Светобоязнь обострилась в плюс сорок

Светобоязнь обострилась в плюс сорок, 
и я больше не выхожу из дома. 
Ты мне не знакома,
и слишком желанна,
что бы не бояться тебя потерять, 
и поэтому перестать искать. 
Намечтать ванну со льдом, 
и лечь так поздно,
что уже будет рано.
Что то менять
в сценарии личной драмы,
это лишние нервы и шрамы. 
А, впрочем, плевать!
Я не один.
Ведь Есенин повесился у меня на кухне, 
на раненой гвоздем стене. 
Наедине,
мы курим:
я крепкие Мальборо,
он трубку.
Я всегда протягиваю ему руку, 
когда захожу,
он одинаково не замечает.
Потом он читает свои стихи, 
шевеля моими губами,
а я слушаю и вспоминаю,
почему мне знаком этот голос. 
Вдруг замечаю себя с книгой, и голым по пояс 
в отражении залапанного окна, 
на котором я решал уравнения, 
где счастье равно
сумме меня и тебя.
Вот только ты — неизвестная переменная, 
а я — плохой математик.
И, похоже, неисправимый романтик, 
который прошел курс лечения 
из инъекций цинизма и мизантропии, 
с побочным эффектом отречения от любви, 
но остался безнадежным эмоционально-зависимым 
так и не познав истины,
хладнокровной игры в равнодушие. 
Я замученный и задушенный,
засушенный и скрученный,
как табак в сигарету.
Меня медленно курит лето. 
Осталась последняя треть, две трети сгорело, 
дойдя до предела, я потухну в желтой осени фильтра. 
Обрету то, что потерял Джон Мильтон. 
Прощу тебе свое одиночество. 
Забуду про муки творчества, 
напишу о тебе поэму,
перестану залазить на стену, 
поверю в пророчества,
тантру,
небесную манну,
карму.
Завершу хеппи-эндом
драму.