сладко высказать все - в лицо!
Но и угол рта моего - нем.
Поднимая взоры, кручу кольцо,
Мну салфетку, улыбку кусаю - ем

Ложь ответа и - лгу; за глотком глоток
Этот пресный кофе с оттяжкой пью.
Принимая чашку из  п р о с т о рук,
Просто голос слушаю, просто... сплю.

И верчу кольцо в полусне, и глаз
Полусонных край циферблат часов
Не отпустит весь этот сонный час,
Этот добрый час этих ровных слов.

Вот и стрелка вверх.
Поперек - глоток... 
Ваша  л о ж ь  д л я  в с е х
Только мне не впрок.

З а  ч е м  с л е д  г л у б о к

Мужчина стареет -
В нем кровь тяжелеет,
В сорок лет висок сед,
Глубок след, а пятьдесят -
Пелеринкой летят... Молодят.

Женщина старится - игла из рук валится,
Всякое дело прочь, не мила дочь -
Кровинка ручейком убегающая,
Эхо, звуку мешающее,
Не тающее.

Старик умирает - плачет-стенает:
Не хочу, жил бы и слеп, и безног!
Женщина, отходя, знает,
За чем след глубок.


к о н е ц  с б о р н и к а  «За чем след глубок»