Аллофон

Её мотало по стране…
За ней, как нить за Ариадной,
ползла с собой наедине
орава накипи эстрадной.

Её носило по волнам
и разносило по эфирам
с грехом и лихом пополам
во благо немощным и сирым.

Она меняла парики,
сама выдумывала платья
назло толпе и вопреки
бесстыдной скупости распятья.

Её зениц материкам
двух океанов не хватало
из года в год смирять вулкан,
испепелявший опахала.

Она плебейскою рукой
сплеча унизила вериги,
не уповая на покой
в пучине славы и облыги.

От несусветных тиражей
надрыва, хрипа, сплетен, плутней
была всё краше и рыжей,
всё недоступней и распутней.

Законодательница мод
и возмутительница нравов –
то ложку дёгтя сунет в мёд,
то мёдом высластит отраву.

Глядишь, отдастся ни за грош
тупой ораве стадиона –
и миллионы красных рож
ей подвывают упоённо.

К её ногам спешит прибой,
сметая идолов, как спички,
чтоб грянуть ниц перед рабой
величия и обналички.

Уже ни гром, ни вороньё
её при жизни не низложат:
уже и миг и век – её! -
а что-то душу рвёт и гложет.

Так пугачёвская волна
блажит - и точит третий камень
в объятьях радужного сна -
и угрожает зазеркальем.

Когда-то ей хотелось петь
парижской птичкой-невеличкой,
взломавшей клеть, порхнувшей в неть
и - воспалившей море спичкой!

Но ей покоя не даёт
на кухне, в ветоши халата
душа, которая поёт
не нарасхват и без подхвата…