Мы шли по улице. Роскошный храм возник...

Мы шли по улице. Роскошный храм возник,
Как призрак прошлого, очищенный и яркий…
Золотокупольный и солнечный язык —
Языческой душе приятные подарки.
За ними уловить и гул колоколов —
Взволнованная плоть встрепещет в наслажденьи…
Так нежится сам дух, и чувственных оков
Не чует на себе, как будто в усыпленьи…
Мы подошли толпой. «Войдем», — сказал вожак,
И все пошли, крестясь, ступенями собора.
Открылась тяжко дверь, за нею полумрак,
Который поглотил вошедших без разбора…
А я остался вне. Не крестится рука.
Я слишком дорожу тысячелетним жестом
И не могу предать ушедшие века
В притворстве легкомысленном и детском.
Ведь я уже другой — и нет на мне креста.
Другие времена — другое отношенье.
Мной весть получена — и вижу я Христа
Не в храме, не в толпе — висящим в отдаленьи…
И там, где у других цепочка на груди,
Я вижу, у Него кровавый пот струится…
Я не гляжу назад, но говорю: «Гряди!
Тебе, что был лишь сном, я буду очевидцем!»
Распятие — вот Весть! Навек Отцу укор.
Он сил не удержал, что дух уничтожают.
Подведена черта. Всей твари — приговор.
Что сотворил Отец, то Сын перетворяет.
Ведь дух подобен той космической волне,
В которой все, что свет, живет, иное — тщетно.
И потому я не крещусь — не крест на мне,
Я — на кресте, что глазу незаметно.