карие радужки лета

/и, просыпаясь утром в двух часовых поясах от тебя, я нахожу на своей подушке
твои черные волосы/


Твои точки в конец моих строк все летят первым снегом.
Мотыльки в темноте робко ищут фонарные губы.
Сигаретами пахнут снежинки. Хотя, вроде, лето
Третий месяц подряд мне целует горячие скулы.

Тут каждый день по-своему смешон, слегка несносен;
И кто-то же нам придумал такую осень:
Листья, холодный дождь, незнакомый тенор,
Заспанный строй облаков по проспектам пеной...
Из опавшей листвы календарной построить кораблик,
Чтоб бумажной кормой танец волн вырисовывал; мелом
Оставляя круги. Только мне ли до этого дело,

Если солнце все так же швартуется в карих причалах.
Я цитирую почерком губы и челки осечки...
А наш Бог все ломает спички, пускает колечки,
Пишет сказки (всегда без конца, но о двух началах).

Через тысячу лет этот город забудет всё наше,
Смажет титры и лица героев короткометражек.
Запрокинет лицо, спрячет в зелень глаза-зонты,
И, пунктиром чертя горизонт, снимет с неба бинты.
Будет маяться, пить; как таксист, пропускать повороты.
Глупый, думал, он нас разлучит – но всего лишь рвал старые фото.

Вспоминай обо мне, если вдруг тебе море приснится.
Я твой маленький феникс, твоя непутевая птица,
На ладонях ожогами каждый мой новый маршрут
По дорогам, которые в точности линии рук;
Помнить – это такое шестое чувство...
Знаешь, глагол «любить» ведь спрягать лучше устно.

И ведь есть же на свете люди с сердцами не в рифму,
Мурлычат под нос тишину, засыпают в метро.
У таких всегда есть пара книг и пустое окно;
Так ответь мне, мой свет, почему, - или, может, за что –
Каждый вывих стихов отдается протяжным минором?

Счастье мое, а что, если птицы тоже поют от боли,
Если все их диезы – зашитые в рифму бемоли;
Что делать со светом в глазах у героев трагедий,
Как быть, если шторм – это просто скучающий ветер,
А легкие вместо воздуха полнятся морем?

...Как будто есть что-то важнее на этом свете
Многоточий в подставленных солнцу твоих ладонях.