Ганна Кралль. Другая мать

         


                ДРУГАЯ  МАТЬ.

                1.

                То, что мы знаем точно:
                девушка была немкой, и её звали Гретхен;
                жила она в маленьком, живописном городке над озером, неподалёку от Грюнберга,  Зеленой Гуры;
                городок заняла Красная Армия в январе сорок пятого;
                в октябре сорок пятого Гретхен родила девочку, которую назвала Маргарете;
                ребёнок был плодом насилия, совершённого армией-победительницей над Гретхен;
                два года спустя Гретхен родила другую дочку;
                Гретхен и старшая девочка выехали в Германию;
                младшую оставили в городке;
                младшей дочери Гретхен было тогда четыре месяца, и у неё было двустороннее воспаление легких;
                воспитала её бездетная семья из-за Буга;*
                и это всё, что мы знаем, остальное домысел.


                2.

                Как выглядела Гретхен?
                Судя по теперешней фотографии, была хороша, хоть и невысокая и маленькая. Изгородь, у которой она стоит на фотографии, доходит ей до груди, а это невысокая изгородь, если судить, в свою очередь, по ирисам, цветущим в садике.
                На фотографии представлена  пожилая женщина, с милой улыбкой и светлыми, ещё густыми волосами, следовательно, Гретхен была блондинкой.
                Возможно, волосы у пожилой женщины крашеные, но, скорее всего, нет, потому, что и глаза у неё светлые.
                Какие глаза были у Гретхен?
                Голубые? Серые? Младшая дочь не помнит цвет глаз пожилой женщины, поскольку, когда её увидела, старалась на неё не смотреть. Та беспомощно улыбнулась ей и тогда младшая дочь подняла глаза и увидела в глазах пани Гретхен что-то знакомое, то, что должна была бы некогда в жизни увидеть. – Эти глаза можно приручить – подумала мимолётно, но не стала ни приручать их, ни запоминать. Мечтала только об одном: чтобы встреча с матерью, первая после тридцати лет (её отсутствия), закончилась как можно скорее.
                Вернувшись домой, она пыталась разобраться, что же такое, откуда-то  знакомое, она заметила в глазах пожилой женщины.
                Увереннность мужа, что она увидела в них себя, свои собственные серозелёные глаза, приняла с неприязнью и недоверием.


                3.

                Как звали младшую дочку Гретхен?
                Отец, тот, из-за Буга, принёс домой свёрточек, в котором был ребёнок, но не было метрики.
                Родители из-за Буга назвали её Тересой.
                Так её зовут и теперь, но как её зовут по-настоящему?
                ПО-НАСТОЯЩЕМУ?  Почему имя, которое ей дала Гретхен, должно быть более настоящим, чем  имя, которое ей дали родители из-за Буга?
                Ну, ладно. Хельга? Хильда? Доротея? Вальтер, её муж, предлагает Лотту. Гёте был обязательным в Германии уже в начальной школе, но успела ли Гретхен прочесть «Страдания молодого Вертера» ещё до войны? После войны, скорее всего, нет, после войны был фронт, армии победительницы, вылавливание трупов и Маргарете. Мужчин в городке уже не было – погибли, или были в советском плену, остались женщины, и их первой работой было вылавливание трупов из рек и озёр в околице. Там, где жил Вальтер, будущий зять пани Гретхен, будущий муж Тересы, военные трупы уносила река Прегола, а в околицах живописного городка они заполняли озеро. Нет, «Страдания» отпадают, следовательно, не Лотта.
                А вообще, было ли у младшей дочери Гретхен хоть какое-нибудь имя?
                Стоило ли давать имя на четыре месяца?


                4.

                Почему Гретхен оставила свою дочь в Польше?
                Вальтер говорит, что не со зла, а, наоборот, из-за любви и страха.
                Вальтер, сын Ульриха и Хильдегарды, брат Зигфрида и Хорста, родом из Вармии.** Когда после войны их должны были выселить, мать сказала: - Погодите, я посмотрю, как это выглядит - и пошла на вокзал.
                В одном из вагонов плотно набитого людьми советского поезда она увидела женщину в (меховом пальто) манто, оказалось, что под ним на женщине ничего не было(была совсем голая), а ребёнок, которого она держала в руках, был неживой. Женщина протянула ребёнка в сторону матери Вальтера, с просьбой, чтобы та его похоронила. «Где угодно – просила женщина – хоть бы у насыпи», но мать Вальтера попятилась, повернулась и бегом рванулась к своим собственным детям. Кажется, какие-то люди забрали трупик и похоронили на кладбище, как положено, хоть женщина повторяла:: « Где угодно, хоть бы у насыпи», а мать Вальтера заскочила домой, задыхаясь, крикнула: – Мы не сдвинемся с места! – и,  не снявши платка, вытащила из подпола остатки самогона и побежала к пану Липскому, который был солтысом*** ещё до войны, но имел кое-какие связи  у новых властей.
                История Гретхен - делает вывод Вальтер – могла выглядеть примерно так же. Вплотную набитые людьми вагоны, голод, мороз и решение – оставить больного ребёнка у добрых людей. Решение, продиктованное любовью и отчаянием.


                5.

                Я очень хотела бы думать именно так о пани Гретхен. Что она не могла её забрать. Что был голод, мороз…


                6.

                Восемнадцать лет  прожила спокойно, будучи твёрдо уверена в том, что она дочь родителей, прибывших из-за Буга; но однажды местный поэт, который  работал на молокозаводе, и читал ей вслух свои стихи, сказал ей: - Знаешь, ты вовсе не их ребёнок!
                В те годы по Польше шаталось множество спокойных, местных поэтов, влюблённых  в не очень красивых девушек и стихи Стахуры, и она решила, что просто поэт выдумал нечто, необходимое ему для его поэзии. На всякий случай спросила мать:
              - Правда ли, что…, а мать расплакалась и сказала: - Гретхен… Её звали Гретхен…
                Она не задала ни одного вопроса – ни тогда, ни когда-либо позже. Может быть,  хотела уберечь мать от огорчений, может быть, по другим, не совсем ясным причинам. В её жизни ничего не изменилось, только появилось ощущение условности.Каждая вещь казалась сомнительной, каждая могла быть чем-то иным, обозначать совсем другое, и происходить совершенно иначе.
                Она ушла от местного поэта.
                Уехала из городка.
                Окончила университет, вышла замуж, и родила сына, которого назвала Игорь.
               

                7.

                Родители из-за Буга не знали Гретхен, она понимала, что отец свёрток принёс не от неё. Откуда принёс – не знает, не спрашивала. Дали? Нашёл? Может быть, он лежал, брошенный, под какими-нибудь дверьми? Он был почтальоном, ездил по сёлам, кто-то  ему сказал, что у кого-то можно взять ребёнка.
                Может быть, это сказал пан Яцковский?
                Пан Яцковский появился в её жизни одновременно с пани Гретхен, когда ей уже исполнилось тридцать лет. Однажды мать из-за Буга вызвала её в городок, и сказала, что с ними хочет увидеться кто-то из Германии.   
             - Это Гретхен – сказала мать.
              Утром на немецкой автомашине приехали две немецкие пани, мать и дочь, обе элегантные, худощавые, ( в макияже) с накрашенными глазами, и старшая из них быстрым шагом, энергично подошла  к матери из-за Буга, ненакрашенной, медлительной и плотной.
            Что-то сказала. Сказала: - Gruss Gott , zweite Mutter, а они догадались, что это значит:  - «Слава Богу, другая мать». Больше не поняли ничего. Стояли вчетвером и смотрели друг на друга, собственно смотрели те три, она старалась не смотреть на обеих немецких дам.
           Вдруг пани Гретхен посмотрела на неё и улыбнулась. Именно тогда она заметила что-то знакомое в серозелёных глазах пани Гретхен, то, что уже должна была бы когда-то в жизни видеть.
                На следующий день она поехала к людям, у которых остановились немецкие дамы; в село под городком.
                Посреди избы стоял большой круглый стол, вокруг сидели гости и пели немецкие песни.
                Её посадили между пани Гретхен и худенькой женщиной с морщинистым лицом и длинными чёрными волосами, заплетёнными в косу. Ей сказали, что женщина с косой акушерка, и стало ясно, что это она тридцать лет тому назад помогла пани Гретхен родить дочерей.
                Людям за столом было весело, и они пели всё громче.
                Пани Гретхен что-то ей сказала, но она не поняла что, так как было шумно и потому, что пани Гретхен говорила по-немецки.
                - Что она говорит? спросила у акушерки.
                - Она говорит, что война это ужас – перевела акушерка вполголоса.
                Пани Гретхен снова что-то сказала, чуть громче, снова и снова, и оказалось, что пани Гретхен всё время повторяет три или четыре слова: -  Krieg ist schreklich Krieg ist sch - Война это ужас, война это ужас, война это…- переводила акушерка, хотя Тереса кивнула, что уже понимает.
                Это было всё, что сказала пани Гретхен.
                Тереса осталась у этих людей на ночь. Её накрыли периной. Впервые в жизни она лежала под периной, ей было жарко, отворила окно и увидела лес.
                Выскочила в окно и побежала в лес.
                В лесу подумала: - Боже, что я вытворяю, мне же тридцать лет и у меня пятилетний сын – повернулась, влезла через окно в комнату и натянула на себя перину.


                8.

                Утром акушерка сказала, что умер пан Яцковский и ей полагается получить какие-то деньги.
                Впервые услышала фамилию – «Яцковский». Не спросила, кем он был, и почему ей от него что-то полагается получить.
                Акушерка выяснила, что это были сбережения, которые он собирал всю жизнь.(он скопил за всю свою жизнь), что их нашли под матрасом пана Яцковского, и что она может взять их себе.
               - Это большие деньги – твердила акушерка. – Гретхен говорит, что они принадлежат тебе.
               - Не хочу этих денег – сказала она акушерке. – Не знаю пана Яцковского. Пожалуйста, попрощайтесь от моего имени с пани Гретхен.


                9.

               О пане Яцковском нам известно немногое. Жил в селе, одиноко,повесился, после его смерти у него под матрасом нашли много денег. Очевидно, в связи с этой смертью появилась в Польше пани Гретхен.
               Тереса не спрашивала её, как звали пана Яцковского. Она не знает, что он делал при жизни и почему повесился. Не знает, почему пани Гретхен приехала на его похороны. Не знает, где он похоронен. Не пытается разобраться, почему ей должны были принадлежать его деньги.

                10.

                После смерти пана Яцковского прошло двенадцать лет. В их жизни пани Гретхен больше никогда не появилась  Вальтер, муж Тересы, говорит, что она не появляется у них не  по обиде, а из деликатности. Чтобы не беспокоить, не бередить раны, не доводить до плача.
              - Но ведь никто не плакал -  поправляет Тереса.
              - Как это никто? Разве мама не плакала?
              - Нет. Спокойно поздоровалась, даже улыбалась…
              - А ты? Даже не заплакала? Это нехорошо – укоряет её муж. – Ты вела себя не так как следует. Есть некоторые ситуации, когда человек должен вести себя соответственно. Появляется пропавшая мать, говорит: - Gruss Gott , значит дочка, поздоровавшись, должна уронить хоть пару слезинок.
            - Я плачу, когда моя мама, эта, из-за Буга, поёт виленские песни. «Bieglo dziewcze szybkim krokiem na swej mamy grуb przyszlo do dom we drzwi puka a macocha kija szuka…» - вот тогда я заливаюсь слезами, а почему я должна плакать из-за «Gruss Gott»?


                11.

               
              Вальтер говорит, что его жена сидит и впала в меланхолию( фрустрирует?). Из-за того, что она немка. Из-за того, что она не немка. Из-за того…
            - Верно только одно – говорит Вальтер. – Когда уже из этой Польши выедут все: поляки, немцы, евреи, литовцы… Когда останется пустое пространство, по которому ветер будет мести стебли соломы, обрывки газет и остатки духа коллективизма… Когда в этой пустоте будут слышны только два голоса, Ярузельского и Валенсы: - «Есть ли хоть кто-нибудь? – они будут взывать, чтобы узнать, остался ли кто-нибудь, кем можно было бы управлять – и тогда отзовётся единственный тоненький голосок: - Я ещё есть, я… Не закрывайте ещё… И это будет голос моей супруги – заканчивает Вальтер.


                12.
               
              Семья Вальтера жила в Восточной Пруссии. Прадеды в Кёнигсберге, деды, родители, тётки и кузены – в околицах Ольштына, в поместье над Косьно Флюс – над речкой Косно;  было ещё и Косьно Зее – озеро, но они жили над Флюс.
             Первыми из  Косьно Флюс выехали три тётки, сёстры отца, которых адмирал Денниц успел эвакуировать в Данию; четвёртая тётка, Фрида, добралась с двухлетним сыном до Кёнигсберга ещё раньше.
             После тёток уехал отец. Он утопил в проруби карабин, на последнем поезде добрался до Кёнигсберга, и, прежде всего стал искать Фриду, самую младшую сестру.
            Новые жильцы её квартиры сказали, что Фрида и её сын умерли от голода во время осады.
            Отец тогда спросил, где их могила, и выяснилось, что  у Фриды нет могилы, потому, что другие изголодавшиеся разделали их трупы, сварили из них суп и съели. – Это были не русские – успел кому-то из кузенов сообщить отец, прежде чем армия-победительница привязала его к двум коням, которых погнали в две разные стороны – это не были поляки… Это чистокровные немцы сварили и съели тётю Фриду и её сына…
            Потом была высылка в Германию.
            Потом – через тридцать лет после войны – выехал пан Липский, который устроил так, что семью матери Вальтера вычеркнули из списка выселенцев, потому, что хоть он и был солтысом ещё до войны, у него были связи…
             После пана Липского выехал пан Гловиньский, сын пани Гловиньской, их соседки, которая говорила матери Вальтера: - Ты, Хильдзю, молись по-польски, потому что Матка Боска не понимает по- немецки…  Отца пани Гловиньской во времена раздела Польши называли варминьским Джимало****, а её сын со своей дочерью эмигрировал в ФРГ, где эта дочка покончила  с собой, потому, что кто-то донёс немцам, что она боролась за то, чтобы Вармия и Мазуры принадлежали  Польше.
              После внука  и правнучки Варминьского Джималы выехал ксёндз Каминьский – тот, что окрестил бабку Вальтера, ибо ей во сне явился  Бог. Вынырнул из-за тучи и произнёс: - Mensch – в отличие от Матки Боскей он знал немецкий язык. – Человече… Ты должен стать католиком… Бабка рассказала про этот сон ксёндзу Каминьскому и умерла, наверно, от потрясения, а ксёндз отпустил ей грехи посмертно.
               После ксёндза Каминьского выехала другая бабка, поскольку нашлись все сёстры отца, эвакуированные адмиралом Деницем – кроме Фриды, конечно. Семидесятилетняя бабка поехала к своему семидесятишестилетнему  мужу, которого не видела тридцать лет; привезла с собой огромный чемодан с землёй из своего сада; в чистеньком немецком садике выполола можжевельник и  розы, рассыпала свою землю, посадила картошку и морковь, и вздохнула с облегчением: - Наконец, бедняга, ты поешь приличный овощной супчик… Когда муж умер, бабка насыпала могильный холмик, но на современном немецком кладбище всё должно было быть плоским. Правление кладбища выровняло холмик, но бабка пришла вечером с тачкой, с собственной землёй, той, из садика, и снова его насыпала. Ночью могилу сравняли, а утром бабка пришла со своей землёй… Через пару недель правление капитулировало, и на современном немецком кладбище есть одна-единственная настоящая, холмиком, варминская могила.
                После второй бабки старший брат Вальтера, Зигфрид, сказал матери: - Ну, мама… - и выехал.
                После старшего брата выехала мать Вальтера. Соседка, пани Гловиньская, говорила ей: - Ты, Хильдзю, молись по-польски, ведь Матка Боска… а сотрудники  по школе, где она, даже будучи на пенсии, занимала попрежнему служебную квартиру, говорили: - Не такая квартирка ожидает пани в той Германии… Так как же, пани Хильдегарда?
                После матери уже никто не выехал: у младшего брата, Хорста, был инсульт, а Вальтер должен был организовать связь скрывающемуся деятелю «Солидарности», потому что было объявлено военное положение.               
                Когда здоровье Хорста ухудшилось, Вальтер сказал деятелю: - Извини, но я на пару дней должен прерваться…- и поехал, чтобы увидеть брата уже без сознания, подключённого к аппаратам, которые могли бы в этом состоянии поддерживать его жизнь в течение двадцати лет. Вальтер сказал врачам, что существование без сознания кажется ему бесчеловечным. Похоронил Хорста над  Косьно Флюс и вернулся к деятелю-подпольщику, который ждал его, не имея связи.
                Когда деятель вышел из подполья, Вальтер стал в очередь перед мебельным магазином, чтобы купить кухонный комплект «Талия». Он стоял в очереди перед мебельным магазином восемь недель, в слякоть и мороз, и когда кто-нибудь отчаивался и пытался уйти, возмущался: - Дезертировать? Лишиться воспоминаний? Эта склейка картона и древесных плит вскоре рассыплется, но гордость, что мы это выдержали, переживёт века!
                То есть, не выгода, и не быт главное в жизни, а, как учил философ, Хенрик Эльзенберг, к которому сразу после приобретения комплекта «Талия» вернулся Вальтер,   - а дух. То, что из человека взвивается ясным пламенем ввысь.