Уха на Шершихе

                Е. И. Бугаенко*
        Напылили кругом. Накопытили.
        И пропали под дьявольскй свист.
        С. А. Есенин

           1
А давай-ка тряхнём стариной.
Слышишь, друг мой, махнём на рыбалку,
Ведь когда-то ни дождь, ни зной
Не помеха нам были. Жалко
Тех деньков, – ах, деньки, деньки!..
Ну, тряхнём – потихоньку, не лихо.
На Талгу? Или на Салмаки?
Или нет, давай на Шершиху.

Или боязно? Мол, мы не те,
Заберёмся, а там прихватит...
Но в больничной ли мы палате
Или где, на какой версте
Упадём в темноту, кто знает...
Но частенько с тобой брожу
По тропинкам, где тишь лесная,
Цепко в памяти их держу.

Вот к причалу спешим раненько,
Отдаёт теплоходик концы,
И... как будто звенят бубенцы,
Стайкой прыгая по ступенькам:
Так безоблачно, так легко
На душе у нас; а на воду
Уж прокралась, как рысь, тайком
И резвится латунь восхода.

Треплет волосы ветерок,
И на палубе – бр-р! – прохладно.
Только эту прохладу жадно
Ты впиваешь, хоть и продрог.

И трамвайчик речной дрожит,
Плещут волны, а так всё тихо.
Вон, где ивовый свет, в глуши,
Уж забрезжила чуть Шершиха.

Миновали Осиновку... Ну,
Вот и берег песчаный низкий.
Мы на острове Уссурийском,
Сквозь ивняк идём в глубину.

Там озёра отсветом стали
Отливают – спешим туда.
Ты гляди: прибыла вода.
А когда-то мы тут таскали,
Вон у кустиков тех, «лаптей».
Ну, долой рюкзаки, закинем.
Чую, есть они тут, ей-ей.
Ах, какой серебристо-синий –
В мыслях – бьёт по воде карась,
Удилище в дугу сгибая!
И в душе моей дрожь сквозная,
И уж вижу, как вся зажглась
Чешуя... Вот закинута снасть,
И в округе для нас – ни звука.
И сидим мы и дышим всласть,
Затаились: а ну-ка, ну-ка,
Что там выкинет поплавок,
Вот бы дрогнул, потом лениво
Шевельнулся, пошёл бы вбок...
Ждём... А солнышко выше, ивы
Вдалеке, как серебряный сад,
Нежным дымом плывут и взбиты,
Как яичный белок, – гляди ты! –
Облака... Я гляжу и рад,
Рад, что жив и дышу, и вижу
Этот тонкий серебряный свет,
Он струится, словно рассвет,
И так ласково душу лижет;
Рад, что это вот озерцо
Умиленьем в глазах слезится,
Что журчат на деревьях птицы
И что солнышко нежит лицо.

Ах ты, господи, и за что же
Нам такая дана благодать?
Конца-края ей не видать,
А взглянул – и душою ожил.

Ну и всё же никак, никак
Не избавить от боли душу,
То слышнее она, то глуше,
Словно клешни смыкает рак.
И щемит, и щемит в груди,
Хоть елея душой вкуси я,
Всё в глазах у меня Россия,
Слышу стон её: «Огради.
Я была мировой державой,
Стала нищенкой...» – и насквозь
Сердце словно пронзает гвоздь –
Тупорылый, кривой и ржавый.

Боже мой, да не думал сроду:
За какие-то там гроши
«Нефтегаз», и «ЕЭС», и заводы –
Всё, – творенья ума, души, –
Всё – народное и... отдать!
Да кому? Ловкачам, пройдохам!..
«Что? Народ? Ну а нам – плевать,
Задохнись он последним вдохом,
Ваш народ, он же – быдло, быдло,
Что ни кинь ему – всё пожрёт...
Загундосили: «наше было» –
Разевайте пошире рот».

А народу, – он гол и бос, –
Эта мерзкая дрянь обрыдла.
Он – себе: «Мною правит быдло,
Так катись оно всё вразнос».

Слава вам, господин президент,
За свободу такой порухи,
Щедрым был он им, ваш презент,
А вот люди... Они, как мухи,
Мрут и мрут, по помойкам шныря...
И Россиюшка наша – глядь,
В подворотне уж, – ... в бога мать! –
Собачонкою жмётся в мире.
И бредём мы, душой калеки,
И уж некуда ниже пасть...
Всё сидит она в Человеке,
Отвратительная, но страсть –
Жажда власти, она, как моль,
Словно шкуру, изводит душу,
Ни наркотики, ни алкоголь
Вопли совести так не глушат.

Знал он, знал он, экс-президент,
Заварив беловежский сговор,
Знал: развалит страну в момент,
Но, несчастный, он не был скован
Криком совести: задавил
Зверь в душе её – к власти, к власти,
В Кремль – туда, из последних сил,
Напролом, через все напасти.
Бедный, бедный... и не один
Он такой на Земле и не первый,
На Эльбрус бы с кошмой седин
Поглядел, чтоб обмякли нервы;
Поглядел бы на окоём,
Где за кромкой века дымятся,
Где летит, отпылав огнём,
Тонкий пепел цивилизаций;
Они гибли, печальный итог:
Всё ступить на желанный берег
Рвался он, Человек, но зверя
Обескровить в душе не мог.

Лимурийцы, атланты – для них
Тайны не было во Вселенной,
Все законы материи тленной
И небес вдохновенный стих
Они знали; один лишь вид
Пирамид, – а ну встань-ка рядом, –
Изумляет, а они взглядом
Поднимали те тонны плит,
Но погибли... А мы-то, мы,
Техногенщики жалкие, нам ли, –
Только вылупились из тьмы, –
На домкратах вздымать те камни?

Тонким пеплом дымят века...
А истерзанная Россия –
Вот она, и моя строка
Кровоточит... Рычи, грызи я
Да хоть руку, но боль души
Не унять, и себя казню я,
Бью наотмашь: «кроши, круши!» –
Как последнего чистоплюя.

Эка невидаль – руку грызть.
Сам-то ты заслонил Россию?
Иль кишка на работу сию
Тонковата? Тогда заткнись.

Боже, как же он тяжек, крест!
Но тащи, тащи до конца...
Ни деревьев, ни озерца –
Ничего не видать окрест.

            2
Что я слышу? Тоненький писк.
И пахнуло детством, и весь я
В нём, и словно падает вниз –
Слышу – птенчик из поднебесья.

Ах ты, милый! Да ты со мной,
Где бы ни был я, неразлучен –
Моя капелька влаги в зной,
Мой в потёмках желанный лучик.

Вскинул голову: о, да ты
Не один, а с подругой нежной,
Счастлив там, в синеве безбрежной,
Виражи полны красоты.

А попробуй-ка вот пойми,
Из каких сплетена она линий...
Я и там, у реки Тыми,
Там, мальчишкой, на Сахалине,
Любовался, как ты парил,
Рассекая небесное пламя,
Еле-еле качнув крылами,
Словно не было в крыльях сил,
Или лень их поднять; и ты стыл
Изваянием, а я немо
Всё следил за тобой, и пыл
Разгорался в душе поэмой.

Ну, привет тебе, коршун мой,
Если б знал ты, как тронул мне душу!
Рад твой тоненький оклик слушать,
От восторга я вновь немой.

Забавляйся же там, резвись,
Кувыркайся, играй с подругой,
Раем пусть тебе будет высь,
И крыло пусть будет упруго.

Снова вижу я всё окрест,
Вдоль протоки Шершихи ивы,
И пышны они, и ленивы –
Ну смотрины, парад невест.
Покатался по свету, было –
И Эльбрус, и Байкал, и Тунка...
Только сердцу до нежности милы
Сахалин и Амур-река.

Мне Амур – словно настежь двери
Распахнул: «Ну, входи, входи», –
И засел у меня в груди
Буйный облик амурских прерий.

Я их запах втянул, и сам,
Словно коршун, парю крылато,
И летят они ароматом –
И река, и луга, и леса.

Сшиблись запахи камыша,
И шиповника, и рогоза...
И от них распускается розой,
Отдыхая, твоя душа.

Всё в диковину было тут:
Как Амур разливался в июле,
Как вспухал, как потом плеснули
Волны в пойму, и нет их, пут
Берегов; и как шли в траву
Караси, чебаки, верхогляды…
Уж не сон ли им наяву?
Рады рыбы, по-рыбьи рады.

И сомы, и коньки-губари,
И сазаны – в траву, и аухи,
Все – туда, где стрекозы, мухи,
Пировать от зари до зари.

Там кузнечики и жучки,
Корешки, луговая травка,
И личинки там, и рачки –
Не ленись, веселее чавкай.

Не видал я такого нигде.
Вот кочкарник, а кочка-то, кочка!
Ножка черная и росточком
До колена, стоит в воде.

Так и тянет сказать: «Эй, Ванька!
Ты чего, мужичок, оброс?
Эка грива торчит волос
Зеленющих, зараза, – глянь-ка».

А вон цапля... Куда я попал?
Нет такого на Сахалине,
И Хехцира девятый вал –
Нежный-нежный, туманно-синий.

...Вот сидим мы у озерка.
Не клюёт, а солнышко выше,
И лучится, поди, река
За спиной и латунью пышет.
И кочкарник, вон он, омыт, –

Ишь ты, вроде бы как смеётся, –
Тёплой ласковой позолотцей,
Видно, нежится… Ну, а мы
Всё сидим… Но вот оно… Стоп!
Поплавочек мой чуткий, пробка,
Дрогнул и… шевельнулся робко…
Он! Карась не ударит «в лоб».

Он! А ну-ка… давай же… но,
Видно, думает и… и в рот,
Пососав, червяка берёт
И, хвостом поведя, – на дно.

Подсекаю. Бамбук – колесом,
Но рука с удилищем слита,
Дрожь – по ней… Неужели сом?
Но блеснул серебряный слиток
Под водой, – а тяжёл, тяжёл, –
Ходуном удилище, в кочки
Норовит, и вода над ним – в клочья,
Ну а леска на миг – ушёл! –
Вдруг ослабла. Но нет, сидит:
Ткнулся в кочку, тяну – и вот
Он в руках, он безумно глядит,
Широко растворяя рот.

Перламутровой чешуёй, –
Или солнце разлито в ней? –
Весь летит он – о-ё-ё-ёй! –
Весь в лучах голубых огней.

Вот карась! Не тот, золотой,
Что на западе, тот – дитя,
Наш – серебряный, он иной,
Не с ладошку, а до локтя.

Ну, красавчик, иди в садок.
Червячка наденем… – вот так,
Поплюём на него и… – «чмок»,
Под кувшинку: «Да ты мастак».

Только кинул – и поплавок,
Дрогнув, плавно пошёл под лист.
Подсекаю – и леска вбок.
Вон он, выплеснулся, лучист,
Бьётся в кипени сколком льда,
Леска дрожью в ушах звенит,
А душа… а душа – в зенит,
Как ликующая звезда.

И таскаем красавцев… – Ну,
Хватит, что ли, куда их, солить?
Подними-ка садок, взгляну:
О-о! – А ты: – Айда, так и быть,
На мысок, – и, взвалив рюкзаки,
Сквозь ивняк мы выходим к реке.
Веет свежестью от реки,
Как тут вольно на ветерке!

Вот мысок. О, боже, а вид!
Ну не чудо ли это – Хехцир?
Так и льётся во все концы
Синей нежностью и летит,
И окутывает тебя,
И уносит в свою синеву.
Где-то ангелы там трубят,
В грёзах или же наяву?

А у ног перекрёсток проток,
И одна, как Амур, широка,
А в Шершихе висят облака,
Сонно-сонно плывёт листок.
Ах ты, господи, вот он, рай!
А суют нам какой-то Бали,
Мол, под пальмами – там, вдали,
Море... девочки... – загорай.

Не для нас... – Ну, ушицу? – А ты
Уж колдуешь у рюкзака,
И нашаривает рука
И кладёт – гляжу – у «плиты», –
Тут, у камушка, – перец, соль,
Две картофелины... – А где
Лаврик, луковица? – Изволь.
– Ну, валяй, – и бегу к воде.

         3
Солнцем вспыхивает волна,
Слышу лепет издалека,
И смеётся она, вольна,
Изгибается вся, легка.

Леска тихо коснулась воды:
Спиннинг точен, он давний друг,
И подогнан к руке, и упруг,
И катушка не даст «бороды».

Ждать недолго: тебе не карась,
«Ду-ду-ду» – пулемётом в руке.
Подсекаю принцессу. Вылазь.
И – цветёт она на песке.

Пышет южной она красотой, –
Дар Амуру индийской волны, –
Светом льётся она луны,
И осенней горит листвой,
И скрипит плавниками, а хвост
Шевелится, как будто в воде...
Всё, принцесса, ведь ты на погост
На смертельной явилась узде.

И за десять каких-то минут
Натаскал я косаток, несу,
А костёрчик давно уж раздут,
Котелок булькотит на весу,
Закопчён, но сияет внутри,
И картошка соломкой в нём.
– Молоток ты, Ежен, смотри –
И косатку, её живьём,
Хоть и вычищена, – туда…
Тут ты – бог, ну а я – молчок.

Потихоньку кипит вода.
Ты: – Теперь окунём лучок.
Так. Пожалуй, круто бурлит.
Но шалишь, убавим огонь.
Не беда, пускай подымит,
Котелок покуда не тронь.
Так, лаврушку? Пожалуй, да.
И давай-ка дадим сольцы.
А теперь котелочек – сюда,
Потомится пусть. Молодцы
Мы с тобой. Накрываем стол.
Полотенце стели. Вот так.
Чашки, ложки, ну и… под смак… –
Шире, шире держи подол, –
Пара кружек. Берём котелок… –
В ноздри бьёт – и наотмашь – ух!
Словно с ног он сшибает, дух, –
Ароматов живой поток.

Хороша из аухи уха,
Из леща и из карася –
Так и пышет наваром вся,
Пылом так и летит, лиха.
Изольётся жиром сазан, –
Пригуби-ка бульон, – а поел –
И обмяк весь, и весь сомлел,
И без стопки, – прилечь бы, – пьян.
Но косатка!.. О, до греха, –
Плоть царит где, – рукой подать:
В ней и грация, в ней и стать,
Льётся золотом… Вот уха!

Прихлебнул – и тает язык:
Так он сладок, её настой,
И течёт аромат густой,
Прошибает тебя до слезы.

Ах ты, наша где ни была!
Царский мы закатили стол.
Ну, по махонькой, грамм по сто,
Разнуздаем-ка удила.

За тебя. Только – с ходу, влёт…
Кха, «Дворянская»… Ну, вот так.
И подышим чуток в кулак,
Посмакуем, пока идёт.

О-о, ушица!.. Ну, ты и дал!
До такого дойти стиха…
Да поэма, а не уха,
Ты, Ежена, удал, удал!
Молоток! А вот наш президент…
Растолкуй, а то я – ни гугу.
Был в Свердловске, как мы, студент,
В «политене» он, мы – в УрГУ *,
В одном городе, в одно время,
Как и мы, он себя месил:
Кликнет Родина – ногу в стремя
И – вперёд, до исхода сил,
Хоть на смерть за неё… Короче,
Как он мог, – растолкуй мне, ну? –
Это надо же, наворочал!
Развалить такую страну!
Всё плывёт у меня в тумане,
Словно вижу бредовый сон…
Что? Куда послать его? В баню?
Да пусть катится колесом.
Но довёл страну до сумы:
Вот вам дачи, питайтесь травкой…
Эх!.. А как там, в Свердловске, Славка?
Видно, он кукует, как мы.

Помнишь, как второпях, азартно
И захлёбываясь на бегу
Новостями, неслись в УрГУ
По утрам по Восьмого марта?

В раздевалке весёлая давка,
И – на лекцию… Ах, Ежен,
Помягчело-то как в душе…
Ну, по капельке, что ль? За Славку.
Пусть он будет жив и здоров,
И любим дочерьми, и удачлив,
И чтоб лоб его не был мрачен,
И дай бог ему тёплый кров…

Кха… Опять ты полез в рюкзак.
Что, приёмник? Заткни ему глотку.
Посидим-ка, Ежен, вот так.
А «Дворянская» – ну и водка!
Бьёт в мозги. Давай помолчим.
Ишь, как поползень свищет рьяно,
А с деревьев – словно ручьи
Льются, льются к нам на поляну.

Или ляжем лицом к облакам,
Так вот лёг – и к земле причастен
Сердцем ты… И плывут века
Над тобой, и ты жив и… счастлив.

Тонем мы в суете сует,
А для счастья надо ли много?
Как сказал он, поэт от Бога,
Тот, чистейших кровей, поэт:
«Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове».

Вот поэт! Его стих насквозь
Так и светится, весь прозрачен,
Весь он, как налитая гроздь,
А вкусил её – и охвачен
Светлой грустью и словно в душе
Колокольчик звенит стеклянно,
И цветами горят поляны,
Улыбаются, и свежей
На душе, как вот тут, на Шершихе:
Родниковые бьют ключи
Песен птичьих и шелест тихий
Ив задумчивых… Помолчим.

         4
Надо мной облака, облака…
То ли буйволы в синем поле,
То ли, – вон повело слегка, –
Это слоники топают… то ли, –
Лебединое вон крыло, –
Птицы белые крыльями машут
Над разводьями синих пашен,
То ли… но повело, повело…

«Счастлив тем, что целовал…», и я
Слышу вальс Свиридова, и он мне
Навевает, – я вас помню, помню! –
Снежные туманные края.

Вальс звучит, и взглядом я бегу,
Я ищу, но всё иные лица,
Ну а то, что мне ночами снится,
На каком застряло берегу?
Я о нём тревожусь и в ночи,
Засыпаю, а в душе такое… –
Всё во мне о нём, о нём молчит,
Нет отдохновенья и покоя.

Но всплеснула рукавом метель –
И бриллианты струн виолончели
Засияли звуками, запели,
И кружит по залу карусель.

Лица, лица… Вот оно! О миг!
Осенью волос качнулась зыбко
Голова её… полуулыбка… –
И я весь дыханием затих.

Да, она! О, господи, я знал.
Словно бы из рукава метели
Музыки хрустальные качели
В актовый её явили зал.

И стоит, прямая, у стены.
Я себя толкаю: «Ну, иди же».
Дрожь в коленях, но всё ближе, ближе
Платье её снежной белизны.

Кипени белее её шея,
Нитка зерни блёстками струит...
Дрогнули ресницы – и залит –
Чувствую – румянцем до ушей я.

– Можно вас? – и томная рука
На плечо доверчиво ложится,
Вот ко мне прильнула и ресницы
Дышат рядом, словно облака.
Вальс Свиридова, и я веду,
Талия послушна и упруга,
Кружим мы, как лепестки в саду,
Музыки волнующая вьюга
Нас несёт, и свежести полны
Плечи, волосы её и губы...
Кружим мы, и ангельские трубы
Вдохновеньем льются с вышины.

Ах, как талия её чутка!
И мы с ней – словно одно дыханье,
И плывём, как в небе облака,
И душа полна очарованья.

Вальс Свиридова, и её взгляд –
Нежности волнующие груды,
И они летят в меня, летят,
Льются, излучаясь изумрудом,
Зажигают кровь во мне, и я
Весь в душе, словно сосулька, таю,
Весь пушинкой нежусь и витаю
В свете глаз, дыханье затая.

Этот свет я через жизнь пронёс.
Господи, я грешен, но помилуй,
Дай мне унести с собой в могилу
Свет любви и чистый свет берёз.

Без любви, без Родины кто я?
И зачем? И что я в мире значу?
Дай! И пусть летит душа моя,
И ликует, и грустит, и плачет.

Господи... А облака ползут,
Размываясь в голубой эмали,
И свободно им в небесной дали,
А у нас цепляется в лесу
По утрам туман за ветки, сучья
И висит клоками – жаль туман:
Ни лазури и ни дальних стран,
Ни хребтов заснеженных, их кручи
Для тумана – ледяная мгла,
Недоступная... и я киваю
Облакам и в мыслях выдуваю
Замок из тончайшего стекла.

В нём и солнышко, и облака,
И дорожка, что луна вязала
В озере, и коршун, и река,
И тот свет из актового зала.

Да, тот свет из восхищённых глаз,
Он струится, и я им окутан,
Свет, такие ласковые путы, –
И Свиридова метельный вальс.

Свет любви – таинственная взвесь,
Трепета души струя живая…
Я лежу и замок выдуваю,
Утопаю в нежности я весь.

Но удар – и звёздами в глазах
Шар земной словно взметнулся дыбом.
О, мой замок! Только тонкий прах
Чуть качается стеклянным дымом.

Что это? Или земная ось
Сдвинулась и городов обломки
Сыплются, словно труха соломки,
И несутся в бездну наискось?

Боже мой! Да мир сошёл с ума!
Это люди – люди! – не амёбы
«Боинги» вонзают в небоскрёбы
И, как свечи, плавятся дома.

Стоны, крики ужаса, мольбы…
Паклями горящими из окон
Вылетают, не моргнув и оком,
Люди, как из адовой трубы.

И опять Афган и неуёмно
Бомбы пашут… Ах, да это ты?
Ты, Ежен… Дай садану приёмник
Или фугани его в кусты.

Спятил мир, гляди, он обезумел.
Боже мой!.. И у меня в глазах
Тоненько дымит стеклянный прах
И лучится светом сквозь слезу мне.

6.10.01–7.11.01

*Бугаенко Евгений Иванович – журналист, друг автора.
*УрГУ – Уральский государственный университет.