Клин света

Кому-то там предписано и можно
вдыхать простор и спорить с высотой,
но есть немало узников, ничтожно
и безнадёжно сущих под плитой.

За четырьмя глухими рубежами,
на четырёх шагах широт и длин
они живут, довольные пижаме,
вдыхая волю света мерой в клин.

Они живут, вполне осознавая,
что есть у света грани и края,
где им не быть вовек, хотя живая
натура жаждет взлёта из жилья.

О как болят клыки, ветрила, жабры!
Как мышцы ноют, как гуляет яд,
и как блудят в тебе брахиозавры,
как кобры мреют, как глаза горят!

Всей этой твари, сущей и пропащей,
даёшь простор - и вдоль и поперёк!
Но неприступной башнею над пашней
безбрежной жизни стынет их мирок.

Я сам той башней заточён и скован -
ломаю в камне крылья и клыки,
ещё живуч, ещё могуч законом
земли и неба - Небу вопреки.

Брожу в застенке, попирая кости,
превозмогая кладбище и склеп
горючим сердцем и кипучей злостью,
у воробья судьбы воруя хлеб.

И, замыкая узницу глазницы
коротким сном вдали от маеты
могучих мышц, скрижалую страницы
и впечатляю мнимое в черты.

Всё, что могу - а мало ли мы можем,
пред вещим сном весны своей хлебнув? -
осуществлю в пылу своём острожьем
и воробью влеплю из клюва в клюв.

Пускай летит в ту заповедь, которой
не я один и не впервой лишён
тупой поправкой подлости матёрой,
собой поправшей Камень и Закон.

Пускай летит, взъерошенный, гонимый
с земли - рогаткой, с неба - сам собой,
над той страдой, что простирает нивой
скалу, стремнину, недра и прибой.