Ганна Кралль. Другие истории

                Ганна  Кралль.

               


                Другие  истории.               


                Миллиметры.               

        Я тогда записал в календаре: « Поблагодарить за книгу пани Кралль»,  и сразу забыл об этом. Так прошло несколько недель, и, проснувшись как-то утром, я подумал: позвоню-ка сейчас.               
               
        Мне не понравился ваш голос.               
      - Пани Кралль, мне не нравится ваш голос, что с вами?                А       А  вы мне говорите:               
      - Ничего особенного, завтра мне надо пройти онкологическое обследование.               
      - В какой части тела? – спросил я. – Я должен знать. Раввин должен знать всё.                Грудь, ага. А какая грудь, правая или левая?               
      - А вам не всё равно? – спросили вы.               
      - Не всё равно, и я сейчас объясню почему.               
        Я был однажды у Любавичского ребе, и просил его помолиться за Суламифь, мою               
кузину. Её должны были оперировать на следующий день, а ребе спрашивает: левая грудь или правая ? Поэтому я знаю, что надо молиться за конкретную грудь, а не за обе.               
        Когда я узнал, о какой именно груди идёт речь, я отложил телефонную трубку и взял в руки Книгу Псалмов.               
        Раскрыл её, не глядя.               
        Я часто так делаю. Не выбираю слова, сама книга должна решить какими словами я должен молиться.               
        Я раскрыл её и стал читать. Прочитал несколько слов и почувствовал, что книга мне говорит: « Не беспокойся, ничего с ней не будет».               
        Книга говорит всегда, надо только её слышать.               
        Я подумал: но ведь у неё значительные изменения, 8 миллиметров…               
        Я открыл псалмы в другом месте и снова стал молиться, и снова слышу: « Хаскель, с этой женщиной ничего не произойдёт, не бойся »               
        Вас удивляет, что Книга говорит с нами?               
        Уверяю вас, разговаривает. Может быть, вы просто не слишком внимательно вслушиваетесь в то, что она говорит.               
        Вас удивляет, что на следующий день у вас не нашли ни одного плохого миллиметра?               
        Я же сразу вам тогда позвонил:               
     -  Пани Кралль, я уже знаю, что с вами всё в порядке.               



               


                2   Эдна.               

           Я упомянул о Любавичском ребе.               
           Поэтому мне припомнилась другая история, кузины Эдны. Она была очень красивая и дружила с моей сестрой Розой. Они учились в немецкой гимназии в Катовицах, в одном классе. Им  нравились одни и те же платья и одни и те же поэты, и они  обе были без памяти влюблены в одного и того же красивого учителя.
           Я выехал из Польши в последний день перед войной. « Дезертируешь?» – спросил меня на границе польский солдат и пошёл доложить офицеру. Он не успел вернуться, поезд тронулся – и я оказался в Румынии.   
           Эдна осталась,
           Я думал, что она погибла вместе со всеми.
           В Нью-Йорке, через два года после войны, раздался звонок:
       -   Это ты, Хаскель? Это Эдна…
           Она звонила из Гамбурга, отыскала меня через Красный Крест.
       -   Приезжай! – закричал я. – Я вышлю тебе документы!
       -   Нет, Хаскель, - сказала она – я медсестра и не могу оставить больных.
           Но всё-таки она приехала. Я ждал её в аэропорту, она обняла меня – и сразу стала оглядываться.
           Она искала Ральфа. Мы ждали больше часа, но никакого Ральфа не было.
       -   Ничего – сказала она. – Он меня найдёт, он знает твой адрес.
           Мы пошли домой, вечером она рассказала мне свою историю.
           Она была в Освенциме. С обритой головой, раздетая донага, она шла с другими женщинами в газовую камеру. Когда она подошла к дверям, один из эсэсовцев кинулся к ней с криком: « Ты здесь? Убирайся! На работу!» - стал её бить и с силой выдернул из толпы. Очнулась она в темноте, в бараке, в наброшенной лагерной робе.
           Мы с женой молчали. Что мы могли сказать человеку, которого забрали у дверей газовой камеры?
           Но Эдна улыбнулась.
        -  Знаешь, кто это был? Ну, угадай, Хаскель.
           Я должен был угадать, кто был эсэсовец, который её спас.
        -  Это был учитель…
           Тот, из немецкой гимназии, из Катовиц. Наш красивый, наш любимый…
           Жена нашла ей место медсестры. Она работала в доме Любавичского ребе, ухаживала за его матерью. Её  восхищала семья ребе, а старушка полюбила её как родную дочь. Можете мне поверить: ни одна медсестра в Нью-Йорке не имела такого места как наша Эдна. Дом Любавичского ребе? Да это не место, это отличие, это высокая честь.
           Так мы радовались два, может быть три месяца.
           Однажды раздался звонок:
        -  Хаскель? Это Эдна. Я в аэропорту, возвращаюсь в Германию. Меня ждёт Ральф.
           Она не отозвалась больше никогда.
           Я не искал её, я понимал, что она этого не хочет.
           Год…больше года тому назад я позвонил в Германию, в еврейскую общину, и попросил телефон еврейского дома опёки над престарелыми. Я спросил:
        -  Может быть, у вас есть Эдна…?
        -  Есть – ответили мне. – И довольно давно.
           Я попросил, чтобы ей рассказали о том, что я позвонил.
        -  Если она захочет поговорить со мной… Если ей нужно помочь в чём-нибудь, позвоните мне.
           Эдна молчала. Вскоре позвонила мне директриса дома:               
        -  Прочтите кадиш по своей кузине.               
           Вчера была годовщина её смерти.               
           Больше я ничего не знаю.               
           Я не пытался узнать, как звали эсэсовца, красивого учителя гимназии.               
           Понятия не имею, кем был Ральф.               
           Существовал ли он вообще? Не знаю.               
           Я не пытаюсь проникнуть в тайны тех, кто выжил.               
   


              3.     Дым.               
            

         
             Я упомянул об Освенциме.               
             Это напомнило мне другую историю: историю цадика из Гуры Кальварии.               
             Я знал его. Лето перед войной он провёл в Мариенбаде и остановился в  пансионате Готлиба Ляйтнера. Мы тоже там  были. Мой отец владел банками в Силезии и Мариенбад был нам по карману. Я приехал туда с родителями и сестрой, а цадик с женой и сыновьями. Он путешествовал всегда со свитой из хасидов. Во время прогулок он очень быстро ходил, погрузившись в размышления, и мы едва поспевали за ним.               
            (Я вспомнил, Zu Gjldene Schloss… Так назывался наш пансионат: «Под Золотым Замком».)               
             Во время войны я находился в Иерусалиме.               
             Я собирался жениться и хотел, чтобы цадик благословил меня перед свадьбой. Он тоже выбрался из Польши, поселился в Иерусалиме, но попрежнему оставался цадиком из Гуры Кальварии. Его жена, пани Фейга Альтер, устроила мне аудиенцию. Она меня помнила, тогда, в пансионате, я расставлял ей лежак. Она не любила солнца, предпочитала тень, и я каждое утро расставлял ей лежак под деревьями. Несмотря на жару, она носила большой парик и наглухо застёгнутое платье. Читая французские газеты, она порой оказывала мне честь, задавая какой-нибудь вопрос. Я отвечал кратко. Я понимал: не пристало  молодому человеку разговаривать с женой цадика.               
            По её просьбе перед свадьбой меня принял Израиль, старший сын, который  впоследствии занял место отца. Он сидел у стола. Поздоровался, спросил о моей невесте – и замолк. Был поздний вечер. Лампа погасла, в комнате стало темно и тихо. Я встал, чтобы выйти и услышал его голос:               
Хаскель, ты боишься остаться со мной в потёмках?               
            Я сел и услышал удар               
           Он ударил кулаком по столу. Потом во второй раз. Потом в третий…Я не видел его, только слышал мерные, сильные удары, один за другим.               
        -   Хаскель – вдруг отозвался он. – Когда-нибудь мы опишем всё это.                В голосе его было отчаяние.               
            Это был июль сорок второго года. Цадик с женой и сыновьями успел выехать, но  его хасиды остались в Польше. Осталась в Польше и жена Израиля с единственным сыном. Они погибли в Освенциме. После войны Израиль приглашал к себе людей, которые пережили Освенцим. Он задавал один и тот же вопрос:               
           - Ты видел дым.               
           - Ты видел моего сына?               
             Он не мог ничего знать ни о дыме, ни об Освенциме, тогда, в темноте, когда я сидел с ним, но в его голосе, в его ударах кулаком  была такая страшная боль, как будто он знал обо всём, что произойдёт.               



            Радомско.               

            Я преклоняюсь перед цадиком из Гуры Кальварии, но отношусь к последователям раввина из Радомска.               
            Ах, разница огромная.
            В Гуре Кальварии придерживаются традиций гневливых цадиков. А Избица, Радзин, Коцк, Радомско, - традиций цадиков милосердных.               
            Шломо из Радомско напоминал нам: когда сожалеешь о грехах  не из страха перед карой, а только из любви к пострадавшему, тебе всё простится. Более того: каждый твой грех признают на Страшном суде за  добрый поступок.               
            Как-то, глядя на грешника, он пошутил: - По правде я завидую тебе. Сколько добрых поступков зачтёт тебе в этом году Судия… На что грешник ответил: - У меня для тебя хорошие новости, через год ты мне будешь завидовать ещё больше. Гневливые цадики, вызывавшие удивление и страх, такие разговоры не вели. А наш раввин относился к людям как к своим друзьям.               
            Наш раввин, Шломо из Радомско, не пошёл на Умшлагплац. Его убили дома, на Новолипье, 31 июля 1942 года.               
            31 июля состоялась наша свадьба.               
            Откуда я мог знать, что в тот день, когда в Варшаве погибает радомский раввин, в Иерусалиме происходит наша свадьба?               


            Ромелиус.               


             Мой будущий тесть готовился к свадьбе. Заказал помещение, пригласил гостей.               
             Это было в июне 1942 года.               
             Роммель в это время одерживал в пустыне свои великие победы. Он приближался к Александрии и готовился к битве  за Палестину.               
             В Иерусалиме воцарился страх.               
             Ахува, моя невеста, привела меня к фотографу. Она сказала: - Если кто-то из нас погибнет, пусть у другого хоть фотография останется.               
            ( Ахува  родом из Польши, из Владимира-Волынского. Слыхал ли я когда-нибудь о Деве, Людмере Мойд? Что за вопрос. Прадед Ахувы был тогда раввином во Владимире Волынском. Поэтому их фамилия Людмер, так по-еврейски назывался этот город. В связи с этим  мне припомнилась интересная история. Этот прадед оставил Владимир Волынский, перебрался в Святую Землю, поселился в горах и стал водоносом. Когда он заболел и перестал носить воду, люди пришли, чтобы узнать, что случилось. Кто-то заметил лежащий на полу листок. Для еврея книга вещь священная, и любая её часть не должна валяться на полу. Листок подняли и прочли. Это был фрагмент Кабалы. – И ты это читаешь? Эдакий простачок и водонос? Так люди узнали, кто он в действительности. Позднее он стал раввином Цфата. Его внук… Ну ладно, историю внука я расскажу как-нибудь в другой раз.               
             Итак, был июнь и Роммель приближался к Александрии. Знакомые говорили моему тестю:                -Какая свадьба? Какие гости? С минуты на минуту нас может уничтожить Роммель,  кто сейчас может думать о свадьбе?               
             В конце июня мы читаем в синагоге четвёртую моисееву книгу, историю Балака. Балак, король маовитян, хотел покорить народ Израиля и попросил пророка Валаама проклясть евреев. Он просил его трижды, и каждый раз Бог говорил Валааму: не проклинай, этот народ благословен.               
            На июнь приходилась также и годовщина смерти раввина Хаима бен Атара, жившего триста лет тому назад. Он прибыл в Палестину из Марокко и писал комментарии к  Библии. Он собрал их в произведении под названием  Свет Жизни.               
            В июне 1942 года в Иерусалиме люди припомнили комментарий Хаима бен Атара к истории Балака               
            Это было предсказание. В нём говорилось о враге Израиля, который будет грозить гибелью всему народу и погубит еврейского Мессию. Он разгромит евреев так, что они не восстанут и через тысячи лет.               
            Имя ему будет Ромелиус.               
            Именно такое. Так будет называться враг Израиля, в предсказании это имя упоминается дважды.
            Однако есть шанс, одна надежда на спасение, писал бен Атар, горячей молитвой, просьбой о милосердии народ сможет победить врагов и спасти Мессию.
            30 июня 1942 года у могилы Хаима бен Атара, на Оливной горе собрались тысячи людей. Я был одним из них. Была там и моя невеста и Берл Людмер, её отец.               
            Долго, в течение многих часов мы молились. Читали псалмы. Молили Бога о том, чтобы страшное предсказание не сбылось.               
            Когда кончилась молитва, мой будущий тесть наклонился ко мне:               
         -  Хаскель, я уже знаю. Свадьба состоится.               
            Это было во вторник.               
            Роммель собирался провести ближайший  уикэнд в захваченной Александрии. Подобные обещания он всегда выполнял. Его африканская кампания была беспрерывной вереницей побед. От  Александрии его отделяли всего шестьдесят миль. Немецкий маршал Кейтель писал впоследствии, что их армия никогда не была так близка к победе.               
             В ночь со вторника на среду Роммель начал наступление.               
             Через некоторое время произошло что-то очень странное…               
             После войны я прочёл очень много книг, чтобы узнать, как это объясняют историки.**               
             Они писали о разбушевавшейся вдруг песчаной буре.               
             Писали об ошибках Роммеля, которых до этого он никогда не допускал.               
             Писали о панике, которая охватила немцев, и об их беспорядочном бегстве.    Роммель, в своём броневике, на передовой пытался повести своих солдат в атаку, но это ему не удалось – впервые.               
              1 июля 1942 года в рапортах немецкого Африканского корпуса появилось новое слово: паника.               
               Этот день – писали историки – был неожиданностью для всех.               
               Но для нас он не был неожиданностью.               
               Это не британские полководцы победили Роммеля.               
               Это мы на Оливной горе вымолили спасение для Иерусалима.               
               Но почему наши молитвы не спасли цадика Шломо из Радомско? Не спасли внука цадика из Гуры Кальварии? Не спасли шесть миллионов других евреев?               
               Не знаю.               
               Я не пытаюсь проникнуть в тайны Божественного промысла.               
    

    *) Хаскель Бессер. Раввин. Родился в 1923 году в Катовицах. Живёт в Нью-Йорке. Один из религиозных руководителей американских евреев.               
  **) О неожиданном поражении Роммеля в Северной Африке 1 июля 1942 года среди многих упоминают: C.E.Lukas Phillips Alamein, London 1962.  W.G. F. Jackson  The  battle for North Africa 1940 – 1943, New-Jork 1975. James  Lucas  War in the Desert, London 1982,               
Barrie Pitt The Crucible of War , London 1982/