Демьянова гора

               
                П А М Я Т И
                Романа Юрьевича Александрова
                Юрия Демьяновича Александрова
               

В той глуши не жди разлива рек.
В том краю щедра в жару кукушка.
Там букашка перейдёт на бег -
и во сне слыхать её вполушка.

Там простор во все концы распят
и душе достаточно озона,
там привычно тешат и живят
запах мёда и угар назёма.

Там в самом распутье грязи нет:
что гроза, что ростепель - от бога.
Там вороной белою брюнет
обирает крохи у порога.

Там чертовски много Чертовских
было прежде - от Черты ль, от чёрта…
Впрочем, чёрт - лекарство от тоски,
а Черта давно копытом стёрта.

Там старушки галками торчат
у ворот, собрав губу в морщины,
и привычно отпевают чад,
не дивясь внезапности кончины.

Там во лбу Демьяновой горы
Юркин сад слезой глаза мозолит
и молчит, покуда топоры
бьют челом кресту. За Ромку молят…

Юркин сад. Демьянова гора.
За спиной - гнездо Александрово.
Колыбелькой птичьего пера
реет слово, обмирает слово…

Дом стоит пришибленный бедой,
череду гостей глотая хмуро.
В самом сердце - ржавый и худой
гвоздь кручины. Над кручиной - Юра.

Свысока, навеки жив и прав,
на родную стать отец взирает…
Кто-то дьячит: «Смертью смерть поправ…» 
Тень отца берёзку подпирает.

Пусто слово. Кончился Роман
без обложки. Светлым воскресеньем
чёрный город парня обломал
и отмёл к Александровым сеням…

Здесь не страшно падать из окна:
вот она - земля твоя в ромашках…
Вот она - последняя весна
в поминальных плещется рюмашках.

Вот она, пуховая постель,
до которой скатертью - дорога
сокрушённых городом костей
тех детей, что веровали в бога.

Тяжело подняться мужику
выше крыши сельского совета:
сколько их на чёртовом току
обмолотит да сотрёт в муку
городская продувная смета!

Сколько их качнётся бедовать
по чужим углам да по общагам,
из подёнки - ладно бы в кровать! -
мимо! мимо! в ночь неверным шагом…

Там убита нанемо земля
свистопляской железобетона,
там с седьмого неба до нуля -
без руля. Без памяти. Без стона.

Там соседский Мишка не придёт,
растопыря лапы коромыслом,
ладить крест, топтаться у ворот,
ковырять слезу в глазу закислом.

В тех дворах не станут собирать
по куску, по кружке на поминки
и не хлынет плачущая рать
причитать по выпавшей кровинке.

Там тебя по древним колеям
на плечах не понесут к погостью
стар и мал, где Юрий да Демьян
потеснятся нерушимой костью…

Камнем сердца город придавил
русских сёл мозолистые лапы,
канцелярской синькою чернил
очертя главу зелёной лампы.

… Нестерпимо лопнула струна,
та седьмая Юркина постромка,
что держала песнями до сна,
что дрожала ровно и негромко.

Чёрным утром Ромка под окном
головой в отчаянье мотает,
огорчён непоправимым сном,
мёртвым сном, в котором - не летают…

Чёрным днём с Демьяновой горы
смотрит небо, шевеля губами
бабы Мани, матери, сестры,
дробью слёз по веткам барабаня…

Катят реки из-под красных век,
бабки дьячат, сад шумит, однако
в том краю не жди разлива рек:
пересохла, вымерла Гредяка.

Спи спокойно, русское село,
в золотой пыли своих веснушек.

… В том краю бывает тяжело
верить слову ветреных кукушек.