По гроб жизни

***   ***   ***
               

                Из недавних врагов навербуют «друзей»,
                Анонимки напишут, чтоб легче спалось,
                Будут сплетни глодать, как засохшую кость,
                Будут новым «друзьям» лить на уши елей.

                Чтобы выжить – им нужно других утопить,
                Нужно вырвать кусок у судьбы пожирней –
                Прав – не прав – им бы тявкнуть сейчас  посильней,
                Чтобы лживой победы зловонье испить.

                А на завтра, похмелье по новой залив,
                Отгуляв на все сто –эх, была – не была!
                Мать и дочь, удила посильней закусив,
                Утром снова на грязные выйдут  дела…

                ***   ***   ***
    Она  проснулась и поняла, что спать ей совсем не хочется. Через неплотно задернутые шторы пробивалось яркое апрельское солнце, и влажный воздух, проникая в комнату из распахнутой форточки, наполнил ее ароматом свежести и весны. В ногах, ближе к стене, раскинув лапы, мирно сопел большой рыжий кот Васька, видно придя с ночного свидания под самое утро.
    В доме было  непривычно тихо. Катерина  надела очки, лежащие на тумбочке рядом с диваном, посмотрела  на часы и поняла, что проспала на работу крепко.
     –Тетьлиз, –  крикнула она, зевая и потягиваясь. – Почему не разбудила?
    Никто не отозвался, а тишина в доме показалась   зловещей.
    Катя вскочила, оглядела дом  и заглянула в чулан к тетке. Та лежала на краю кровати, уткнувшись лицом в подушку и свесив на пол левую руку.
    –Э – э – й! , – дрожащим голосом почти прошептала  Катя и коснулась обнаженной руки тетки, которая обожгла ее холодом. С криком отскочив  в сторону, повалив   стоящий у двери стул с одеждой  и запутавшись в упавших на пол тряпках, Катя прижалась к  стене, не видя перед собой ничего, кроме бездыханного, какого-то очень маленького  тела, лежащего на кровати.
    Зазвонил «сотовый», и Катерина попятилась  на доносившийся звонок, не отводя  испуганных глаз  от того  места, где лежала Елизавета Петровна.
     Машинально взяла телефон и посмотрела на табло.
     Так и есть, звонили с работы. Она сняла трубку и глухим голосом ответила: «Сегодня прийти не смогу…». Хотела еще что-то добавить, но не нашла нужных слов и отключила телефон совсем. Потом вошла в чулан, опустилась на пол перед  кроватью и осталась сидеть неподвижно, не испытывая ни боли, ни горечи, ни отчаяния, словно пустота взяла ее в свои цепкие лапы и не желала отпускать.
 И вся ее жизнь какими-то несвязными обрывками выплывала из ее памяти так отчетливо, будто она смотрела цветной фильм из своей жизни.
                1.
     Катерина познакомилась с Женей  в парикмахерской, куда та зашла однажды подравнять волосы. Отношения сложились теплые, и  потом Женя старалась приходить в ее смену, а чуть позднее, когда мастер дала ей свой номер телефона, - по предварительному звонку.
    Единственным неприятным моментом была Катеринина  необязательность. Она могла опоздать на час, и Жене приходилось дожидаться ее в сквере рядом с парикмахерской. Бывали случаи, когда Катя не приходила вовсе, не предупредив заранее.
     В тот сентябрьский полдень Женя встретила Катю случайно в сквере, который в народе назывался «мокрым». Катерина сидела на скамейке и тянула из банки пиво.
    ----Все никак не могу Вас застать. На работе мне сказали, что Вы уволились, - первой заговорила Женя.
   ----Да, я уже три с лишним месяца нигде не работаю. Вот только вернулись из Уфы, ездили отдыхать,- как всегда вяло ответила Катя и протянула Жене пачку фотографий с места отдыха. Настоящий шабаш: с кострами и переодеванием в немыслимо-замысловатые одежды, «боевой» раскраской и прочими атрибутами папуасьей жизни. В этих оргиях Катерина занимала не последнее место и, судя по снимкам,  пользовалась среди неформалов заметным авторитетом.
----Что же вы там делали так долго?
----Да так, тусовались. Компания прикольная.
Женю всегда удивлял довольно небрежный тон и сленг Катерины, хотя внешне она не производила впечатление разбитной девки – тусовщицы.
 -----Как Вы живете так смело, и не боитесь ездить  «автостопом»? А деньги?
----Чего бояться – все свои. Я еще машинисткой вечерами подрабатываю – печатаю курсовые, дипломы и прочую фигню. Коплю на лето, - сделав очередной глоток пива отозвалась Катя.
----А как же стаж?
----До пенсии еще дожить надо, а деньги нужны сейчас.
И здесь Женя произнесла фразу, за которую потом ей пришлось дорого заплатить:
---- Нам в лабораторию при больнице нужен сторож. Не хотите поработать? И стаж будет идти, и деньги, хоть и небольшие. День свободен, можно еще где-то подкалымить, а до ночи там и попечатаете, пока дежурите.
    Катя согласилась сразу, но сказала, что ей нужно будет временами отлучаться, и на этот случай предложила  вместо себя родную тетку-пенсионерку.
    Так она оказалась сторожем в горбольнице № 1, получив не только постоянный заработок, но и на случай резерва замещающую ее Елизавету Петровну. 
                2.
               
Катюше было чуть больше года, когда родители погибли в автокатастрофе.
    Кроме родной сестры матери – Елизаветы Петровны у девочки родственников не было. Тетка жила одиноко, без семьи и детей, но племянницу взять согласилась, оформила опекунство и даже стала получать на ее содержание какие-то деньги. Катюшу перевезли жить в Махачкалу.
Была Елизавета Петровна человеком жестким, а отсутствие опыта общения с детьми не могло  не сказаться и на  воспитании племянницы, которую она иначе, как Катька никогда почему-то не называла.
 Тетке было далеко за сорок, когда пришлось осваивать азы материнства, к которому у нее от природы тяготения не было. Малышка принесла много хлопот и лишила ее привычного ритма жизни, посягнув на желанную свободу. Соседи замечали прохладное отношение к девочке, но помочь ей ни в чем не могли, только жалели украдкой, да подкармливали иногда чем-нибудь сладеньким.
Катюшка росла тихим и замкнутым ребенком, словно понимала несмышленым умишком всю безрадостность своего пребывания у родной тетки.
 Она помогала по дому, старалась хорошо учиться и доставлять как можно меньше хлопот тете Лизе. Та держала ее в строгости, могла и прикрикнуть, и ремнем поучить. Что было редкостью для Катерины – так это теплое душевное слово. Она привыкла к такому обращению и, кажется, даже не обижалась, полагая, что в детдоме было бы гораздо хуже.
                3.
   Когда начался дележ Советского Союза, в Дагестане русским оставаться было   опасно, и Елизавета Петровна стала решать вопрос переезда в Россию.
Катя бросила институт, потому что жить на стипендию ей было тяжело, а Тетьлиза категорически отказалась ее содержать дальше.
А потом она влюбилась и, кажется, серьезно. И этот взрослый человек дал ей столько тепла и окружил таким участием, которого она отродясь не чувствовала. Им было хорошо вместе, и даже то обстоятельство, что человек был женат, никак не отпугивало Катю.
Узнав о романе племянницы, Елизавета Петровна словно озверела. Она пришла в такое бешенство, что Кате впору было уходить из дома.
 То ли прошедшая впустую молодость тетки на фоне светящейся счастьем Кати так удручала ее, то ли не так, как хотелось, сложившаяся личная жизнь, но Елизавета Петровна начала понемногу выпивать, а вскоре и совсем пристрастилась к этому делу.
----Связалась с кобелем,- орала она на Катьку.- Выходи замуж и иди на все четыре… Хоть на пять… Я с тобой валандалась, может, поэтому и замуж не вышла…А она – вишь какая шустрая, мужика женатого завела. Позор-то какой! О переезде думать надо… Все на меня повесила, ни стыда, ни совести!
Катя молчала, только стала еще более замкнутой.
Когда все бумаги к переезду были готовы, Катерина поняла, что ждет ребенка. Поняла она так же, что это вызовет такой гнев со стороны тетушки, о котором ей страшно было даже подумать. Она не говорила до последнего, потому что решила ребенка оставить – хоть один родной человечек у нее будет. Но дольше скрывать было нельзя, да и соседи стали коситься и перешептываться. Дошло до тетки.
----Ты думаешь, я тебя с приплодом отсюда повезу? Ты что за подарок мне сделала? Экая радость! Кто твою Приблуду кормить станет? На мою пенсию сядешь? Ты и без того по гроб жизни мне обязана… Мне тебя одной хватило – во! – и она сделала движение ладонью по горлу.
Конца тирадам не было.
Тетка поставила условие, что с ребенком Катьку не повезет, а оставаться ей в Махачкале было не у кого.
В порядке компромисса, потому что избавляться от него уже было поздно, приняли решение ребенка Катьке родить, но оставить там же, в роддоме, написав отказную. И только в этом случае ей будет позволено выехать с теткой из Дагестана.
Едва оправившись от родов, оставив ребенка в больнице, Катерина сбежала ночью домой и больше о себе не заявляла. А через неделю они с Елизаветой Петровной вылетели на новое место жительства. 
                4.
Стресс после родов, отказ от желанного ребенка, тоска по разрыву с его отцом и тяжелый переезд не могли не сказаться на здоровье Катерины.  Едва обустроившись на новом месте, она на полгода попала в больницу с тяжелым психическим расстройством, приняв на себя еще большую порцию гнева тетки, состояние которой к тому времени было серьезно отягощено старческим психозом.
Катерина все чаще ощущала на себе изменения, которые происходили в  личности тетки, ее непомерный  эгоцентризм и патологическую скупость, которые  проявлялась даже в незначительных мелочах. Елизавета Петровна  утрачивала какие-то  индивидуальные свойства характера. Уровень ее суждений вызывал у Катерины не только раздражение, но и тревогу за нее. Все чаще Тетьлиза впадала в злобно-ворчливую депрессию, стала подозрительной и еще более своенравной, усиленно проявляя  деспотичность и жестокость и без того не легкого характера. Она все время ждала подвоха со стороны окружающих, ее обуревали непреходящие  сверхценные  идеи, о которых она могла говорить, истязая Катю  бесконечными откровениями.
В момент обострения  болезни Елизавета Петровна вела бесконечные тяжбы теперь уже с новыми соседями, яростно обличала «своих врагов», невесть откуда взявшихся, и постоянно сопоставляла какие-то «факты», что с очевидностью свидетельствовало о наличии у нее тяжелого недуга, хотя окружающим  от этого легче  не становилось.
   В  атмосфере сутяжного бреда родной тетки вынуждена была находиться Катерина, которая выписалась из больницы  совсем другим человеком.
               
***   ***   ***
  Новый город не радовал. Казалось, она потеряла всякий смысл и интерес к   жизни. Тоску по прошлому у нее в больнице отбили напрочь, поэтому жить ей пришлось начинать как бы с чистого листа.
   Она и начала, став  неформалкой и  пофигисткой, как сама себя любила называть. Жила, как хотела, без особой оглядки на авторитеты и моральные устои.
    Катя снова решила поступить в ВУЗ на психфак и вполне бы могла в недалеком будущем стать знатоком человеческих душ, если бы отучилась до конца,  но она не захотела обременять себя зубрежкой разных, как ей казалось, ненужностей, и институт бросила, получив взамен справку, что когда-то имела к нему отношение.
    Ежедневная отсидка «от сих до сих», пусть и в желанном  ВУЗе, никак не вязалась у Катерины с ее представлением о свободе личности.
    Отучившись наскоро на парикмахерских курсах, она пошла зарабатывать, благо, что на тот период частные парикмахерские росли как грибы, и недостатка в работе у нее не было.
    Работала Катя за наличные деньги, часто – без оформления трудовой книжки, не особенно заботясь о стаже. Словом, жила сегодняшним днем, потому что «живые» деньги были гораздо важнее далекой пенсии в перспективе. И еще, что было для нее особенно ценно, ей обязательно нужно было освободить лето, и никто не мог ей предоставить законного отпуска на все три летних месяца, поэтому и выходило, что за шесть лет работы у нее в трудовой книжке оказалось больше четырнадцати записей.
    Летом они собирались тесной компанией и отправлялись путешествовать по бескрайним просторам России аж до самого сентября, чаще «автостопом», чтобы не тратить деньги на дорогие билеты. Места для отдыха выбирались, как правило, подальше от населенных пунктов, где-нибудь возле лесного озера, в малодоступном цивилизованным туристам месте.
                5.
 Однажды, вернувшись в город далеко заполночь,  прилетела в больницу, где ее подменяла тетка, перекусила наскоро и отключилась в полном смысле этого слова.
Утром дежурство заведующей сдавала Елизавета Петровна:
---Извините, ради Бога… Катька приехала поздно, почти под утро… Я ее сейчас разбужу, а то ведь будет спать до обеда…
Елизавета Петровна суетливо извинялась и нервничала.
---Пусть поспит, - спокойно ответила заведующая.- В тот кабинет пока не будут входить, я распоряжусь.
----Ой, спасибо, Евгения Львовна! Мы с Катькой Вам по гроб жизни обязаны… – запинаясь благодарила Елизавета Петровна.
Евгения Львовна повесила на дверь записку почти комического содержания: «Не входить – спит Катерина».
 Коллектив лаборатории был невелик и отношения в нем царили гуманные, поэтому к подобной просьбе отнеслись с пониманием и даже без иронии. Спит, так спит, ее дело. Она никому не мешала.
Катя  действительно проспала до обеда, и проснувшись, не сразу сообразила, где находится и почему лаборанты в сборе. Ей пожелали доброго утра и предложили чаю, от которого та смущенно отказалась.
Она поднялась к заведующей с извинениями, но Евгения перевела все в шутку и отправила сторожа домой.
                6.
     В декабре сотрудники лаборатории  решили сделать ремонт.
     Уже второй год, как они переехали в отдельное, более просторное,  здание на территории больницы, которое многие годы не эксплуатировалось и долго использовалось в качестве сарая. Финансирования не предвиделось, и коллектив принял решение сделать ремонт на свои деньги, потому что дальше работать в этом сарае становилось невозможным, и  это не соответствовало никаким санитарным нормам.
  Из экономии фонда зарплаты заведующая сделала премию по итогам года, и  на эти пять тысяч наняли частного мастера, который  взялся привести помещение в божеский вид – хоть как-то, косметически.
     Работа началась. Лаборатория постепенно преображалась, а сотрудники, нисколько не отчаявшись, что не получили деньги на руки, радовались тому, что в новом году будут работать почти в цивилизованных условиях. Настроение было хорошим вдвойне: и от надвигающегося праздника, и от приближающегося окончания ремонта, который  после праздников должен был завершиться.
        За два дня до праздника ремонт отложили, чтобы и мастер успела подготовиться  к встрече Нового года.
    А седьмого января Евгения Львовна пришла к обеду  сменить дежурившую в праздник Катерину, чтобы отпустить ее с половины дня. Праздник все-таки. Это было ее доброй воле, потому что по графику стоял рабочий день Чернобайцевой.
      Женя пришла чуть раньше, и то, что она увидела, повергло ее в ужас.
      Ее встретили два молодых человека, и на вопрос: «Что вы тут делаете?» ответили невпопад: «Сейчас придет Катя» и  быстро куда-то скрылись. Через мгновение, пошатываясь,   в  растрепанном виде, не причесанная и  не вполне понимая, что происходит, перед Евгенией возникла   Катерина. Она была пьяна.
      Что было дальше,  Женя не могла  представить в самом страшном сне.
      Она остолбенела.
      Посреди вестибюля стоял разобранный, очень старый диван сторожей, который никогда не раскладывался по причине его ветхости. На столе, залитом вином,  валялись банки из-под пива, упаковки от сухпродуктов,  пустые бутылки. На полу предательски краснели пятна  от красного вина и застывшие бляшки  парафина. Видимо, молодые люди гадали в ночь на Рождество. Но самое страшное – стены, покрытые водоэмульсионной краской, еще такие свежие и яркие, были здорово забрызганы все тем же красным вином, которое отмыть было невозможно, потому что краска была не масляной. Такие же следы празднества носили на себе два больших сейфа, стоящих в вестибюле. 
       Появление Катерины в столь неожиданном виде и окружении…Жене стало неловко оттого, что она стала свидетелем чего-то очевидно-неприглядного. 
      Она отчетливо видела, что их радости по поводу только что отремонтированного помещения, пришел конец, а денег на переделку больше не предвиделось.
      Ей было стыдно перед коллегами, потому что этот бардак и порчу еще не совсем доделанного ремонта нанесла лаборатории ее, Женина, знакомая, которой именно заведующая создавала на работе такие благоприятные условия. И как ей, Евгении Львовне, теперь смотреть в глаза сослуживцам, премия которых была пущена на столь благое дело напрасно?..
    Именно потому, что Катерина была ее знакомой, Женя не стала вызывать милицию, сразу отрывать работников от праздника для составления Акта, фиксирующего Катин беспредел. Женя даже не попросила Катерину написать объяснение, хотя вряд ли та смогла это сделать в тот момент по причине своего состояния.
      Чернобайцева схватила тряпку и, нетвердо стоя на ногах, пыталась отмыть пол. Кавалеры куда-то исчезли.
   ----Катя, идите домой… Я сама уберу… Потом поговорим…
   ----Я сейчас замою, - растерянно лепетала Катя, но ни руки, ни ноги не слушались ее.
----Прошу Вас, уйдите, Катя. Все потом. Поговорим в день следующего Вашего дежурства, а сейчас – ступайте.
    ----Евгения, вы извините, но я, наверное, больше не приду.
Это были последними словами Екатерины Чернобайцевой.
   Когда Женя осталась одна, она села на разобранный, стоящий посреди комнаты диван, и заплакала. И лишь придя в себя, минут через тридцать, немного успокоившись, вызвала на работу двух близко живущих с лабораторией сотрудников, чтобы зафиксировать произошедшее, в глубине души надеясь, что инцидент утрясется как-то мирно. О том, что Катю придется увольнять по статье, Женя и думать не могла.
                7.
   Это заказное письмо, которое пришло на имя Катерины из лаборатории и которое тетка категорически запретила ей получать… И, кажется, впервые в жизни она ослушалась ее, причем, ослушалась тайно. Пошла на почту и письмо взяла. И читала ночью украдкой, чтобы никто не заметил, а потом убирала в свой рюкзак и носила с собой ежедневно, когда уходила из дома, чтобы не дай Бог, его не увидела Елизавета Петровна. Оно стояло перед глазами Катерины не один месяц и обжигало ее каждой строчкой и буквой.
                Уважаемая Екатерина Васильевна!
  Мы, нижеподписавшиеся, коллектив лаборатории районной больницы №1 г. Ляховска, вынуждены обратиться к Вам письменно, поскольку после инцидента, произошедшего в Ваше дежурство, Вы не желаете показываться на работе, а присылаете для урегулирования конфликта Вашу родственницу–Зыкову Елизавету Петровну, которая не может адекватно оценивать сложившуюся ситуацию.
 На наше заказное письмо, отправленное Вам, мы, похоже, так и не получим ответа, т.к. на почте нам сказали, что за письмом по извещению Вы  не приходите. Видно, и  не собираетесь.
 Нам хотелось бы ответить лично Вам на то клеветническое письмо, полученное от Вашей родственницы.
 Странно то, что уладить Вами созданную ситуацию Вы не желаете самостоятельно. Почему? Вам далеко не 15 лет, чтобы не уметь отвечать за свои проступки.
 Итак, давайте по порядку.
 Во-первых, Вы, Екатерина Васильевна, были приняты на работу, и  вина директора заключается в том, что Вашей тете БЫЛО ПОЗВОЛЕНО подменять Вас в дни Вашего ЧАСТОГО отсутствия. И это было оговорено заранее. Елизавета Петровна обвинила коллектив в издевательстве над вами обеими. Нам кажется, что вышеизложенный факт  уже говорит не об издевательстве, а о расположении к вам.
Думаем, что Вы не посмеете отрицать и  тот   факт, когда однажды Вас не стали будить после ночного дежурства, и сотрудники вынуждены были не входить в свой рабочий кабинет до 12 часов дня только потому, что там досыпали Вы. Кажется, это тоже говорит не об издевательстве над Вами. Нами делалось все, чтобы и Вам, и Вашей тете, было уютно и комфортно на работе...»
Так это было, и в письме по этому поводу все сказанное было правдой.
Катя снова перевела взгляд на письмо.
«Во-вторых,- говорилось в нем,- давайте вспомним еще один «акт издевательства» над Вами. Коллектив лаборатории пошел Вам навстречу, когда Елизавета Петровна, вынужденная подменять Вас в очередной раз, попросила разрешения приводить с собой котенка, потому что боялась оставаться одна. Ей позволили. Она привела двух, - ей позволили и это. Скажите, пожалуйста, в чем заключается наше издевательство над вами?
Дальше всем хорошо известен тот инцидент, когда ей в вежливой форме было сделано замечание УБИРАТЬ ЗА КОШКАМИ, А НЕ ОСТАВЛЯТЬ ИХ «ДЕЛА» в горшках из-под цветов, накрывая банками, чтобы не было видно. Мы никогда не говорили Вам о том, что нам пришлось выбросить самую большую розу, которая была украшением вестибюля больницы, потому что кошкины «дела» так впитались в землю, что при поливе цветка с новой силой источали «аромат», а заменить землю у нас не было возможности. Более того, Ваша тетя почему-то (почему?) пришла в страшное негодование после того, как ей сделали вполне справедливое замечание и неоднократно звонила в лабораторию, оскорбляя КАЖДОГО, кто брал трубку, обвиняя в бесчеловечности, в том, что «никто не прошел тест на человечность» . Словом, краснобайному возмущению Елизаветы Петровны предела не было, но мы и на это закрыли глаза, хотя, наверное, возмущаться нужно было нам…»
Катерина смотрела на письмо и опять не могла не признать справедливости его содержания.
                8.
     А с  кошками действительно вышел и смех, и грех.
     Елизавета Петровна, вынужденная подменять племянницу в связи с ее частым и длительным  отсутствием на работе, боялась ночевать одна.
 –  Вот если бы мне разрешили приводить с собой кота, мне было бы не  так страшно, - обратилась она как-то к заведующей  с неожиданной просьбой.
     В коллективе  подумали и смирились, потому что сторожа в их заведении были на вес золота. Они согласились и с тем, что Елизавета Петровна пришла на очередное дежурство не с одним маленьким котенком, а с двумя подростковыми котами, которые сразу решили закрепить за собой охраняемую и ими территорию. Таков закон природы, и против него никуда и никак. Коты вели себя вольно, как и полагается котам. Елизавета Петровна перестала бояться, а сотрудники начинали каждое утро с дезинфекции своих рабочих мест и  ждали, когда же вернется Катя.
                ***   ***   ***
      Эту записку Евгения Львовна получила от Зыковой в конце рабочего дня, когда Елизавета Петровна пришла заступать на смену вместо снова уехавшей куда-то  Катерины.
   ---Вы обязательно прочитайте…Пожалуйста…Наверное, это бред…Но я буду ждать Вашего ответа,- запинаясь говорила Зыкова.
   ----Прочитаю, прочитаю…А что здесь? – удивленно спросила Женя.
   Елизавета Петровна ответила что-то невнятно, Женя сунула записку в карман и пошла домой.
     Прочитала она ее только на даче, едва вспомнив о записке, в последний момент брошенной в сумку перед отъездом на дачу.
    Действительно, содержание ее напоминало бред, но чего хотела от Жени Зыкова, передав ей эту записку, написанную на клочке какой-то старой бумаги, она так и не поняла, а голову забивать себе этим не стала.
                «Евгения Львовна!
Простите мой бред: я – в «цивильном» Ляховске, а Катька  - черте где – в Карелии. Позвонила с какого-то пункта, да я не поняла. Они живут в палатке где-то на берегу Ладоги, кругом – ни души, а «Комсомолка» пишет о медведях в Пскове и каких-то аномалиях. А я боюсь ночевать в лаборатории…Мне даже стыдно…Сравнимо ли мое положение с ее?
Скоро из путешествий вернется Катька, и мое временное присутствие в лаборатории закончится…Я, временный сторож, а как бы мне хотелось работать здесь постоянно…
      С уважением, и.о. сторожа Зыкова - томичка.»
    Стояла ее подпись, идентичная той, которая потом стала появляться во всех судебных бумагах и уже свидетельствовала обратное.
                ***   ***     ***
----Прочитали? – спросила Зыкова Евгению при первой же встрече.
----Прочитала. Ничего не поняла, если честно, - коротко ответила Женя.
----Катька вернется, и я уйду…Если б вы позволили мне ее иногда подменять во время отъездов, нервничая говорила Зыкова.
----Да вы успокойтесь, Елизавета Петровна. Катя приедет, тогда и решим. Пока вам ни в чем не отказывали, и я не вижу причины для беспокойства, - ровно ответила Женя и пошла в свой кабинет.
                ***   ***   ***
Причины появились позднее и точно соответствовали поговорке «Не делай добра – не получишь зла», но жить по волчьим законам Женя пока не умела.    
                9.
    Вторую неделю Женя была в отпуске, который отдыхом назвать можно было с большой натяжкой и только потому, что не нужно было ходить на работу. Телефон разрывался ежедневно, потому что в лаборатории шел ремонт, и участие заведующей в нем было неизбежным. К тому же, приходилось решать и массу мелких проблем, так или иначе требующих ее участия. Две недели такого «активного» отдыха показали Жене, что отпуск, если действительно хочешь отдохнуть от работы, лучше проводить за пределами города.
     Снова зазвонил телефон.
    «Наверное, опять с работы»,- подумала Женя, наскоро вытирая руки от мыльной пены. Она   не ошиблась.
 – Евгения Львовна!.. – голос Елизаветы Петровны Зыковой  нервно дрожал. – Я больше на работу не выйду, – говорила она торопливо, комкая слова и сбиваясь на скороговорку. – У вас там нелюди работают. Мне запретили приводить кошек. Обвинили в том, что они нагадили, но этого не может быть, я за ними слежу. Короче, меня завтра не будет, - резко подытожила она,  положив  трубку, и нервный голос Елизаветы Петровны сменился короткими гудками.
  Ответить или продолжить разговор Евгения не могла, потому что Елизавета Петровна звонила с мобильного, номера которого Женя не знала.
    Она позвонила на работу узнать, в чем дело. Трубку взяла завхоз:
---- Вы бы знали, какая тут вонь стоит…Ее кошки нам все цветы загадили, а она, вместо того, чтобы убрать, прикрывала все банками сверху. Не продохнуть, честное слово.  – Зинаида Сергеевна едва сдерживалась от возмущения. –  И рыбой тухлой несет, даже слезы из глаз…Мы ей сказали, чтобы пришла и убрала, а вместо этого она всех нас оскорбила, сказала, что «мы тест на человечность не прошли». И звонит через каждую минуту, обзывает нас. Судя по голосу – пьяная. Что делать-то?
    Что делать, Женя не знала, потому что найти сторожа вот так, вдруг – было проблемой. И потом, Елизавета Петровна в данный момент подменяла отсутствующую Катерину, поэтому даже увольнять пока было некого. По большому счету, Елизавета Петровна  сейчас выступала против племянницы.
      Женя позвонила Марии Ивановне,  второму сторожу,  и попросила ее выйти поработать, пока ситуация не проясниться. Та согласилась.
Звонков от Елизаветы Петровны больше не было. Правда, в тот же день она прибежала в больницу, накричала, оскорбив еще раз сотрудников, взяла свои вещи и ушла, оставив после себя  нехороший осадок и  устойчивый шлейф какого-то дешевого  вина.
«Веселенький отпуск», – подумала Евгения и принялась достирывать белье. 
     Катерина   вернулась через пять дней, продолжила работать, и инцидент с котами  стал забываться. В  том, что с Елизаветой Петровной  поступили не по-человечески,  Катя подумать не могла, потому что хорошо знала Женю и тех, с кем теперь  работала. Но лучше всего, конечно, она знала свою тетушку, которую боялась смертельно  и не смела ей перечить, поэтому опровергать ее обвинения в недобром к ней отношении не стала.
                10.
     «Стоит напомнить,- говорилось в письме, - что Ваша тетя «подставила» Вас в случае с  кошками, отказавшись выйти на дежурство, хотя она подменяла  Вас. И уже  за Вашу родственницу вынуждена была  работать другая сторож. Табельщик же  ставила рабочие часы Вам.
 Может, в этом выразилось наше издевательство над Вами, Екатерина Васильевна?
Еще один «жест доброй воли» по отношению к Вам. За те дни, пока Ваша тетя  «бастовала» и не выходила на работу после «кошачьего конфликта» , Вы получили зарплату в полной мере, не отдав часть денег тому человеку, кто «прикрывал» уже не Вас, а исправлял огрехи Вашей тетушки. Вы обратились с просьбой отдать  деньги позднее, потому что полученные  уже потратили. И  в этом случае пошли Вам навстречу, и согласились подождать. Теперь же, когда Вы покидаете работу, Вы почему-то сказали пожилому человеку, что ЭТОТ вопрос Елизавета Петровна будет решать через адвоката.
 А  если НЕ ЧЕРЕЗ АДВОКАТА, А по  СОВЕСТИ ?
Причем здесь адвокат? Разве он работал за Вас, когда Вы понадеявшись  на помощь родного человека, уехали на время, оставив ее работать вместо Вас? Разве адвокату НЕ ПОСТАВИЛИ ПРОГУЛЫ, пока Ваша тетя  не выходила на работу?
   И почему Вы не обратились к адвокату заранее, когда решили устроить в лаборатории «Варфоломеевскую ночь»? Может, ваш адвокат отсоветовал бы?! Да наверняка не поддержал, честное слово.
 Вы нарушили пункт 3.3.8 Трудового договора, который гласит: «Сторож обязан бережно относиться к имуществу Работодателя и других работников, принимать меры к предотвращению ущерба». Вы же создали все условия, чтобы ущерб стал возможен: пригласили компанию и отмечали праздник с распитием спиртных напитков.
 И когда Вы, Екатерина Васильевна, просили бухгалтера освободить помещение, потому что торопились  «начать отмечание» (прилагаем ее свидетельство), Вы ведь не советовались с адвокатом?
 Почему же там, где Вам идут навстречу, Вы в ответ гадите? Чем Вас обидели? Почему Вы, взрослый человек, толкаете вперед себя, как тяжелую артиллерию, Вашу старую тетку, которая склонна обвинить нас во всех тяжких?»
Катерина читала письмо, и мороз пробегал по ее коже. Ни одной строчки в нем она не могла опровергнуть, ни одной буквы. Ей было стыдно. Уже не только за себя, но и за тетку, которую она не толкала напролом, « как тяжелую артиллерию», а из последних сил старалась смягчить ее натиск. Она готова была провалиться сквозь землю и уж во всяком случае не переступать больше порога больницы, чтобы не видеть глаз тех, кого теперь с жадностью поливала грязью Елизавета Петровна.
Катерине уже  не нужны были  ни деньги, ни трудовая книжка. Только бы исчезнуть из лаборатории  навсегда. И она не однажды говорила заведующей  об этом по телефону. И настойчиво просила Тетьлизу не ввязываться, оставить все, как есть. Но Елизавета Петровна давно подружилась с бахусом, поэтому скромная пенсия  никак не удовлетворяла ее желаний. И она решила действовать.
                11.
 Зыкова пришла в лабораторию утром, застав там заведующую и врача-лаборанта.
---- Я принесла заявление от Катьки по собственному желанию, - сказала она и положила на стол очень мятый, с рваными краями клочок бумаги. – Вот! Прошу выдать мне расчет и ее трудовую.
-----Как – по собственному?- удивилась Евгения. – Она должна написать объяснительную, сама прийти. Так же не делается. Ей, наконец, нужно извиниться перед пожилым человеком, который за нее ликвидировала последствия праздничной ночи. И потом, доверенность должна быть заверена нотариально.
----Катька  сюда больше не придет, это я Вам говорю точно. А на нотариуса у нас нет денег. Прокурор мне сказал, что я имею право все получить вместо нее.
 Елизавета Петровна перешла в наступление и сдаваться не собиралась:
----- Если она виновата, то и увольняйте по статье, пусть ей это будет наукой. А расчет отдайте.
----Вам Катю не жалко? - спросила Женя.- Вы же ей жизнь этой статьей испортите. Пусть придет сама, мы с ней все решим.
 ----- Она не придет, я же сказала,- нервно говорила Елизавета Петровна. И тут же стала звонить Кате:
----Они тебе тут статью шьют. Сюда больше ни ногой. Я пойду в суд.
----Катя, это ложь,- в один голос закричали заведующая и молодая доктор, но трубка уже была повешена.
----Зачем же Вы врете?- только и смогли спросить они Елизавету Петровну.
Она не ответила, пообещав на прощание: «Ничего, суд разберется».

                ***   ***   ***

    А потом пошли шантажные письма, угрожающие звонки грязные анонимки, в написании которых Елизавета Петровна нашла подобных  себе союзников, после чего шила в мешке уже утаить было нельзя, и авторы анонимного творчества вскоре стали  известны.
  Правда, по анонимкам исправно приезжали, но подтверждения написанному не находили. Зато Елизавета Петровна  крепко отмечала с Сергеевной каждую отправленную в инстанцию кляузу.
     Иногда Елизавета Петровна приходила в лабораторию с очередной  неграмотной доверенностью, и,  будучи в крепком подпитии угрожала и требовала, требовала и угрожала.
     А когда явилась в глубоком  похмелье в горздравуправление, то  так и ушла ни с чем, потому что в силу много выпитого не могла сформулировать цель визита.
                12.
 ----Смотри-ка, Катюх, что я им тут наляпала! Пусть отмываются, если смогут. А не смогут – опять же наша взяла. Ты еще тетки своей не знаешь! – радостно сообщила Тетьлиза племяннице.
      Вскоре в лабораторию пришло письмо, в котором помимо прочих гадостей и клеветы  говорилось, что Елизавета Петровна, устав ходить за трудовой книжкой и деньгами племянницы (то, что у нее не было доверенности ни разу, она в расчет не принимала) и   протестуя против издевательства, произвола и беззакония,  испытав при этом моральный ущерб совершенно немыслимых размеров,  объявляет у стен больницы голодовку, на которую, как на шоу,  приглашает и СМИ, и  прокуратуру, и еще много-много всякого люду.
     Катерина не могла не принимать участия в гнусных делах тетки, потому что с малолетства считала, что обязана ей по гроб жизни. Она исправно  набирала тексты кляуз на компьютере, придумывала нелепые, заведомо лживые пасквили и с содроганием ждала завершения этой волокиты, так и не появившись больше в лаборатории.

                13.
И последнее. Мы  еще РАЗ ГОТОВЫ ПОЙТИ ВАМ НАВСТРЕЧУ, чтобы не портить Вам трудовую увольнением по статье. (Мы настолько долго «издеваемся» над Вами, что проблема Вашей трудовой больше волнует нас, чем Вашу родную тетушку).
 Просим (почти взываем!) Вас  САМОСТОЯТЕЛЬНО прийти для разрешения ситуации. Мы готовы принять от Вас (и только от Вас) заявление по СОБСТВЕННОМУ желанию  ВМЕСТЕ  С  УСТНЫМИ  ИЗВИНЕНИЯМИ  ПЕРЕД  КОЛЛЕКТИВОМ  лаборатории.. Мы готовы пойти даже на это!
     Уверяем Вас, что отнюдь не любовь к эпистолярному жанру движет нами в переписке с Вами. Мы  ВЫНУЖДЕНЫ  дать эти показания и готовы обнародовать их, если это будет необходимо».
 Внизу стояли подписи семерых сотрудников и заведующей, число и дата. Еще сообщалось, что копия этого письма приложена в личное дело Чернобайцевой Екатерины Васильевны. 
                14.
 ----Ну что, Катрин?- неожиданным именем обратилась к племяннице Елизавета Петровна, потягивая мутную жидкость из стакана. - Как мы их, а? Ты, девка, никогда ни в чем не признавайся, слышь? На все признавалки-то не хватит, поди! – Она шмыгнула носом и сделала еще один глоток. А то ишь, больно умные собрались, думают, умнее их и нет никого…И потом, если тебе наплевать на свою трудовую – это твое дело. А деньги – то им зачем дарить, а?
----Да никто им и не дарит. Заплатят они. Что ты так о людях-то думаешь? Просто я туда больше не пойду. Понимаешь? Мне ничего не нужно.
----Тебе не нужно, а мне – не помешает. Пиши доверенность на меня, я все и выбью.
----За доверенность ты платить будешь?
----Что значит – платить? - возмутилась тетка и икнула.
----У нотариуса заверить – платно. А в лабораторию я больше не пойду, как хочешь, так и поступай с деньгами. Мне не надо.
----Смотри-ка, богатая какая за чужой-то счет! Кто тебя всю жизнь тащит, забыла? Ты у меня, не больно-то забывайся, пока на мне висишь… Даже работать толком не можешь. Спасибо скажи, что от позора тебя спасла… Аль забыла?
Катя помнила…
-----Тетьлиз, я заработаю и отдам тебе, только не ходи туда, не позорься, - просила Катя.
-----Заработаешь – хорошо, но и те деньги на земле  не валяются. А стыд свой спрячь в одно место, да поглубже. Поняла? – Тетка повысила голос. – Сходи-ка лучше за Сергеевной, давай-ка малек отдохнем.
-----Куда еще-то отдыхать? – еле слышно спросила Катя.
----Вот щас и увидишь, куда… Давай-давай, крикни Сергеевну, а я пойду картошечку поставлю.
                15.
   В тот вечер Зыкова устроила праздник.
   Елизавета Петровна, вопреки желанию племянницы, объявила, что «ступила на тропу войны». По этому случаю и была приглашена соседка  –  пенсионерка Сергеевна, давно утратившая полное имя, с трудно определяемым возрастом и весьма размытой внешностью.
     Угощение состояло из картошки, сваренной в «мундире», домашних солений и дешевой колбасы.
    – Молодец, Петровна! Так  их, так! – приговаривала Сергеевна, смачно похрустывая соленым огурчиком. – Пусть знают ! Нас на мякине-то –  не шибко … Правда, Катьк? Ты чего это, вроде как и не рада, а? А ну держи хвост выше, мы еще и не такое могем! Давай-ка лучше по- махонькой стукнем! Эй, девка, не дрейфь! Наша-то возьмет. И всегда так будет! Да хоть и пугнуть чуток …Не мешает, а? – Соседка стукнула кулаком по столу, и содержимое рюмок оказалось на клеенке. – Ниче, ниче…Щас промокнем… Неси, Катюх, тряпку.
    Застолье длилось долго. Не однажды пришлось  бегать в ближайший ларек, потому что безудержная радость требовала нового подкрепления.
   О том, что тетка Зыкова – любитель приложиться к бахусу, знала вся улица. Она и Катерину втягивала потихоньку и частенько они вдвоем заливали какую-нибудь тоску или отмечали радостное событие, которых в их жизни в избытке не было.
   Сегодня радость стояла у Катерины комом в горле, и она незаметно скрылась в своей комнате.  Болела голова. Хотелось реветь, но такой слабости в присутствии тетки она себе позволить не могла.
   Если бы не самодурство Елизаветы Петровны, взявшей  на себя труд воспитания Катерины после трагической гибели ее родителей, все в  жизни девочки могло бы сложиться иначе. Да и увольнения по статье, которое тетка  взялась теперь так рьяно оспаривать, наверняка не случилось бы. Судьба что ли у Катерины такая – в свои почти тридцать лет чужими глазами на мир смотреть. И уж ладно, если бы глаза эти почаще бывали трезвыми…
                ***   ***   ***
      Катерина села у окна и раздвинула занавеску
      На город опускались густые сумерки. Прохожих почти не было, рабочий день давно закончился. В доме напротив горел свет и через незашторенные окна хорошо просматривались силуэты соседей. Хозяйка хлопотала у плиты, один из сыновей сновал туда-сюда в ожидании ужина. А за стеной Катиной комнаты гулянье переходило в критическую фазу, но ее это почти не волновало, потому что подобные застолья в их доме были делом привычным.
       В открытую форточку пролез кот Васька и стал мурлыкать возле ног. Катя взяла его на руки и машинально стала почесывать Ваське за ухом, отчего счастливый кот заурчал еще громче. 
         Она включила мобильник и стала пролистывать сообщения, наткнувшись на свою переписку с Евгенией Львовной, с которой они обходились без отчеств, потому что были знакомы не один год. 
    Первое, что сделала Катя, придя  в себя после того, как заведующая  застукала ее с пьяной компанией на работе, было совершенно осмысленное и трогательное по своей искренности сообщение:
  «Женя, извините меня. Мне очень стыдно и я боюсь, что не сумею  больше из-за этого общаться с Вами никогда. Еще раз простите».
 
     Это было правдой. И  Евгения  кожей ощутила то состояние стыда, в котором тогда находилась Катя. Иначе и быть не могло. Да и с кем не бывает, Господи! И Женя  ничуть не раскаивалась в том, что не вызвала милицию сразу, что не был составлен Акт, подтверждающий нахождение сторожа в нетрезвом состоянии и нанесение им материального ущерба. Все забудется, и это нужно пережить, а не прятаться куда-то. И она писала Кате ответную эсэмэску,  просила выйти по графику на работу и умоляла не делать других глупостей.
 «Это просто надо пережить, а не убегать. Мария Ивановна к утру уберет последствия вашего разгула и испорченного вами ремонта. Девятого выходите на работу».   
Катя – Жене: «Женя, извините, но 9-го я не выйду».
На этом общение с Катериной прекратилось, больше она на работе не появлялась, а заботу об увольнении племянницы взяла на себя   Елизавета Петровна, перейдя  в наступление.
                16.
    «Чтобы не описывать Вам Вашу же историю в ночь на Рождество, высылаем   АКТ за подписью сотрудников лаборатории.
 После случившегося Вы так и не появились, снова выслав «для разборок»Елизавету Петровну. Почему? Опять повторяем: Вы, взрослый человек. При чем здесь тетя? Это в школу вызывают родителей, когда дети нашкодят, а здесь трудовой договор заключался с Вами, а не с ней.
Опять же мы шли навстречу ВАМ, когда просили Елизавету Петровну принести от Вас объяснения о случившемся. И именно она заявила, что «НИЧЕГО ВЫ ПИСАТЬ НЕ СОБИРАЕТЕСЬ».
 Вы как-то хорошо  сообразили, что можно, нагадив, быстренько  попросту смыться. Конечно, позиция понятна, но, милые вы наши, а КАК ЖЕ ТЕСТ НА ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ, в котором Ваша правозащитница поспешила обвинить нас? Или он действует в одностороннем порядке? Или мы чего-то не понимаем?»
                ***   ***   *** 
   При чем здесь тетя…
   Этот вопрос не давал покоя никому из сотрудников лаборатории, потому что инфантильность тридцатилетней особы и боязненно-патологическая зависимость  от пьющей тетки не могли не настораживать.
    Кто-то из психологов больницы высказал предположение, что, возможно, тетка в детстве сильно избивала девочку, и теперь в ней остался этот страх, который самостоятельно  нельзя было изгнать  из памяти. А если учесть, что Елизавета Петровна была женщиной пьющей, вполне можно было  допустить, что побои продолжаются до сих пор, и чтобы их минимально избежать,  Кате нужно следовало быть «шелковой».
        Другие, наблюдая за поведением Елизаветы Петровны, склонялись к тому, что семейка «балуется» наркотиками, поэтому и идет в одной упряжке, покрывая друг друга. Этим они объясняли для себя и ее необъяснимые  периодические отсутствия на работе: то ли за «травой» ездила, то ли ее отвозила. 
       Отчасти, и одни, и другие были недалеки от истины.
        Каждая строчка письма, которое лежало сейчас перед Катериной, хлестало ее наотмашь правдивостью  и резким тоном.
Если бы знали они там, чего ей стоило общение с родной теткой…Если бы они только знали…Но Катерина  отмалчивалась, не желая вносить в ситуацию никакой ясности.
                17.
   « Следующее, что хотелось бы довести до Вашего сведения, потому что мы уверены, что у вас семейный подряд на подметные письма и Вы в курсе содержания письма Вашей тетушки,- читала она снова.- Поговорим о качестве ремонта.  Ни Вы, ни Елизавета Петровна НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА СУДИТЬ об этом. И знаете почему? Потому что МЫ ЕГО ДЕЛАЛИ ЗА СВОИ СОБСТВЕННЫЕ ДЕНЬГИ. Оцените степень нашего издевательства над самими собой: мы не нашли лучшего применения нашим деньгам, как кинуть их не на себя, любимых, а отремонтировать кабинеты лаборатории. (Если поведаете об этом СМИ, мы окажемся просто героями, хотя эту миссию мы можем взять на себя). Так что, милая Екатерина  Васильевна, мы имеем полное право говорить о моральном ущербе лично каждому из нас, который Вы нам причинили. Но мы и здесь оказались великодушны по отношению к Вам. Старый человек в ночь ликвидировал последствия Вашей ночной пьянки (полагаем, что в частном письме мы имеем право называть вещи своими именами). Вы же не сочли нужным принести свои извинения ни коллективу , ни сторожу, которая за Вами убирала.
 Зато вместо этого снова прислали Елизавету Петровну и… пошло – поехало  по принципу –  нападение – лучший способ защиты.
А обвинять  нас в невыплате Вам  денег неразумно  ПРОСТО  ПОТОМУ, ЧТО  ВЫ ЗА НИМИ ЕЩЕ НИ РАЗУ НЕ ПРИХОДИЛИ.
   Елизавета Петровна подсчитала,  СКОЛЬКО  Вы должны получить, Ии совсем забыла о том, что   ВЫ ОБЕ  НАМ  ДОЛЖНЫ  ГОРАЗДО  БОЛ ЬШЕ, просто потому, что  ЭТО  деньгами не измеряется…»
Итак, о том,  КАК  ВАС  ИЗЖИВАЛИ  мы готовы поведать миру и надеемся, что будем услышаны.  Уличить нас в перевирании изложенных фактов Вы не сможете…»
К письму прилагалась отдельная записка от Евгении Львовны, или – попросту Жени, как они себя между собой называли. И даже когда Катерина устроилась работать в лабораторию, которой заведовала Евгения, их обращение друг к другу сохранилось прежним.

«P.S.
                Катя!
 
И последнее. Я позволю себе обратиться к Вам с таким предложением даже не как Ваш нынешний начальник, а как человек, знающий Вас много лет и именно поэтому идущая Вам навстречу все то время, что Вы работали  у нас. (К слову сказать, первое существенное замечание юриста в мой адрес: никогда не берите на работу знакомых! Теперь запомню на всю жизнь, хотя в данном случае – поздно). 
 Итак, это уже касается только нас с Вами.
Давайте освободим Елизавету Петровну  от голодовки – ей она ни к чему. Предлагаю встречный план – голодать (уж если так хочется) лучше нам с Вами.
Во-первых, улучшим наши формы.
Во-вторых, позабавим горожан. Это действительно будет «фишка»: Вы голодаете против «издевательства» над Вами (расшифровка для непосвященных: заведующая –  дрянь такая, не захотела беспрекословно отпустить девочку Катю после того, как та «набедакурила» на рабочем месте.  И  еще (снова – дрянь! Кать, это я о себе) потребовала объяснений по этому незначительному поводу.
Я выдвигаю другой мотив, столь любимый Вашей тетушкой: тест на человечность. А народ, помимо забавы для себя, глядишь, и рассудит.
   Если принимаете (но голодать на полном серьезе днем и ночью, без балды, независимо от морозов),  то сообщите о дне начала и времени. Идет?
  И поверьте, Катя, с самого начала я меньше всего желала  ТАКОЙ  развязки. Если можно – совет: начинайте жить  САМОСТОЯТЕЛЬНО, уже пора, ей Богу. Пока во всем, что Вам  «удружила» Елизавета Петровна, кроме злого умысла ничего увидеть нельзя.
                Евгения ».
                ***   ***   ***
Если бы Елизавета Петровна знала и об этом письме, и об этой записке от Евгении…Если бы она только знала…И сколько гнева вылилось бы на бедную Катькину голову помимо того, что она уже получила. А получила она немало.
Иногда она уносилась мыслями в далекую Махачкалу, где прошло ее детство и начало юности. Вспоминала друзей, отношения с которыми прекратились после Катиного отъезда. Более смутно,  – отца своего ребенка, хотя именно с ним она была так недолго счастлива. И почему-то совсем редко – малыша, рожденного ею. Она не знала, как его зовут, потому что сама не успела этого сделать даже мысленно. Она с трудом пыталась припомнить пол ребенка, когда ей показали только что рожденную крошку, но, кажется, так и не вспомнила. Да и какая, в сущности, разница – дочь ли, сын, когда ребенка она сама добровольно оставила в казенном доме, даже не написав отказной. Просто удрала, как предатель, и все. Единственное, что осталось в памяти отчетливо – сами роды. И даже не боль, через которую проходит каждая женщина, а вполне ясное ощущение напрасности этой боли, после которой Катю  ничего не ждало, кроме пустоты и отчаяния. И еще  - она помнила, как не могла сдержать почти истерических рыданий. Когда ее уже привезли в палату. Акушерка сидела возле нее, вытирая слезы, гладила  растрепавшиеся волосы и приговаривала: « Ничего…Все позади…Поплачь немного, да и будет…Многие здесь плачут…Это от счастья…А ты – молодец, сама хорошо справилась…У нас таких рожениц немного…». Катины слезы были так далеки от счастья, а от по-матерински заботливых слов этой чужой женщины реветь хотелось еще больше. 
Хотелось ли ей узнать что-то о своем ребенке потом, в Ляховске?
Она  старалась не думать о нем. И совершенно точно решила для себя, что детей у нее больше никогда не будет. Это естественное желание Елизавета Петровна словно высекла  из нее напрочь.
                19.
Катя не понимала, как долго она сидела у изголовья тетки. Очнувшись от того, что у нее страшно затекли ноги и ломило спину, она как будто пришла в себя, медленно поднялась, прихрамывая на затекшую ногу, и нетвердой поступью прошла через большую комнату к терраске.
      За окном, у своего дома, чистила влажный снег Сергеевна. С крыш текло, Солнце безудержно светило по-весеннему ярко и настойчиво. На деревьях «переговаривались» грачи. Кот Васька сидел на пне возле дома, подставив рыжую морду апрельскому солнцу.
      Катя сделала шаг на террасу, постояла в задумчивости и вышла на крыльцо, тут же обратив на себя внимание Сергеевны, с которой видеться ей сейчас не хотелось совершенно.
     -----Привет, Катюх! Как жизнь молодая? Чего не на работе?
Катя молчала, собираясь  с мыслями, а язык, словно, налился свинцовой тяжестью и никак не хотел слушаться.
-----Петровну-то что-то не видно…Не проспалась еще? - звонко не унималась Сергеевна. – Катьк, да ты че молчишь-то, лица на тебе нет?
    Катя понимала, что нужно что-то делать, и что без помощи Сергеевны ей, конечно, не обойтись. Но она стояла, ослепленная веселым солнцем, которое приятно облизывало ее лицо теплом, и все тянула и тянула время. А Сергеевна уже воткнула лопату в осевший под теплом сугроб и, проваливаясь в рыхлый пористый снег,  пробуксовывала по направлению к дому Зыковой. И что-то говорила, говорила, говорила…Их с Катей разделяли какие-то метры…Еще шаг, еще…
----Что-то не пойму я тебя, девка, ноня! – сказала Сергеевна, поднялась на крыльцо и, отодвинув Катьку в сторону, прошла в дом.
                ***   ***   ***
      Катерина, будто не замечая впервые за много лет нахлынувших на нее слез, стояла на крыльце террасы,  запрокинув как-то неестественно голову к небу. Оно было  бирюзово-свежим и  прозрачным, с легким ароматом  последнего весеннего морозца, без тени облаков, и щедро изливало на землю огромные запасы покоя и умиротворения.
                Апрель – май , 2006, г. Рязань