Повесть о простоте и доброте

1.  МОСКВА ДЕНЬГИ ЛЮБИТ

В те времена увлечение зимней рыбалкой ещё не приобрело такой массовости, как теперь. А электрички между Москвой и Дубной ходили всего три-четыре раза в день в зависимости от времени года. И рыбаков на Иваньковском водохранилище было гораздо меньше, а рыбы — много больше.

Мой знакомый дед дядя Миша был очень заядлым рыбаком. И, будущий уже давно на пенсии, много времени уделял этому занятию. Жили они с бабкой на Большой Волге. Дед довольно удачливо ловил рыбку, а бабка, когда оказывались излишки, так же удачливо распродавала их у магазина, который местные прозвали “деревяшкой”, тем самым немного пополняя свой скромный бюджет.

И вот, однажды, накануне Нового года, дед Михаил попал на такой жор, что едва успевал стряхивать с блесны окуней и бегать от жерлицы к жерлице, чтобы снять очередную щуку и “зарядить” жерлицу вновь. Хорошо, что всегда брал с собой санки. Чуть ли не два мешка щук и окуней уже к ночи едва доволок он до дома.
И решил дед, что такую хорошую рыбу надо продавать в Москве. Там, мол, цены другие. Бабка пыталась отговорить его, но куда там. Правда, он и самто не очень любил посещать столицу. Суета, толчея... действовали на него угнетающе. И бывал дядя Миша там только в случаях крайней надобности. А тут, ну прямо, как кто подталкивал его...

Отдохнул денёк, рассортировал рыбу, загрузил рюкзак крупными окунями, две сумки набил щуками, остальное оставил на торговлю бабке и утренней электричкой подался в Москву.
Прибыл на Савёловский вокзал, глянул на вокзальные часы, а время уже десятый час. Только кое-как добрался до Бутырского рынка, подходят двое вальяжных молодых людей и спрашивают:
— Ты что, дед, не рыбку ли привёз?
— Да... — отвечает.
— Ну так давай мы у тебя её и купим. Сколько тут в трёх твоих торбах, килограммов двадцать?
— Не знаю, не вешал. И какие же двадцать, коль еле дотащил? — обиделся дед.
— Ну ладно-ладно, вот даём тебе пятьсот рублей. Годится? (средняя зарплата в то время у рабочих и служащих составляла примерно тысячу пятьсот рублей в месяц).
— Не-е.., ребята, я еще не огляделся, — отвечает дед.
— Ну ладно, — говорят, — как хочешь, оглядывайся...

Зашёл дед на рынок, прошёл вдоль рыбного ряда. Торгуют. Но приметил, что рыбёшка-то дрянь — одни “хвосты”, а цены хорошие: по тридцать рублей за килограмм. Возгордился ещё больше. Спрашивает: где, мол, мне с хорошим товаром пристроиться можно?
А одна торгашка ему отвечает с ехидцей:
—Ты, дед, сходи-ка ещё весы получи. Вон там, видишь, дверь и окошко. И загадочно улыбается...

Пошёл дед, очереди никакой — время-то уже к обеду. Открывает дверь, а там дородная “хозяйка весовых дел” в ватнике, поверх его белый халат — отчего она ещё дороднее выглядит, чаёк с парком из кружки потягивает. Глянула на деда и недовольно спрашивает:
—Тебе чего?..
—Весы, — говорил дед.
— Залог сто рублей и двадцать пять рублей за место, — отвечает хозяйка.
— Хорошо, что денег догадался взять с собой не только на дорогу,
— порадовался про себя дед. Отсчитал сколько сказано. “Хозяйка” хрясь весы с полки на прилавок:
—Забирай!
Дед тарелочки с весов снял, за пазуху пальто сунул, весы подмышку пристраивает — руки-то сумками будут заняты. Но чувствует чего-то не хватает. Дошло:
—А гири? — спрашивает.
—Какие гири? Ты, дед, что, из деревни приехал? Порядков не знаешь, что гири должен свои иметь?
—Не знаю... — смутился дед, — а как же я без гирь-то?..
—Что привёз? — спрашивает “хозяйка”, — рыбу, что ль? Ну-ка, покажи! А щуки есть?
—Есть! Есть! — обрадовался дед. Быстренько сумку развязал, глаза у “хозяйки” сразу подобрели:
— Ну-ка, мне вон ту и ту подай!
Подал дед на что указала “хозяйка”, та их под прилавок, а оттуда — коробку с гирями.
— Иди, дед, торгуй!

Дед гири вместо убывших щук положил, весы опять подмышку пытается пристроить. Тяжёлые... А “хозяйка” ему со смешком:
— Да ты сумки-то оставь, не уплывёт твоя рыба, потом придёшь. Рюкзак за спиной, весы в руках впереди себя — и к рыбному ряду. А там торговля во всю идёт. Товар разложен, никто подвинуться не хочет — деду местечко выделить. Торгуют рыбой женщины, да все какие-то неприветливые, шипят на деда, мол, понаедут тут всякие... Тебе же на входе, небось, предлагали продать всё оптом? И не пускают деда за прилавок.

Вдруг подходит “хозяйка весовых дел” и спрашивает:
— Что, дед, обижают? А я вот тебе сумочки с щуками уже поднесла. Щас!
Гребанула руками рыбу у крайней торгашки вдоль прилавка, сразу метра два освободилось.
— Вставай здесь и торгуй. Ишь, разложились!

Дед быстренько, быстренько весы на прилавок, рюкзак с плеч скинул, развязал... окуней высыпал; большая горка получилась — рыба-то мороженая. Самому страшно стало - когда ж распродам-то? Дай-ка, думает, я цену пониже поставлю. Картоночку подобрал с земли, нашёлся и карандашик в кармане. Накорябал — “25 руб.”
Но что такое? Подойдут покупатели, посмотрят и отходят. Рыба у “рыбных торгашек” дрянь по сравнению с дедовой и цена выше, а покупают у них. Времени с полчаса прошло, ни одной рыбины не продал.

Вдруг опять подходит “хозяйка весовых дел” (наблюдала за дедом из окна своей службы) и спрашивает:
— Ты, дед, какую цену поставил? Ну-ка ставь как у всех!
— Да мне побыстрее бы... — оправдывается дед.
— Вот побыстрее и получится, — учит деда. — Покупатели подходят, смотрят и удивляются: мол, у деда лучше, а дешевле. А соседки твои им нашёптывают, что у тебя тухлая заморожена.
Взяла дедов ценник, перевернула и губной помадой жирно вывела: “30 р.” А торгашкам рыбного ряда погрозила пальцем со словами: — Вы мне деда не обижайте!..

И пошла ходом у деда торговля, а рыбные торгашки загрустили. Уже и щук, прибережённых на потом как более ходовой товар, выложил он на прилавок. Вдруг торгашки зашептались между собой, завеселели и с ехидцей посматривают на деда. Глянул он поверх плеча очередного покупателя, а там прямёхонько к нему движется солидная фигура в милицейской форме. А на некотором расстоянии, как бы тут и ни при чём, но в фарватере этой фигуры, маячит один из молодых людей, что хотел скупить рыбу у деда оптом при входе на рынок.

Пока дед соображал что к чему, “фигура” придвинулась вплотную к прилавку, оттеснив в сторону покупателей. И спрашивает, да грозно так:
— Что, дед, рыбкой торгуем?..
— Да вот наловил, продаю, — отвечает.
— А справка у тебя есть?.. — спрашивает “фигура”.
— Какая справка? — испугался дед.
— Как какая?.. А ежели рыба ворована?.. Или ловлена незаконным способом?.. Или ещё что?.. Где, кстати, наловлена, на каком водоёме?
— Да я с Большой Волги, из Дубны, а рыба на Московском море поймана. Неделю за ней ходил, — с перепугу соврал дед.
— Из Дубны, говоришь?! Так там у вас зараза — радиация всякая... Нет, тут обязательно справка нужна!

Деда уже и в пот ударило — не дай Бог в милицию заберут. Ещё и бабы эти — рыбные торгашки какие-то злобные слова по отношению к деду вставляют в диалог с “фигурой”.
А левая рука деда тем временем, почему-то сама в карман пальто полезла, куда он складывал деньги. И нашаривает, нашаривает... там самую большую и шуршащую бумажку. А “фигура” говорит, говорит... а сам следит за этой дедовой рукой. Вдруг снимает форменную милицейскую шапку, кладёт её на прилавок донышком кверху, а краем на щучью голову так, что между шапкой и прилавком образуется щель. Достаёт носовой платок из кармана и утирая им лоб, говорит при этом:
— Ну, дед, совсем я с тобой упрел...
А дедова рука в это время опять сама почему-то, нащупав то, что нужно — швырь в щель под шапку сторублёвую купюру. Но “фигура” похоже успела разглядеть достоинство банкноты. И громко так, чтоб все слышали, заявляет:
— Ну вот, говоришь справки нету, а справка-то оказывается у тебя есть! Понаедут тут всякие и сами не знают, чего у них есть, чего у них нету...
Хвать шапку — и на голову, а банкноты-то там уже и нет. Дед поразился — вот это фокус, и даже сам засомневался — а клал ли он её туда вообще?.. А “фигура” ещё громче:
— Ну вот и разобрались! Со справкой у нас на рынке торговать может любой! — Но это уже не деду, а тому, который ранее двигался в фарватере, а сейчас стоял в сторонке от “фигуры”. И деду:
— Хорошая у тебя рыба, привози ещё!
А тут уже и очередишка выстроилась, торговля ещё бойчее пошла.

Рыбные торгашки совсем приуныли, разговор меж собой уже такой ведут, мол, скорее бы дед всё распродал, да с глаз долой. Хоть помогай ему торговать...
Вдруг опять кого-то заприметили, шепоток меж собой повели:
— Что-то теперь будет?
Дед опять глянул через плечо очередного покупателя, а там прямо к нему человек в дохе, в папахе, щёки красные, налитые. С большим портфелем в руке. Все ему кланяются. А рыбная торгашка, ближайшая к деду (уже, видимо, смирившись с ситуацией и немного оттаяв по отношению к старику), объясняет:
— Это сам директор рынка!..

А директор уже у прилавка и так вежливо спрашивает у деда:
— Вы скажите, пожалуйста, когда щучки-то пойманы? Уже после оттепели или до того?
А дед со знанием рыбацкого дела отвечает:
— Ну что Вы, что Вы, щука зимой никогда по оттепели не идёт, только по морозцу. А поймана она позавчера.
Директор заулыбался, обнажив золотые фиксы, и очень мягко пальчиком показывая, говорит:
— Тогда мне вот эту, эту, эту... Пожалуйста... Не очень крупные выбирает (знает толк), но зато пять штук. Дед их было на весы, а директор портфель раскрывает и ласково деду:
— Нет, вы их, пожалуйста, вот сюда положите и денежки, пожалуйста, получите.
Дед щук вперёд головами в пасть портфеля посовал, директор щёлк замком, а сам говорит деду:
— С такой рыбой вы почаще приезжайте, всегда рады хорошему товару на нашем рынке.
— Вот это директор! Вежливый, — подумал дед, глядя на пятидесятирублёвую купюру... — А цену, как минимум в два раза скинул, щучки-то самое оно были — грамм по семьсот-восемьсот...

Глянул на часы, висящие на столбе у входа на рынок, а время-то уже четвёртый час. Уже и торговцы с весами в руках на сдачу их потянулись. Да и покупателей на рынке поубавилось, уже нет той толчеи, что была в середине дня. А рыбная торгашка, что поближе к деду, так ласково уже у него спрашивает:
— Дедуль, ты на электричку-то не опоздаешь? Дед уверенно отвечает:
— Не опоздаю, у меня в запасе ещё две — одна в пять вечера, а последняя в семь.
— Дед, а рынок-то только до пяти работает. Ты что ж, рыбку-то, которую не продашь, назад потащишь? У тебя, я вон смотрю, щук ещё целая сумка. Давай куплю у тебя всё по 15 рублей.
— Нет, — отвечает - у меня с бабкой соревнование... А сам уже прикидывает, на сколько же наторговал? Может, и правда отдать? Всё равно больше бабки выручу. Бабка же у “деревяшки” без весов, поштучно торгует. Щуку килограмма на два за 25 рублей отдаёт. Да и покупателей уже на рынке совсем нет. К “хозяйке весовых дел” очередь выстроилась. Ладно, думает, до пяти постою, так и так на эту электричку опаздываю. Поеду последней, а что не продам, отдам этой бабе по её цене — вроде поласковее других...

Рыбные торгашки тоже засобирались, весы по очереди оттаскивают на сдачу, не проданные “хвосты” в мешки ссыпают. Дед торгует. Какой-то запоздалый покупатель купил две последние щуки из первой сумки. Только начал дед развязывать вторю сумку, бежит “хозяйка весовых дел” и шумит на деда:
— Тебе что, особое приглашение нужно? Время уже пять, рынок закрывается, мне ещё ребёнка из сада брать!..
Хвать у деда весы и коробку с гирями. И к себе. Дед расстроился. Уже сам оставшихся щук рыбной торгашке предлагать стал. А та хитро улыбается и говорит:
— А на чём вешать будем? Ладно, за десять килограмм всё забираю. Смирился дед. Перевалил из своей сумки щук в её мешок с "хвостами", получил сто пятьдесят рублей и вдруг вспомнил, что задаток-то в сто рублей за весы забрать нужно. Глянул туда, а на двери уже замок висит. Уложил дед обе свои пустые сумки в рюкзак, рюкзак повесил за спину и потихоньку двинулся к Савёловскому вокзалу.

Ему бы поспешать, может, и успел бы на последнюю электричку, которая, оказывается, отходит не в девятнадцать часов, как считал дед, а в восемнадцать, поскольку с первого декабря перешли на зимнее расписание движения электричек, а дед помнил ещё летнее.
Совсем расстроился дед — не евши, не пивши целый день. А как домой теперь добираться? Присел в зале ожидания на жёсткий диван, потихоньку от посторонних глаз денежки пересчитал. Получилось почти шестьсот рублей. Да думает:
— Лучше бы я тем ребятам всё оптом отдал и сто рублей за весы не потерял бы, и милиционеру, и за место платить не надо было бы. Давно бы дома был. По стопке бы приняли с бабкой, да спать бы лёг с устатку. Про стопку-то подумал и вспомнил, что когда к вокзалу шёл, то на углу соседнего дома видел вывеску: "Рюмочная".
— Дай-ка, — думает, - схожу туда, посмотрю, чем там торгуют.

Зашёл, а там объявление крупными буквами выведено: "Водка Посольская". И рюмочка такой водки, оказывается, двадцать пять рублей стоит.
— Это ж целая бутылка по нашим ценам, — удивился дед и задумался...
Потом поинтересовался у буфетчика:
— А сколько же грамм в рюмке-то будет? На что получил исчерпывающий ответ, что рюмка — она и есть рюмка... Грамм пятьдесят, никак не больше, на глазок прикинул дед.
— А, может, она крепкая как спирт? — подумал и почему-то вспомнились ему фронтовые сто грамм.
— А сколько в ней градусов будет? — снова обратился к буфетчику. На что получил опять очень вразумительный ответ, что водка — она и есть водка...

— Одну пить — это ж смех по нашим нормам, — подумалось деду.
Заказал две рюмки и бутербродов — сейчас закусить, да ещё и ночью поесть: вдруг что? Спросил, нет ли чая? Сказали, что вообще-то чай не подают, для себя только готовят и сейчас как раз заварили. Но, мол, уж так и быть, поделятся, уважат пожилого человека.
В общем, раскошелила деда "Рюмочная" на сто рублей. Подзаправился маленько — повеселело на душе. Вышел из "Рюмочной", стоит, думает: мол, хрен с ними, со ста рублями, не жили богато... Вот как бы до дома добраться?.. А водочка-то эта "Посольская" — ерундовая, ничем не пахнет... То ли дело "Столичная"...

А тут двое каких-то мужичков подходят и спрашивают:
— Ты чего, дед, в "Рюмочную" собрался? Знать, денег куры не клюют? Вон гастроном напротив ещё торгует. Давай на троих сообразим, там и пельменная рядом — закусить есть где.
Промолчал дед, что уже принял. Да и что они, сто грамм, да ещё и чаем в животе разбавленные. Да и спешить некуда — до утренней электрички ещё далеко. Да и мужички с какой-то надеждой сразу оба в глаза ему глядят.
— Давайте, — говорит, — сто пятьдесят грамм под пельменчики и правда не помешают.
Взял дед в гастрономе бутылку “Столичной” на свои “рыбьи”, в карман упаковал, а мужичкам говорит:
— Ну а вы за пельмени расплатитесь.

Мужички как-то сразу повеселели, к пельменной заспешили, деда поддерживают на скользком тротуаре, готовы на себе нести. Быстренько три порции пельменей организовали и даже три пустых стакана раздобыли. За круглым высоким столиком расположились, представились кого как зовут. Дед со знанием дела бутылочку раскупорил, разливать начал. И вдруг заметил, что мужички уж очень внимательно наблюдают за процессом разлива.
— Эва, — подумалось, — до чего ребятам выпить-то охота, налью-ка им по полному...
Разлил. В своём как раз половина стакана оказалось. И опять почему-то вспомнились фронтовые сто грамм.
— Ты чего это, Михаил Иванович?.. — Очень удивился один из мужичков. Второй только крякнул — то ли от полноты чувств, то ли тоже от удивления.
— Да хватит мне... какой я ниток в такие-то годы? - слукавил дед, а  самому подумалось: надо же, от “Посольской”-то ни в одном глазу...
Пустую посудину у своих ног под столиком пристроил. Подняли стаканы, чокнулись за знакомство, выпили каждый по половине своей порции.
— Хорошо горячими пельменчиками-то закусить... — вслух порадовался дед.
Вторую половину розлитого допили за “дай Бог не последнюю”, пельмени доели... Только было разговор насчёт житухи завели... И вдруг сзади чья-то тяжёлая рука на плечо деда легла, а грозный голос спрашивает:
— Гражданин, почему порядок нарушаем?

Дед повернулся, а там милиционер стоит и строго на деда смотрит.
— Какой порядок? — испугался дед.
— А вот, видите, на стене бумажка висит: “Распитие спиртных напитков запрещено. Штраф 100 рублей”. А у ваших ног пустая тара стоит... И стакан ещё не выдохся... Предъявите-ка документы, удостоверяющие личность.
Дед на бумажку-то глянул и вспомнил, что в столовой на Большой Волге точно такая же висит. Только там написано — штраф 25 рублей. Но не слышал, чтоб хоть раз кого оштрафовали, а пьют там всегда на троих-то. Ещё и по котлетке горячей с гарнирчиком берут на закуску и по компотику — запить... И всё как положено, так как и надо.
Было оправдываться — я, мол, не знал, вот ребята... Повернул голову в их сторону, а мужичков-то и след простыл.

А милиционер всё настойчивее:
— Документики, гражданин, документики предъявите!
Достал дед из внутреннего кармана паспорт, предъявил милиционеру. Тот внимательно пролистал его и, остановившись на листе прописки, грозно спрашивает:
— И что же это мы по Москве на ночь глядя шастаем?
— Да я вот рыбку наловленную привозил продавать, а на электричку опоздал...
— Так-так, и на много продали? — Как бы между делом, изучая паспорт, спросил милиционер.
— На шестьсот рублей, — вырвалось у деда.
— Понятно, гражданин Михаил Иванович, придётся вам уплатить штраф за распитие спиртных напитков в неположенном месте. Сейчас и протокольчик оформим.
Достаёт из планшетки бланк, ручку, списывает с дедова паспорта данные, даёт ему расписаться и в обмен на сто рублей вручает деду заполненную бумажку, а паспорт убирает в планшет и говорит при этом:
—Паспорт ваш будет переслан в милицию города Дубны. Там вам организуют товарищеский суд по месту жительства в связи с развёрнутой кампанией по борьбе с пьянством.
Деда как током прошило с головы до ног: какой же позор — это его, ветерана войны, пенсионера-старика в семьдесят лет будут судить языкастые соседки. Какой же стыд!..
—Нет уж, мил человек, — взмолился дед, — ты уж меня на позор-то не выставляй на старости лет. Отдай паспорт, сколько это будет стоить?
—Ещё столько же, — ответил милиционер, не моргнув глазом.
Быстро-быстро, дрожащими руками отсчитал дед требуемую сумму, получил желанный паспорт... А милиционер ему вдруг говорит:
—Вы, я вижу, человек неискушённый в московских ситуациях. Поэтому я бы не советовал вам дожидаться утренней электрички — ещё в какую-нибудь неприятность попадёте. Через полчаса отправляется поезд на Углич, вот к нему и поспешите. Я сейчас ещё проконтролирую закрытие гастронома и минут через пятнадцать буду на вокзале. Если у вас возникнут какие-то трудности — посодействую. А пока идите...

— Вот дурак старый, — с грустью подумалось деду про себя, — что же я сам-то об этом не догадался? Хороший милиционер попался — всё объяснил...
Подхватил рюкзачок в руки и к вокзалу. А там как раз объявление дают, что последний поезд с Савёловского вокзала отправляется на Углич в двадцать один час двадцать минут и всех посетителей просят покинуть здание вокзала, так как двери будут заперты до пяти часов утра.

Дед бегом к билетным кассам, деньги на ходу достаёт, в окошечко протягивает:
— Девушка, мне до Савёлова на угличский поезд. А ему спокойно отвечают:
— Вы, дедушка, читать умеете? Видите объявление висит — все билеты проданы.
— Миленькая, а что же мне делать то? Видимо, испуганно-страдальческое выражение лица деда или его возраст разжалобили девушку-кассира.
— Ладно, — говорит, — пойду на нарушение, дам вам билет из резерва на следующие станции, но только в общий вагон.
— Ой спасибо, спасибо, миленькая, я бы и постоял, только бы из Москвы уехать, дома, поди, бабка с ума сходит...
И непослушная слеза радости прокатилась по щеке деда — так приятно почувствовать доброе человеческое отношение.

Разыскал своё место в вагоне, сел на жёсткий диванчик и уснул. Кажется, только вздремнул, а уже проводница кричит:
— Савёлово, Савёлово, кому Савёлово? Выходите, стоянка пять минут.
Подхватил дед свой рюкзачок, выкатился в морозную ночь из тёплого вагона. А ночь ясная, луна круглая, небо звёздное. И не останавливаясь через деревни: Борки, Клетино, Притыкино, Александровку к себе на Большую Волгу. Четырнадцать километров без остановки отмахал, ещё до рассвета добрался до дома.

А бабка, всю ночь не ложилась, даже не разбирала постель — всё ждала деда. И бутылочка заветная нераскупоренной стояла на столе, и остывшая жареная рыба с яичницей...
— Я, — говорит, — тебя со вчерашней последней электрички всё жду, жду... Вся исстрадалась, уж всё передумала. Не дай Бог... А рыбу, что ты оставил, всю купили сразу. Пришли из кафе “Волна” — прослышали, что ты много наловил. И ещё бы взяли, там у них на Новый год кто-то вечеринку заказал. По двадцать пять рублей за кило дали. Сами и унесли, сами там у себя и взвесили. Всего почти на шестьсот рублей получилось. А на сколько ж ты наторговал, дед?
— Давай-ка, бабуль, выпьем сначала с тобой по стопке с возвращеньицем, отоспимся, а потом я тебе всё расскажу. Но в главном ты права — каждый должен заниматься своим делом! А МОСКВА УЖ БОЛЬНО ДЕНЬГИ ЛЮБИТ...
Больше дядя Миша рыбой не торговал, но и такой удачной рыбалки у него больше не было.


2. У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ

Что ни говорите, а умеют старые люди денежки блюсти. Худо-ли, бедно-ли, но “скоробчила” некоторую свободную сумму и Мария Михайловна. В еде они с Михаилом Ивановичем привычно-неприхотливы — рацион в основном рыбный, да овощной — со своего огорода. А дед-то вон какой мастак начёт рыбалки, кое-что из наловленного им и на продажу даже остается. Да и пенсию исправно приносят, правда не ахти какую, но зато день в день. Оно, конечно, и на сберкнижке немножко деньжат ско¬пилось, но это совсем другое — неприкосновенное. Мало-ли что?.. Годы-то не молодые...

А мечтала Мария Михайловна о своём телевизоре. Считай, уже в половине домов на Большой Волге имеются. Иногда она хаживала к соседке-бабке Матрёне посмотреть иную передачу, когда у той сына со снохой дома не было. Да больно уж та языкастая, так её и прозвали на посёлке-то. Помнится было кино “Без вести пропавший”, слезу прошибает — сынок-то родный тоже без вести на войне пропал... Так посмотреть хочется, а Матрёна ля-ля-ля да ля-ля-ля... Рот не закрывает: то всё наперёд знает, то догадки вслух строит, какое уж тут смотрение...

А перед самым новым годом завезли в “деревяшку” товары повышенного спроса: холодильники, телевизоры, стиральные машины... Для ветеранов войны — по списку. Председатель исполкома ещё Девятого мая на митинге, посвященном пятнадцатилетию победы, пообещал — сдержал своё слово.

К тому же и с деньгами в новом году непонятно, что получится. Говорят, что вместо ста рублей будет теперь десять...
Была, помнится, в сорок седьмом году реформа. Их-то, правда, не коснулось — откуда тогда у них деньгам было взяться? Только-только послевоенную жизнь налаживать стали. А некоторые шибко пострадали, много обидевшихся на власть было. Теперь, говорят, другая реформа — не как в сорок седьмом, без обиды будет... А кто её знает?

Вот и справили старики Михайловы себе забаву. Хороший телевизор им достался — “Темп” называется. Не самый дорогой, а экран большой.
В общем, ко времени всё получилось. Месяцы январь да февраль, как известно, насчет рыбалки самые “глухие”. Михаил Иванович помоложе-то когда был, всё-равно хаживал, а теперь нет. Снега выше колен, на лыжах надо, а санки уж с собой не возьмешь — не сподручно как-то — на лыжах да с санками. Поэтому всё на себе тащить приходится: пешню (куловоротов тогда ещё не было), черпак, удочки... Тяжело. Да и рыба в это время года вялая, да и лёд крепкий — пока лунку-то пешнёй продолбишь, сто потов сойдёт. Вторую долбить уже и сил нету. Просидишь у одной лунки, ну заблеснишь пяток окуней, а мучений... Да и на лыжах этих какой уж теперь ходок — не один день потом отлёживаться будешь.
Вот и не ходит Михаил Иванович в это время года на рыбалку, дома сидит, снасти готовит. Новые блёсны помудрёнее да поразмеристее изобретает, жерлички обновляет. К марту месяцу готовится, там наст снежный образуется, и опять можно будет с санками...

А с телевизором-то как хорошо, время незаметно пролетает, да и много чего интересного узнать получается. Мария Михайловна, правда, смотрит всё больше развлекательные передачи, а Михаил Иванович — познавательные. Но программа-то всего одна, так по очереди и смотрят, с перерывами для каждого на свои хозяйственные дела по дому. Правда, когда фильмы про войну — вместе сопереживают. Всё ещё так в памяти свежо... А программу “Время”, как полагается — на пару за чаем. Посмотрят, порадуются за успехи державы нашей — и спать. А утром опять у каждого свои дела и свои передачи по телевизору. Так и идут день за днём...

И вот однажды сидит Михаил Иванович с утречка, что-то уже лудит паяльником и телевизор посматривает. А Мария Михайловна, как всегда, первым делом в магазин за хлебцем тёпленьким — в это время с пекарни утреннюю выпечку подвозят.
И вдруг стук в окошко да такой громкий, что Михаил Иванович аж подскочил на табурете. Было поближе к окошку — разглядеть, чего там? А уж дверь распахнулась и вваливается запыхавшийся сосед Василий — приятель Михаила Ивановича — и кричит:
— Иваныч?!. Михал Иваныч?!. Дома, что ли? Давай скорее собирайся, сматываемся ко мне... Там за тобой милиция из Москвы приехала!
— Какая милиция?.. Пошто?.. — заволновался дед.
— Откуда я знаю, пошто?.. Чего ты там в Москве начудил? С электрички милиционер-то вышел. А я с ночной смены всегда в это время иду, сам знаешь. Он ко мне подходит и начинает расспрашивать, не знаю ли, дескать, я такого старичка, который ездит в Москву рыбой торговать? И приметы твои описывает...
Я, понятное дело, отвечаю, что нету у нас таких. А он с меня глаз не
сводит, оглядывает, оглядывает... Мы ж с тобой схожи — все говорят... Вот только я без бороды да помоложе, да прихрамываю чуток. Упёрся он в меня глазищами, а в руке сумка, кач-кач ею, кач-кач... а там звяк-звяк да звяк-звяк... Ну, думаю, наручники в сумке-то звенят. И всё спрашивает, спрашивает, а потом говорит:
—Похожий на тебя, только голос другой и при бороде тот был.
Я от него ходу и самым коротким путём к тебе.
А ему Матрёна Языкастая подвернулась. Её начал пытать. А та ведь всё знает...
Давай-давай, Иваныч, скорее ко мне, а там думать будем... Нагнал Василий страху на деда, тот шапку на голову нахлобучил, пальтушку на себя накинул, ноги-то уж в валенках были и на пару к Ваське.

У того дома никого, все уже на работе. Приникли к окошку, глядят... Через некоторое время и вправду видит дед Михаил: движется вдоль ули¬цы знакомая фигура в милицейской форме, что с месяц назад в Москве на Бутырском рынке допытывалась: откуда, мол, рыба и есть ли справка...
Точь в точь так же шагает в развалочку, только сумка в руке. А сбоку от “фигуры” бабка Матрёна и всё тычет, тычет... пальцем в сторону дедова дома.
— Да-а-а... Плохи твои дела, Михаил Иванович, — первым открыл рот Василий, — давай-ка мы от окна-то отойдём: Матрёна такая глазастая... Наскрось всё видит... Не-е... Вон, гляди-ка, в сторону отвалила, знать, к магазину пошла. Сейчас весь посёлок знать будет... Ты, Иваныч, давай уж рассказывай, чего там в Москве-то натворил? Приехал, никто не видел, когда?.. И ни гу-гу... Всю ночь у тебя в доме свет горел... А потом телевизор хороший прикупил... С каких таких шишей, спрашивается?.. А вон, глянь-ка, милиционер прямо к твоему дому завернул. Сколь здоров-то, в калитку еле протиснулся... чего ему надо?..
— А хрен его знает, чего ему надо? — вспылил дед, — он у меня ещё там, на рынке, сто рублей получил... Ладно, Вась, я тебе сейчас всё быстренько расскажу. Оно и правда — одна голова хорошо, а две - лучше... Вот только с бабкой-то что делать? Она ведь в магазин за хлебом пошла, сейчас явится, а там... Вон, гляди-ка, уже идёт, да как споро-то, чуть не бегом. Знать, Матрёну встретила...

А Мария Михайловна и правда с Матрёной у магазина столкнулась. А та ей и кричит:
— Иди скорее домой, там за твоим дедом милиция из Москвы приехала...
Бабка через порог-то переступила и обомлела. На дедовом табурете милиционер сидит. Морда у него как кирпичом тёртая, то ли с мороза только зашёл, то ли вообще такая красная? Табурет под ним, что детский стульчик, а по погонам-то видит - старшина, не ахти какой начальник.
— Ты куда моего деда дел, бармалей ты этакий? — сразу вырвалось у бабки.
— Так вы Мария Михайловна будете? — спокойно и без какой-либо видимой обиды спрашивает милиционер.
— Какая я тебе Мария Михайловна?! Ты лучше говори, куда деда дел? Безбожник!.. Я в магазин пошла — он на этом самом табурете сидел, какую-то мормышку ладил, телевизор глядел, вон он и сейчас не выключен. Дед у меня осмотрительный, всегда телевизор выключает, если хоть даже по нужде отлучается.
— Так может он туда и вышел, нужник-то у вас, небось, на улице, — попытался милиционер перевести разговор в шутливый тон.
— Знамо, на улице, не в доме же... — не восприняла шутку Мария Михайловна — Только его там нету, потому как я видела, что дверь-то на завёртыш закрыта снаружи. И ты давай меня не заговаривай. Говори лучше, куда деда дел?.. Куда его спровадил?.. Нахал, эва, рассеялся тут. И какое вообще имеете право из Москвы за стариками приезжать? У нас что, своих властей нету?..
— Вон оно что, ха-ха-ха... — рассмеялся милиционер,— да не за дедом я вашим приехал, а, так сказать, в гости к вашему деду, Михаилу Ивановичу. Вот и доказательства тому имеются, — ещё веселее заговорил милициолнер, расстёгивая при этом сумку и выставляя на стол: две бутылки водки, большой круг колбасы, штуку круглого московского хлеба и с десяток металлических банок тушёнки. — Это гостинец от моего начальника, — как-то не очень уверенно пояснил милиционер. — Очень хочется ему познакомиться с вашим дедом — как рыбаку с рыбаком. Вот и попросил меня разыскать Михаила Ивановича. Так что считайте: я не на службе, и вообще у меня сегодня выходной.
— А чего ж мне Матрёна сказала?.. Она всё знает... — уже с сомнением в голосе произнесла Мария Михайловна и задумалась...
— А-а.., это та гражданка, что подсказала мне, где вы проживаете и как ваши имена, отчества? А я-то сразу заприметил - больно разговорчивая. Только заикнулся, а она мне сразу:
— Кто ж его не знает, Мишку-то, знамо он, и всё рассказывает, рассказывает... И что телевизор вы купили, успела сообщить, и где дом ваш показала... Так что, Мария Михайловна, Вы уж Михаила Ивановича-то разыщите. Я хоть, правда, и нежданный, но вроде как... по делу здесь.

А дед Михаил тем временем пересказал Василию вкратце свои приключения в Москве. Однако эпизод в пельменной утаил. И опять подумалось про себя:
— Сам виноват. И чего это дёрнуло с какими-то незнакомыми мужичками на троих пить? Вот дуралей старый, сроду ведь такого не было. Повезло ещё, что милиционер хороший попался — паспорт отдал... Ваське никак нельзя об этом знать. Сам же отучал его после войны от пьянства, тогда Васька сильно “зашибал”. Сам же от дружков его — таких же как он забулдыг - отваживал, увлёк рыбалкой...

— Слышь, Вась, — вышел из задумчивости дед, — точно он, тот, с Бутырского рынка, больно здоров. Ни с кем не перепутаешь - “фигура”... А насчет телевизора, Вась, это ты зря... Это бабкина заслуга, она у меня экономная, — с обидой закончил Михаил Иванович.
— Да, Иваныч, плохи твои дела... Неужели кто траванулся твоей рыбой? — Начал рассуждать Василий. —Да вроде по морозцу ловлена, совсем свежая была... А, может, директору рынка от жадности кость щучья поперёк горла встала?.. Или ещё чего?.. Мало ли...
Знаешь чего, Иваныч, башку ломать не будем — бесполезно... А ты давай-ка побрейся...
Сейчас я и бритвочку тебе подправлю. Ты ж там, на рынке-то, при бороде был, а побритого кто тебя узнает?..
— Да ты что, Вась?.. Эва, чего придумал! — возмутился дед Михаил, — Знаешь же, что бреюсь я только один раз в году — на день Победы.
— Ну, что ж делать-то? На Девятое мая ещё раз побреешься. Только бы совсем не забрили, — нагнетает обстановку Василий. — В отказ иди, не ты и всё тут. Как они докажут, коль без бороды-то будешь?.. Где свидетели?.. Я тебя в обиду не дам, будем говорить, что в тот день мы с тобой вместе на рыбалке были. Я точно помню — в тот день у меня выходной был. Пусть проверяют! Видишь, как складно всё получается, и ещё свидетелей найдём. Все подтвердят, что были мы с тобой в тот день на рыбалке...
А сам тем временем бритву уже на ремне правит: жиг-жиг, жиг-жиг...
— Вот и чайник ещё горячий на лежанке стоит, щас мыльце разведём... Давай, я тебя и побрею, у тебя, я гляжу, вон руки-то дрожат, как бы не порезался...
— Ну давай уж, давай... — нехотя согласился дед. Быстро его Василий омолодил, долго-ли со сноровкой регулярно бреющегося человека?

Михаил Иванович в зеркало на себя глянул, волосы на голове уже не ахти какие густые, но поправил. И сам себе понравился. И правда в с Васькой схожи — оба поджарые и росточка одного... Успокоился маленько и вдруг говорит:
— Знаешь чего, Вась, давай-ка я туда схожу. Чего он там бабку пытает?.. Он же тебя-то видел, ну и подумает, что это ты по-соседски зашёл. Говорить ничего не буду, что б по голосу-то не признал! Бабку только на улицу пальцем поманю, она мне там всё и расскажет. Давай твоё пальто и шапку...
Только дед дверь своего дома отворил, а бабка уже тоже на пороге. Успокоенная. Собралась идти деда искать.
— Ой, Василий, ты чего пришел-то?.. — Не узнала Мария Михайловна своего старика.
А у милиционера сразу закрутились сыскные шарики в голове:
— Ну-ка, ну-ка, мужик, как там тебя — Василий?.. Иди, иди сюда!.. Это я же с тобой на станции разговаривал?!. Ну-ка выкладывай, куда Михаила Ивановича спрятал?..
— Какого Михаила Ивановича?.. — вырвалось у деда. А Мария Михайловна:
— Ой, дед (по голосу сразу признала), ты чего это побрился-то?.. И одёжу всю Васькину надел...
— Ха-ха-ха... — рассмеялся милиционер, — ну старики-конспираторы! И чего же это вы так напугались? Иль у вас тут милиция не водится, первый раз человека в форме увидели?..
А Марии Михайловне побритого, сразу помолодевшего мужа радостно видеть стало. И она рассмеялась вместе с милиционером.
— А ты чего хохочешь? — обиделся дед, — меня арестовывать не знамо за что приехали, наручники вон у него в сумке... А она ржет вместе с ним...
— Ну ты даешь, Михаил Иванович, — начал было милиционер, — какие наручники?..
Но Мария Михайловна перебила:
— Дед, дед, успокойся, я тебе сейчас всё объясню. Помнишь, я тебе ещё вчера вечером говорила, что Мурка наша больно вся нализывается. И лижется, и лижется весь вечер — не иначе жди с утра гостей...
— Ни хрена себе гости, — возмутился дед, — с наручниками!..
— Да чего это ты, Михаил Иванович, про наручники всё какие-то ладишь? Какие наручники?.. — опять удивился милиционер.
— А мне Васька сказал, что они у тебя в сумке!
— Он что, рентген?.. твой Васька.
— А чего же у тебя там звенело?
— Что звенело, то уже на столе стоит. А вот ещё и сто рублей Люська прислала. Говорит, что дед так на электричку торопился, даже забыл задаток за весы забрать...

Вдруг распахивается дверь и Василий с возгласом:
— Мы не дадим Михаила Ивановича в обиду! - прямо врывается в дом.
Тут уже и деду смешно стало и трехголосое ха-ха-ха... встретило Василия. Тот так и остолбенел на пороге.
Первым успокоился милиционер:
— Ну рентген!.. Ну прямо умора с вами!.. Такого цирка я ещё не видел, чтобы с бритьём и переодеванием... И опять:
—Ха-ха-ха... Ну да ладно, — говорит, сдерживая смех, — если Мария Михайловна не возражает, может быть по рюмке за знакомство, а, мужики?
— Чего ж я возражать-то буду? — Одобрила предложение милиционера Мария Михайловна, — мы с дедом ещё и не завтракали. За хлебом в магазин пошла, там его только привезли, а тут Матрёна...
А теперь уж и обедать пора, давайте все раздевайтесь, рассаживайтесь за столом. У меня вон и щи кислые со свининой в лежанке со вчераш¬него вечера преют...
Как ваше имя, отчество, товарищ милиционер? Ведь и не познакомились ещё.
— Петром меня родители нарекли, в окурат в Петров день родился, так и назвали. А я ж земляк ваш — из Талдома. И учился здесь — в Ратмино, в ремесленном, на тракториста широкого профиля. В пятидесятом году закончил, а потом в армию призвали, отслужил, предложили в милиции поработать. Нехватка кадров-то в органах, вот уже восьмой год и служу в милиции.
Начальник у нас уж больно хорош — строгий, но справедливый. И весть личный состав учиться заставил, но не приказами, а доказательствами, что это необходимо. Хоть молодой, а повоевать на фронте успел, ранен был, академию закончил... Ему сейчас тридцать два года, а уже полковник. Целым райотделом командует. Но седой весь, а года два назад сердечко прихватило. В госпитале отлежал и там врачи ему прописали побольше на свежем воздухе бывать. Вот и увлёкся этой самой рыбалкой — такой стал заядлый рыбак…
Туг как-то днями попался я ему на глаза, а он вдруг и спрашивает:
— Ты же, Пётр, у нас родом-то из Талдома будешь?
— Да, — отвечаю, — товарищ полковник. А он продолжает:
— Там ведь и Иваньковское водохранилище рядышком. Не бывал там на рыбалке-то? Я, говорит, ещё раньше во время войны наслышан был и про Большую Волгу, и про Иваньковское водохранилище...
Я возьми да расскажи ему, что недавно один дед оттуда больно хорошую рыбу привозил продавать на нашем рынке.
Он сразу как-то насторожился и спрашивает:
— А как зовут его, не знаешь?
— Да нет, — говорю, — что-то не было нужды имя спрашивать. А сам смотрю, полковник-то за сердце держится и говорит:
— Ты, Пётр, не в службу, а в дружбу попробуй разузнать мне про того деда.
На рынке-то я поспрашивал, говорят, что впервые тебя видели и как зовут никто не поинтересовался. Вот по такому случаю я здесь, — закончил Пётр.
— Ну, чего же вы, мужики, стопки-то не наливаете? Я вам вон уже и щи подала, и хлеба московского нарезала. Давайте, давайте за знакомство-то и я с вами чуток выпью, — заволновалась Мария Михайловна.

Василий за всё это время ни слова не проронил, как остолбенел возле двери, так и стоял не раздеваясь. Смущенный какой-то...
Дед спохватился:
— Вась, ты чего там встал, ну-ка давай сюда.
— Да я уж пойду, — ещё больше смутился Василий.
— Я те пойду! Я те пойду! Ну-ка скидывай мою одёжу и давай, давай к столу, видишь какие дела-то интересные...
Полковник милиции рыбалкой увлекается! А ты-то думал, что только наши мужики да ребятишки — попытался пошутить дед.
Тут и Мария Михайловна с Петром на пару Василия уговаривать стали.
Разделся тот, сел:
— Ты уж, Иваныч, извиняй меня за такое недоразумение-то, как лучше хотел...
— Да знаю, знаю, Вась, чего ты?.. Чай, люди свои... —  подбодрил дед Василия.
Выпили по стопке за знакомство...
А Василий-то с ночной смены, всю ночь не спавши, да и не позавтракав ещё. Работа вроде не ахти какая - кочегаром в котельной. И котельная-то — живопырка - отапливает всего вокзал да двухэтажное здание администрации вокзала. Но уголёк подкинь, пошуруй вовремя, шлак выгреби, вынеси... А морозы-то вон какие, не дай Бог заморозишь систему — не расчитаться.
А начальство и прочие служащие с утра, как в контору приходят, почему-то первым делом батареи трогают, и на градусники в помещениях смотрят - сколько там? Тепло-ли им тут целый день сидеть-то будет?..
В общем, кочегару подремать за всю ночь - некогда. Ну и повело его с первой же стопки. Осмелел и говорит, обращаясь к Петру:
— А я слышал, что на вашем рынке бардаку много... Перекупщики там всякие шастают...
Дед было тормозить его:
— Ты, Вась, кончай, кончай на эту тему, закуси-ка лучше... А Пётр встрепенулся сразу, как-будто команда “вперед” прозвучала, и спрашивает резким тоном:
— Как вас, Василий, по отчеству-то?
— Да Иваныч я, Иваныч... Василий Иваныч, как Чапаев, — добродушно улыбаясь, отвечает Василий.
— Так вот, товарищ Рентген Чапаев, объясняю, порядок на вверенном мне рынке, как нигде!.. Попробуй сунься простой крестьянин на любой другой рынок в Москве, так вот эти самые перекупщики его к прилавку не допустят. Рынком управлять — это вам, Василий Иванович, не шашками махать... Махнул я одних спервоначалу-то, появились другие, махнул других — появились третьи…
И тогда я пошёл другим путём. Теперь я перекупщиков не гоняю, но вот где они у меня —  и он продемонстрировал сжатый кулак, который по отношению к его мощному запястью имел примерно такое же соотношение, как башка к телу головастика. А вот жуликов, которые фуфлом всяким торгуют и карманников, которые посетителей зазевавшихся чистят, я всех с Бутырского рынка вывел. А перекупщики приручены — сами мне обо всём докладывают и разрешение спрашивают. Я простого крестьянина или ещё кого со своим товаром никогда им в обиду не дам. А вот ежели там всякие артели, да колхозы, да оптовики — пущай разбираются... Вот так, дорогой. Товарищ!.. — Закончил Пётр с многозначительным ударением на последнем слове.

Выпили по второй стопке за то, что оказывается, всё так хорошо на Бутырском рынке.
И сел дед Михаил на своего любимого конька — про рыбалку;
— Ты, Пётр, там полковнику-то объясни, что сейчас рыбалка никакая — одно мученье. И пусть он приезжает в самом начале марта. Я к Женскому дню всегда уже с рыбой.
А сейчас я вот мормышки кое-какие лью. Углядел тут по телевизору, что теперь всё больше стали ловить на мотыля. Мотыль-то, что это такое, я и раньше знал. У нас его на баласте —сколько хочешь.
А вот насаживают его, оказывается, на мормышку — махонькую такую блёсенку — с горошину. Дело ясное, — снасть-то она непутёвая для нашей рыбалки. Сам понимаешь, что на махонькую приманку и рыбёшка мелкая клевать будет. А это не по нам. Вон у меня блеснищи-то на окуня - в палец. Да ещё у некоторых я специально бородку крючка обламываю. Это, чтобы когда хороший клёв идёт, не возиться — не отцеплять крючок от губы рыбины. Вытащил, тряхнул, она и соскочила сама на лёд! Опускай скорее за следующей... А вот с жерличками-то беда, насадить для приманки некого. Мелкая рыбёшка от такой блесны шарахается и приходится то кишки рыбьи же, то глаза, то вообще голову окунёвую наживлять. Но они же не живые — не гуляют, висят там в лунке-то, пока-а... щука углядит. Другой раз окунька некрупного случайно блесной зацепишь, бывает и за брюхо, на жерлицу насадишь — щука в раз тут… Вот и надумал я мормышек наделать — живца для жерлиц ловить.

— Ой, Михаил Иванович, до чего же вы, пожилые люди, все самоделкины, — не сдержался Пётр, -— сами всё пытаетесь чего-то изобрести. Отец у меня такой же, только по столярному делу. Сам-то в МТС бухгалтером работает, а в выходной его из сарая не дозовёшься, всё чего-то пилит, строгает... То табуретку какую мастерит, то столик, то полочку... В Москве магазин есть “Рыболов, охотник” — на Арбате он размещается. Там этих мормышек, блёсен и всего прочего для рыбалки - сколько хочешь и цена копеечная...

— Бабуль, давай-ка доставай... я знаю там у тебя в шкафчике всегда бутылка в заначке есть. Чего это мы чужую всё пьем? — С едва заметной обидой в голосе перебил Петра дед. И добавил:
— Вроде как гости собрались, должна и своя на столе стоять.
— Какая чужая?.. Это полковичий гостинец, — опять как-то неуверенно произнёс Пётр, — а насчёт рыбалки он оснащенный... И перевёл разговор на другую тему:
— Ох, щи хороши, давненько таких не едал. Настоящие, домашние, у меня мама такие же готовит: кисленькие, наваристые... Спасибо, Мария Михайловна, спасибо, вот угодила так угодила. А мне, пожалуй, и собираться пора. Раз уж такая оказия выдалась, и дело нужное быстро получилось - что вас-то разыскал — загляну-ка я к своим в Талдом. Давненько не бывал, всё служба да служба... Через полчаса вроде электричка на Москву из Дубны пойдёт. До Темпов доеду, а там попутку какую перехвачу. У своих и переночую, а завтра первой электричкой как раз к службе успею.
— Ты сам гляди, сынок, — уже так ласково назвала Петра Мария Михайловна, — родителей навестить — дело святое... А мы вот одни с дедом...
— Знаешь чего, Пётр, — спохватился дед, — давай уж тогда ещё по стопке — на посошок-то, а там мы с Васькой тебя и проводим, прогуляемся. Чокнулись за здоровье всех присутствующих и за будущую встречу...
— Да, вот ещё чего, — опять спохватился дед, — возьми-ка ты бутылочку-то нераскупоренную, что бабка подала, да банки вон эти, что привёз... Нехорошо к родителям с пустыми-то руками...
Как только Пётр не отказывался, да какое там... Засовала Мария Михайловна в его же сумку и бутылку водки, и несколько банок тушенки, и оставшийся не нарезанным полкруга колбасы.

Поспешили к электричке, в самый раз подгадали.
На прощанье извинился Пётр перед стариками, что страху нагнал своим неожиданным приездом. Уже в вагон вошёл, но профессиональная выучка сработала всё-таки в последний момент:
— А фамилия-то, Михаил Иванович, как ваша будет?
— Да, Михайловы мы, Михайловы, — только успел сказать дед, и электричка тронулась.
Пётр пытался, что-то ещё прокричать им через закрытую дверь, но слышно уже не было. А электричка набирала ход...

— Ну, Васька! Почто только ты меня обрил?.. - вспомнил дед, трогая голый подбородок.
— Михаил Иванович, ты уж на меня не обижайся, — взмолился Василий, — видишь как всё обернулось-то... Слава тебе, Господи!..
— Да не обижаюсь, не обижаюсь я, не зря же в народе говорят: У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ.
Пойдем-ка допьём, чего там у нас осталось... А Петька-то, вроде, мужик неплохой, хоть и милиционер. К тому же и земляком нашим оказался. Как думаешь, Вась?..
— Плохой?.. Неплохой?.. — непонятно как оценил его Василий, — только вот насчёт ста рублей-то ни гу-гу...
— Ты чего, Вась?! — возмутился дед, — а харчей-то он сколько привёз?
—Так это ж полковничий гостинец, — возразил Василий.
—Не знаю, не знаю, не уверен... — задумчиво произнес Михаил Иванович. — И чего это мы с тобой тут разболтались? Пойдём повеселее, а то водка-то там прокиснет... Её обязательно допить надо!


3.  НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

— Дед, а дед, гляди-ка Мурка-то опять гостей нализывает, точь-в-точь, как в тот вечер... И сидит так же — хвостом на Москву... Ты чего молчишь?.. — начала сердиться Мария Михайловна, — может, опять Пётр пожалует?!
— Да не молчу я, а соображаю... Сам за ней давно наблюдаю, — разъясняет Михаил Иванович, — завтра же воскресенье... как тебе Пётр приедет? У него самый ответственный день — базарный. Он же в понедельник у нас был, ещё и недели не прошло. В понедельник у него выходной...
— Но честно скажу тебе, что после посещения нас Петром, живу я в каком-то ожидании, чего-то главного... И сны всё какие-то стали сниться — урывки из фронтовых лет...
— Знаешь что, дед, поставлю-ка я щи кислые варить. Видел, какой хорошей свининки сегодня прикупила? И не собиралась вроде брать, а что-то толкнуло. К завтрему как раз упреют. Как думаешь сам-то?
— Ставь, ставь, бабуль... уж больно в тот раз Петру они понравились. А чем ещё угощать? Всё ведь может быть...

Беспокойно спал в эту ночь Михаил Иванович, часто просыпался после очередного кошмарного эпизода во сне. Все самые критические моменты его фронтовых лет, как в кинохронике, вплоть до последнего, когда был почти похоронен, пронеслись за несколько ночных часов. И всё лица, лица... друзей, командиров, сослуживцев, которые гибли у него на глазах в той смертоносной войне.

И уже несколько ночей подряд всё снится и снится ему мальчишка Ваня - сын полка, который прибился к ним подо Ржевом в сентябре сорок второго года. Тогда тридцать первая армия Калининского фронта, в которой воевал солдат Михайлов, с кровопролитными боями ликвидировала плацдарм немцев на левом берегу Волги и встала в оборонительные позиции.
Отцовские чувства взыграли тогда у Михаила Ивановича к этому мальчонке. А у того ответная — почти сыновья — любовь к дяде Мише, как того уважительно называли сослуживцы.
Мальчонка такой исхудалый был — кожа да кости, да ещё и касательное ранение от пули — царапина на плече — загноилось. Подкормили его, подлечили, да так и остался он при полку и при дяде Мише. Потом уже он рассказал про себя, когда в полной мере почувствовал доброту и ласку пожилого человека.

Сам из детского дома, родителей не помнит, по детдомовским документам числится как Ржевский Иван Иванович, первого мая тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения. Детский дом при наступлении немцев на Ржев в сорок первом году эвакуировали в город Кимры. Там и закончил семилетнее школьное образование. И вот с дружком, с которым были "не разлей вода", решили податься на фронт, поближе к родному Ржеву. Намытарились вдоволь за два месяца скитаний: на немцев не раз натыкались, не раз под обстрелы попадали. Где-то случайно "перескочили" линию фронта и бродили по немецкому тылу, и даже в самом Ржеве, занятом немцами бывали...
А с неделю назад на лесной дороге нарвались на немецкий патруль. Рванули в лес, а во след им автоматные очереди. Достала пуля друга, упал он, а ему плечо обожгло, и он бежал, пока не упал от бессилия. Слышал, как мотоциклы уезжали, вернулся, нашёл то место, а друг мёртвый - прямо в голову пуля попала. Сапёрная лопатка была у них одна на двоих. Выкопал могилку, похоронил друга. А где место то, теперь и сам не знает. Потом долго искал возможности пересечь линию фронта. Уж очень сильные бои шли за Ржев-то...

— Дед, а дед, ты чего это нынче разоспался? Время девятый час, а ты всё ворочаешься, не прихворал-ли? Завсегда уже в шесть на ногах, а тут... — Заволновалась Мария Михайловна, — я, вон, и лежанку без тебя затопила, и в магазин мне уже за хлебом пора.
— Встаю, встаю... Бабуль, сны за ночь одолели, за год столько их не видел. Всю ночь война снилась.
— Да я слышала, как ты в своей каморке на кровати ворочался. Думаю — чего деду не спится? Мурка что ль его своим нализыванием так разволновала?..
Быстро Мария Михайловна из магазина возвернулась. Сели чай пить.
— Вон, дед, слышишь, электричка из Москвы прошла, явится Пётр, аль нет?
— Подождём, увидим... — с каким-то волнением в голосе произнёс Михаил Иванович. А сам всё время в окошко поглядывает, как будто ждёт...

И вдруг, что такое? Прямо к калитке их заборчика подкатывает УАЗик, на каких милиция ездит, но без надписи. И подаёт звуковой сигнал, да громкий такой. Но дед на этот раз почему-то ничуть не испугался, а движимый какой-то непонятной интуицией, без шапки и пальто выскочил на мороз к машине. А из неё уже вышел бравый высокий молодой человек в милицейской форме с полковничьими погонами. И, глядя на деда широко открытыми радостными глазами громко, но с заметной дрожью в голосе, спрашивает:
— Дядя Миша, милый ты мой, не узнаёшь?..
— Не-ет... товарищ полковник, извините... — вырвалось у деда. А сам вспоминает, вспоминает... ну, кажется, только вчера видел где-то эту знакомую улыбку, эти глаза... Ну, конечно же, ещё сегодня ночью во снах он видел эти глаза...
— Ванюшка!.. Ты?.. Неужто ты?.. Вот это встреча! Не может быть...
— Да я же, я! Дядя Миша, дорогой ты мой! Мария Михайловна, вышедшая следом за дедом из дома, сразу же сообразила, в чём дело, и заторопила их:
— Дед, ты вон даже без шапки на таком морозе, давай в дом, и вы тоже, товарищ полковник, проходите, проходите в дом-то! А полковник загрёб деда в свои объятия и всё твердит:
— Я сердцем чувствовал, я сердцем... Все эти годы вспоминаю о тебе, а тот бой под Кенигсбергом, когда от взрыва мины тебя аж подбросило вверх, чаще других мне снится из военных лет...
И крупная слеза то ли от радости встречи, то ли от горечи воспоминаний, прокатилась по щеке полковника и упала на щеку деда, которая уже и так была влажная от собственных слез.
— В дом, в дом... — заторопил и дед, — пойдём, Ванюш, пойдём, сынок...

А тем временем из машины появился ещё человек, в милицейской форме, который переминался с ноги на ногу, как уставший от долгого сидения или не знающий, что надлежит ему делать в данный момент.
— Миша, забирай всё, что у нас там имеется и тоже в дом, — скомандовал полковник. И пояснил, — это мой шофёр и помощник, как сын мне или младший брат... Ну, да ладно, сейчас речь не о нём, как-нибудь потом расскажу.
А я ведь разыскивал вас, Мария Михайловна - официальный запрос делал на Большую Волгу ещё в сорок шестом году. Ответ пришёл: не проживает, выбыла в неизвестном направлении.
— Было, было... Ванечка, ты уж извини, что я тебя так называю-то. Больно много душевного наслышана о тебе от деда, он ведь тебя как сына любит...  Давайте, давайте раздевайтесь и за стол. Я как знала, что гости будут и водочки прикупила, "Столичной".
— Да и мы с собой кое-что прихватили... Миша, где ты там пропал? — спохватился полковник.
А Миша уже входил в дом с двумя большими сумками.

— Балуешь ты нас, Ванюш, в прошлый раз Пётр привез харчей всяких... — не успел договорить дед, что мол. от тебя... как полковник перебил его:
— Пётр замечательный служака, директор рынка им не нарадуется. Порядок навёл не чета другим рынкам в Москве. До него человек шесть сменили на этом месте...
Пока полковник говорил всё это, сообразил Михаил Иванович, что гостинцы-то в тот раз от Петра всё-таки были:
— Прав я был, когда Васька про сто рублей-то вспомнил, — порадовался про себя за свою догадливость дед.

— К столу, к столу, давайте все к столу, — распорядилась Мария Михайловна.— За столом и поговорим обстоятельно.
— А я ведь и вашу фотографию, Мария Михайловна, где вы с Михаилом Ивановичем ещё молодые, и с сыном вашим засняты, с собой привёз. Дядя Миша её всегда с собой у сердца носил вместе с документами. Вот она, полюбуйтесь…— расстёгивая нагрудный карман кителя и доста¬вая оттуда пожелтевшую от времени фотографию, продолжал полковник. — Не знаю есть ли у вас такая ещё?
— Нету, милый, нету... Всё у нас растащили... Ой, дед, гляди-ка, какой ты тут молодой да красивый! И сыночек наш, совсем мальчишка ещё... Когда ж это мы снимались-то, в каком году? — с оттенком горестной ностальгии в голосе проговорила Мария Михайловна.
— Это когда мы на Большую Волгу переехали. В окурат в тридцать пятом году, когда наше Иваньково переносили из зоны затопления водохранилищем. Меня тогда на монтаж электростанции работать взяли и было ведено семейную фотографию сделать и в архив сдать. И было нам в ту пору: тебе — сорок лет, мне — сорок пять, а сыну нашему — шестнадцать. А как же она у тебя-то оказалась, а, Ванюш?
— В том последнем для тебя бою я, как всегда, рядом — следом за тобой в атаку шёл. И когда мина под тобой сработала, мне только ватник изодрало осколками, а всё на тебя пришлось... Тут и санитар подоспевший сказал, что мёртвый ты — нашпиговало, говорит, тебя осколками. Я так рыдал, не мог с места двинуться. Он всё меня успокаивал, а когда стал изымать твои документы из кармана вот и отдал мне эту фотографию. Ведь все так и звали меня твоим сыном. Многие из нашего полка в том бою полегли — оказывается, шли мы в атаку по минному полю. Но почти десять километров с боями за день прошли. Этот день, 16-го марта, на подступах к Кенигсбергу у города Дёйч-Тирау, я считал датой твоей смерти и каждый год поминал, как положено. Кстати сказать, город этот переименован теперь и называется Ладушкин — в честь танкиста нашей 31-ой армии, Героя Советского Союза, погибшего в том же бою. Дядя Миша, не только я один, все оставшиеся в живых от нашего батальона о тебе горевали. Ты же у нас самый старший по возрасту был. Тебя весь батальон знал, помнишь, все тебя так и звали ласково — дядя Миша.
— Это с твоей лёгкой руки, сынок, от тебя пошло, — стушевался Михаил Иванович.

— И мы ведь похоронку получили, Ванюш, — вступила в разговор Мария Михайловна.— До сих пор храню её, не знаю, зачем? Уж так со снохой горевали, так плакали... И внучок-то, ему всего пять лет было, что бы казалось понимал? А ведь рёвом ревел, может, глядя на нас — бабку с матерью... Когда сообщение получили, что сын наш Иван без вести пропал, мы со снохой и то так не убивались — видимо, надежда какая-то была. Без вести... А тут похоронка...
Сноха совсем вдруг другой стала — замкнутой, задумчивой, раздражительной... И внучок-то, Мишутка, нервным стал, из-за неё, видно.
А тут госпиталь наш совсем расформировывать начали. Мы ж с ней обе там работали. Я-то сестрой, перевязки, уколы на мне были — так повелось. А она с образованием, до войны ещё фельдшером работала здесь в больнице. А в госпитале-то ей и операции доверяли делать, грамотная была. Её хвалили, уважали, а некоторые из раненых даже влюблялись. Вот и уговорил её один капитан-военврач уехать с ним на его родину. То ли в Омск, то ли в Томск?..
Сначало-то он к нам по ранению на излечение попал. Зина ему трижды операции делала, всё осколки от бомбы удаляла. А он только передвигаться самостоятельно начал, сразу же помогать при операциях стал. А потом его так и оставили продолжать службу в нашем госпитале. Признали непригодным к фронту-то. Очень знающим хирургом оказался. Очень нужен был госпиталю, особенно по случаям, не связанными с ранениями.
В общем собрала Зина Мишутку и говорит мне, мол, прости меня мама, но про Ивана три года уже ни слуху, ни духу, и дедушка вот погиб. Тяжело мне здесь оставаться, уедем мы с Мишуткой к Сергею на его родину, а там, как устроимся, напишу тебе. Ну, а я, что ж поделать-то могла? Благословила её и внука в путь дальний, поплакала, поплакала...
В пять минут она сама-то собралась и вещей своих почти никаких не взяла, только самое необходимое, как будто вернуться думала. Видно, долго до того сомневалась, потому и нервная была...
— Ну, вот, — говорю себе, — и осталась ты, бабка Манька, одна как перст на белом свете...
И вдруг накануне Первомая получаю письмо, аж из города Инстербурга. Храню и его вместе с похоронкой да дедовыми наградами. А начинается оно так:
“Здравствуйте, Мария Михайловна, пишет вам сосед вашего мужа по палате в госпитале города Инстербург, что в Восточной Пруссии. Рад сообщить, что Михаил Иванович пошёл на выздоровление, и врачи уже не опасаются за его жизнь..."
Со мной такое случилось, думала помру, сердце прямо выскочить готово было. Вою не по-людски и ни слезины — истерика, и помочь некому - одна в доме. Не знаю как добралась до нашатыря, уж нюхала, нюхала... Маленько в чувства пришла, быстрей письмо дочитывать. А там и всего-то ещё одна строка, дескать через недельку — две он сам мне напишет. Раз сто сидя на полу всё это перечитывала, никак поверить не могу такому счастью, и слеза пробилась на радостях-то. Плачу и читаю сквозь слезы, плачу и читаю...
Никому ничего не рассказала про письмо. Боялась, ужас как боялась сглазу. И всё ждала, ждала...

И вот Победа — Девятое мая, радости, радости у всех... А у меня ещё и особая радость. Ну, думаю, доберусь я теперь до этого города в мирное-то время, разыщу своего мужа... Но дождалась-таки я письма и от него, там же храню. В конце мая оно пришло. С замиранием сердца вскрывала треугольник военной почты — вижу, что адрес не дедовым почерком писан. Вскрыла, а там такие каракули, но сразу сообразила, что дедова рука писала, да, видать, больно слаба ещё была...
И оказывается, что он уже в госпитале города Гомель, в Белоруссии. Ну, думаю, это ж для нас уже рукой подать. Всё сразу решила для себя:
еду в Гомель — выхаживать буду деда.
Дом без присмотра оставлять жалко и говорить никому не хочется. Попросила Ваську — соседа, приятель всё-таки дедов. Вместе и строились, вместе и на фронт уходили. Его по призыву взяли, а дед доброволь¬цем пошёл. Василий — он безобидный, но вот только выпивать крепко стал, как инвалидом с фронта пришёл ещё в сорок четвёртом. Хромает — одна нога короче другой стала от ранения, но не унывает, всё шутит, говорит, что хорошо, мол, совсем не оттяпали. А со своими плохо уживался, дочь замуж собралась, а он пьёт и пьёт горькую каждый день.
Оставила я ему всё-таки ключик от замка, попросила посмотреть за домом-то. Мужик как ни как. Сказала, что решила к дальним родственникам в деревню съездить. Может на месячишко, проведать, как они там, кто с войны вернулся? А вместо месяца больше года получилось. За это время дочь-то у Василия замуж вышла и он совсем в наш дом жить переселился. .. Приятели такие же ходить к нему начали... Ну, да ладно, хоть дом целым оказался, когда мы с дедом-то вернулись...
Добралась я тогда до Гомеля, мир полон добрых людей!.. Похоронку на деда да письма эти с собой взяла, помогли в пути. И госпиталь разыскала, и деда моего — Михаила Ивановича, нашла...
Ну, а дальше дед расскажет. Чегой-то это я разболталась?..

— Ну, бабка, душу ты мою этими воспоминаниями разворошила, — сглатывая комок в горле, произнёс Михаил Иванович, — давай щей наливай, что ли, да по рюмке... Чего это мы за пустым-то столом сидим? Такие гости пожаловали, а ты воспоминаниями кормишь...
Полковник и сержант милиции в немом оцепенении слушали повествование Марии Михайловны. Миша несколько раз отворачивался и украдкой стряхивал слезу, готовую выкатиться из глаз.
— Минуточку, минуточку... — вышел из задумчивости полковник, у нас Миша по этой части специалист. Он сейчас всё организует, а Мария Михайловна покажет, где и какую посуду взять.
Миша и правда оказался очень ловким — в несколько минут стол оказался сервирован всякими закусками, что они привезли с собой. А в центре возвышались бутылка коньяка и бутылка марочного вина.
— Сегодня у нас очень важный день, я бы сказал, семейный праздник сбывшейся мечты, которая приходила раньше только во снах... Давайте же и поднимем рюмки за эту встречу, — произнёс тост полковник. И добавил:
— По такому случаю я даже и Мише разрешаю выпить рюмочку... Чокнулись, выпили... Закусили немного...
— Дядя Миша, дорогой, расскажи, как же с тобой-то всё было? — Нетерпеливо попросил полковник.
— Да мне и рассказывать-то особо нечего... — смущенно произнёс дед. Судьба, видать, меня оберегала... да доброта замечательных наших людей: санитаров, врачей, соседа по палате — лейтенанта Иванцова — ротный второй роты, помнишь его, Ванюш? Совсем он ещё молодой был... Царство ему небесное... Как он за жизнь боролся! Как жить хотел! И меня на это настраивал. Всё говорил, что вот, мол, сейчас фрица добьём и заживём, заживём... Страна у нас огромная, богатая... Один только курс института успел он до войны-то закончить. У него, ведь, осколок от такой же распроклятой мины под самым сердцем сидел. Врачи надеялись, что обрастёт тканью, удалять нельзя — впритык к аорте был. Не получилось, прорвал-таки он ему сердце...
А жене моей — Марии Михайловне — особо низкий поклон. Считай, полтора года по госпиталям со мной мыкалась — санитарила вне штата круглые сутки. Многих выходила, не только меня...

А не закопали-то меня, как потом рассказывали, случайно.
Полк вперёд ушёл, тылы подтянулись, похоронной команде много работы досталось. В братскую могилу уже на следующий день всех убитых-то стали складывать, меня подняли, а я и застонал... Ну сразу в полевой госпиталь, который тоже уже подтянулся. Потом-то врачи удивлялись, говорили, что очень высокая свёртываемость крови у меня — потому и не истёк. А так все ноги и низ туловища иссечены были, но мелкими осколками. Потом уж мне объяснили, что выходит я на самую "маковку" этой мины наступил. Вся взрывная волна на меня пришлась — меня кверху подбросило. Самые крупные осколки по сторонам разлетелись, так эти мины работают, а меня мелочью нашпиговало. Ну, и понятно - контузило от взрыва-то…
Да чего там рассказывать — не судьба, видать, было погибнуть на войне.
А ведь и гангрена начиналась, и костоед какой-то завелся... Одну ногу уж было отрезать хотели по колено, да бабка не дала. И гангрену, и костоедов — всех извела народными средствами и на ноги меня поставила. На долечивание меня уже в Баку отправили, там в госпитале нефтяными грязями лечат, говорят, что парафин, который в них находится, — он всю ломоту-то из суставов да позвоночника вытягивает. Грязи там этой много, а персонала мало. Вот бабка моя всех, кому нужно было, в этой грязи и купала. А меня подлечили так, что вон ножки-то на рыбалку сами бегают, — пошутил дед. Вот и вся история...
Ты, Ванюш, про себя расскажи. Не думал, не гадал я, что удастся свидеться нам... После дня Победы все фронтовики-сослуживцы начали разыскивать друг друга. Радости было — не передать словами. А я в то время потихонечку на выздоровление пошёл, даже смог письмецо отписать бабке. И тоже мы с лейтенантом Иванцовым интересовались где, да что... полк-то наш? И вот узнаём, что он на подступах к Берлину под прямую наводку немецкой артиллерии попал. Говорили, что от полка в живых никого не осталось... Да-а... Сильно переживали мы с лейтенантом гибель однополчан наших... Вот осколок у него под сердцем и зашевелился... Так врачи определили.
А я тогда и не знал ещё, что похоронка-то на меня была! Ведь мне же в госпитале Гомеля — в конце мая это было — вручили орден Славы второй степени. Вокурат за неделю до бабкиного приезда. А медаль "За взятие Кенигсберга" меня уже в Баку нашла...
Да что это я опять разговорился? — спохватился вдруг Михаил Иванович, — расскажи, Ванюш, как сам-то войну закончил? И вот, до полковника дорос? Мы же погибшим тебя считали... А тут в тридцать два года и уже полковник!.. Ми-ли-ции!.. А ведь служба у вас непростая...

— Да, дядя Миша, служба у нас действительно не простая, — начал свой рассказ полковник. Как я дорос?.. Служба, дядя Миша, служба и ещё раз служба...
А началось всё на третий день после того наступления, когда тебя... ранило. Вызывает меня вдруг сам командир полка. Помнишь? Батей его все звали.
— Как же! Как же! Ещё бы не помнить! — воскликнул Михаил Иванович, — серьёзный человек... Он же раньше нашим батальоном командовал.
— Погиб он в том самом бою, о котором ты упомянул, под Дрезденом это было, — продолжил полковник. Так вот, значит, являюсь я, а штаб в каком-то небольшом особнячке расположился; усадил он меня на диван и говорит:
— Сколько же за эти годы полегло солдат наших в братские могилы? А вот теперь и дядя Миша... А я то думал, что мы с ним заговорённые... От города Калинина вместе топали и ни одного серьёзного ранения. Мы же с ним одного года рождения — самые пожилые во всём полку... были. Жаль мне, Ванюш, Михаила Ивановича, замечательный солдат был. Сколь¬ко раз я просил его, ещё будучи командиром батальона, роту под командование взять... А ответ всегда был один, мол, не умеет он командовать. Да-а... действительно добрейшей души человек был... И всегда впереди всех в атаку шёл, пример храбрости показывал. ..Ив этом бою, как мне доложили, он первым на минное поле ступил... Представлять его будем к выс¬шей награде, посмертно... Если бы ваш батальон не взял ту высоту, страш¬но представить последствия. Сам небось видел какую мощную артиллерию успели подтащить туда немцы, но не успели развернуть её. За Ржев Михаил Иванович орден Красной Звезды получил, за Вильнюс “Славу” третьей степени. А вот теперь...
Полку передышку дали, пополнение ждём. От батальона вашего видел сколько осталось? И также от других... Придёт молодёжь не обстрелянная, а у нас командиров рот после этого боя меньше половины в строю осталось, кто ранен, а кто и... Многие в этом бою полегли. Придут, конечно, вместе с пополнением трое — четверо курсантов — младших лейтенантов, так, они тоже ещё фронтовых особенностей не знают. И вот что мы решили с командиром твоего батальона — представлю я тебя на звание младшего лейтенанта... Только, с твоего разрешения, добавлю тебе пару годков... Тебе же сейчас ещё и семнадцати нет, а по документам пусть будет девятнадцать. Вон ты какой: рослый, крепкий телосложением, закаленный в боях... Только, чтобы кроме нас троих, никто об этом не знал! Согласен?
— Согласен, товарищ полковник, — вырвалось у меня...
— Ну вот и ладненько, сейчас полковой фотограф тебя снимет, а завтра офицерские документы получишь. Пока свободен, — закончил со мной беседу командир полка.
На следующий день нас троих, бывших солдат, представляли батальону, как командиров рот. И когда зачитывали приказ, я даже сразу-то и не понял, что речь идёт обо мне. А приказ звучал примерно так:
— За отличную службу на протяжении всех военных действий пол¬ка и, учитывая то-то и то-то... присвоить Михайлову Ивану Михайловичу воинское звание — лейтенант и назначить командиром первой роты батальона.
Я стою, жду когда назовут мою фамилию, а тут Михайлов, да ещё и лейтенант, а не младший, как говорил командир полка накануне... А он, глядя мне прямо в глаза, громко восклицает:
— Иван Михайлович! Получите офицерские документы! Вы что задумались?..
Так что вот с того дня я и стал Михайловым и Михайловичем, в общем твоим названным сыном, дядя Миша.

— Ну и что ж! Так и будем теперь называть тебя сыном — первой отреагировала Мария Михайловна, стряхивая со щеки рукой покатившуюся слезу. Вот и хорошо, так ведь, дед?
— Так-так, конечно же так! Я его и раньше на фронте-то всегда сынком назвал и теперь — во снах... — скороговоркой произнёс Михаил Иванович. И спросил:
— А хлопот-то потом, сынок, у тебя с этим делом не было?..

— Один раз только, но очень я тогда перепугался, — ответил полковник и продолжил рассказ
— В том бою под Дрезденом девятнадцатого апреля сорок пятого года наш батальон почти весь полёг, действительно попали мы под прямую наводку немецкой артиллерии. Немцы на подступах к Берлину дрались, как загнанные в угол звери. Ну и меня зацепило там серьёзно.... День Победы, как и ты, в госпитале встретил...
А потом, по выздоровлении, когда медкомиссию проходил, признали меня годным к воинской службе. Было это уже в подмосковном Звенигороде — там я на долечивании находился. И здесь же, на медкомиссии, вдруг, предложили мне пойти учиться в училище МВД. Я сразу согласился, а куда было деваться? Ни родных, ни близких. Здесь же, на комиссии, и направление оформили в Московское специальное училище Министерства внутренних дел СССР. Потом я уже узнал, что специально для ускоренной подготовки набирали повоевавших на фронте молодых младших офицеров. И в тот момент большой недобор курсантов был. Прибыл я туда, направили меня в приёмную комиссию. Захожу, там за большим сто¬лом три человека в штатском сидят. Каждый из них по очереди просмотрел все мои документы, переговорили о чём-то между собой, потом один из них подаёт мне бланк и говорит:
— Садитесь, товарищ лейтенант, вон за тот столик и заполните вот эту анкету. Образец заполнения на стене висит, что непонятно будет — спросите.
Сел я, а ручку-то перьевую и держать разучился, но макнул я её всё-таки в чернильницу, глянул на анкету, а там первым пунктом - фамилия, имя, отчество... Ну и задумался я, что же писать-то, какую фамилию? Воспоминания вдруг нахлынули, как командир полка уговаривал меня роту под командование взять... и дальше... дальше... Не знаю сколько в такой моей задумчивости времени прошло? Только чувствую вдруг, руку на плечо мне кто-то положил и спрашивает:
— Тебе что, лейтенант, плохо? Это один из членов комиссии, который был заметно старше других двоих по возрасту, подошёл и очень внимательно, но по доброму в глаза мне смотрит...

Ну, тут я, как на духу и выложил им весь свой жизненный путь...
— Да, наворочала война дел, долго теперь расхлёбывать будем... Так сколько же тебе выходит, сынок, годов-то? Семнадцать только в мае исполнилось? Да-а... А выглядишь ты на все двадцать пять, вон и седина уже виски тронула. Посиди в коридорчике, а мы с товарищами будем решать, что с тобой делать? — это тот пожилой так высказался. Как оказа¬лось — сам начальник училища, генерал, фронтовик, разведкой командовал.
Долго я просидел в коридоре-то, мысли разные в голову шли, ну, думаю, могут ведь и арестовать... Время такое было... Эти час — полтора точно седых волос мне добавили.
Вышел самый молодой из троих, улыбается, дружелюбно на меня смотрит и говорит:
— Заходите, товарищ лейтенант...
Сразу полегчало у меня на душе от его доброй улыбки. Оказалось, что был это заместитель начальника училища по учебной работе. Здорово он мне потом помогал — прямо "за уши тянул" — образовывал. Много индивидуально со мной занимался...
Ну, зашёл я, стою... А генерал такой вопрос задаёт мне вдруг:
— Значит говоришь, солдат Михайлов Михаил Иванович, как отец тебе был?
— Да! — отвечаю, — так точно, как отец!..
— Ну и какую же мы тебе фамилию обозначим в анкете? Выбирай. Видишь ли, по нашим законам каждый гражданин имеет право на смену фамилии по своему желанию. Вот и юрист наш — замполит мой — подтвердит тебе это, — и показывает на третьего человека из комиссии. А вот день и год рождения придётся записать, которые у тебя раньше значились. Ну, что решил?..
И решил я в том момент, что и дальше буду Михайловым Иваном Михайловичем.
— Молодец, сынок! — не сдержался генерал, — доброе у тебя сердце. Давай-ка мы общими усилиями заполним на тебя анкету. И в протоколе комиссии о приёме тебя курсантом мы тоже укажем об этом. Так что теперь ты сможешь смело шагать по жизни с этим именем.
Зачислили меня в училище и пошло... Грамотности у меня никакой, понятия о гражданской жизни — тоже, и многое, что ещё не так... Ох, тяжело пришлось первые полгода. Правда, не один я такой был, но оказался самым молодым из курсантов и очень, очень старался.
А ближе к весне, в сорок шестом, бандитизм в Москве такой размах принял, что и нас — курсантов к оперативной работе привлекать стали -кадров не хватало. В общем, учёба и служба, служба и учёба. И уже в сентябре месяце вызывают вдруг нас, нескольких курсантов, к начальнику училища. Захожу, вижу — опять та же тройка, что принимала меня в училище. Генерал и говорит:
— Курсант Михайлов, в связи с тем, что в Москве не хватает подготовленных милицейских кадров, принято решение досрочно выпустить вас как специалиста с присвоением вам звания старший лейтенант МВД. Если возражений нет, завтра будет приказ. Есть возражения?
— Никак нет, товарищ генерал, служу Советскому Союзу, — отрапортовал я.
— Ну вот и чудненько, старший лейтенант Михайлов. Выдадим вам соответствующую характеристику, а отдел кадров МВД города направит вас на работу. Пока свободны.

И направили меня старшим оперуполномоченным в один из самых, по тому времени, криминальных районов Москвы. Сколько горя людского повидать пришлось — повести об этом писать можно, да больно много горечи и слез в них будет.
К осени сорок шестого года, как известно, самый разгар бандитизма был уже придушен. Но "авторитеты" по "хатам" залегли. Вот их-то и нужно было выловить, а "малины" да "притоны" всякие ликвидировать. Стреляли в меня не раз, с ножом и даже с топором нападали, но всё как-то царапинами отделывался. А однажды нарвался всё-таки на выстрел в упор из "ТТ", а пуля у этого пистолета серьёзная — навылет через лёгкое прошла...
Опять госпиталь, очередная правительственная награда. И звание — капитан милиции — в соответствии с занимаемой должностью, так в при¬казе было сказано. Уже выздоравливать начал, тянуло на службу. И тут навещают меня сам генерал — начальник училища и заместитель его по учебной работе.
— Как здоровье?.. Как настроение?.. Обычный разговор... И вдруг  генерал спрашивает:
— А не хотел бы ты, Ванюш, продолжить учёбу?
— Как продолжить? —  удивился я. Меня же выпустили... Уже почти два года, как служу. И вроде справляюсь...
— Вот-вот, именно поэтому, что справляешься! — перебил генерал. —Мы за своими выпускниками наблюдаем! Кое-кто уже и разжалован через трибунал, есть, к сожалению, уже и погибшие. Да сам всё по сводкам знаешь. Такова милицейская служба, Иван Михайлович… А мы недавно получили приказ об организации академической кафедры на базе нашего училища. Вот набираем первых двадцать человек, считай, что тебе поступило предложение... Подумай. Надумаешь, жду заявления на мое имя. С твоим лечащим врачом мы уже переговорили. Утверждает, что через две недели будешь как новый...
В общем приняли меня в академию, а в пятьдесят первом году, по окончании её в звании майора милиции, был я направлен в тот же райотдел на должность заместителя по оперативной работе. Так там и служу, только теперь уже в должности начальника.
Так что всё очень просто, дядя Миша, служба, служба и только служба... — закончил свой рассказ полковник - Михайлов Иван Михайлович.

— А ты что же и не женатый? — вдруг спросил дед.
— Да... Вот не довелось, живём вдвоем с Мишей, но это отдельная история, как-нибудь в другой раз... А теперь нам ехать пора, давай, Мишут, собираемся потихоньку — мотор хорошо прогрей у машины. Посигналишь, когда прогреется, а пока попрощайся до следующей встречи со своими дедушкой и бабушкой... Чего уж теперь, коль я сын названный, будем считать тебя их названным внуком. Не возражаешь?..
— Конечно нет! — обрадовано воскликнул и заулыбался во весь рот Миша, — конечно нет!..
— Ишь разулыбался, прощайся и иди выполняй указание, — прервал его полковник.

— Тяжёлое детство досталось парню, — продолжил полковник, указывая кивком головы на дверь, закрывшуюся вслед за Мишей. Когда я приступил к обязанностям оперуполномоченного, часто приходилось бывать мне по службе и на Бутырском рынке. Нищих тогда по Москве шас¬тало видимо — невидимо, их особо-то и не гоняли в то время. Беженцы, инвалиды войны... А у входа на Бутырский рынок всегда на одном и том же месте находилась троица: пожилой инвалид войны — вместо правой ноги у него под колено деревяшка была пристёгнута; мальчонка лет шести-семи и старый лохматый пёс. И всех их троих звали Мишками.
Инвалид пел грустные песни, всё больше старинные романсы, да так проникновенно, что аж слезу у слушателей пробивало. И мальчонка ему подтягивал, и даже пёс иногда подвывал. Пёс к тому же умело выполнял команды.
Мальчонка крикнет ему:
— Мишка, где Гитлер?..
Собака сразу бросалась в толпу и начинала всех обнюхивать. Потом возвращалась, смотрела в глаза мальчугану и трясла головой — дескать, нету.
Парнишка тогда задавал следующий вопрос собаке:
— Мишка, что стало с Гитлером?
Собака падала как подкошенная, переворачивалась на спину и начинала дёргать всеми четырьмя лапами, потом затихала...
Всё это вызывало у зрителей дружный восторженный смех, как в цирке.
Потом парнишка командовал:
— Мишка, вперёд!..
Собака брала в зубы офицерскую фуражку инвалида и обходила "публику".
Подавали им хорошо и просили повторения "номера"...
И такая жалость обуяла меня к этой троице, что первым же своим делом решил я как-то их устроить.

Познакомился с ними поближе, почему-то меня они не остерегались. И выяснилось, что Потапов Михаил Васильевич коренной москвич и жильё его в этом же районе. И добрейшей души человек оказывается. Музыкальное образование имеет. До войны вместе с женой в Госконцерте работали. Оба пели и на музыкальных инструментах играли. В сорок четвёртом году он инвалидом с фронта вернулся, а жена ещё раньше погибла. С концертной бригадой на фронт выезжали, попали однажды под бомбёжку... Детей у них не было, а проживали они с женой в двух больших комнатах на второй этаже двухэтажного дома дореволюционной построй¬ки. А в полуподвале, в небольшой комнатке, вдова с тремя детьми ютилась... Вот им он и отдал свои апартаменты вместе с мебелью и роялем, а сам в их комнатёнку переселился. И напутствовал, что, мол, пусть ребятишки учатся игре на рояле. Сейчас один из них известным музыкантом и композитором стал.
Соседи рассказывали мне, что к себе он никого не пускал, сам выходил из этого подвала только в магазин за водкой и хлебом. И целыми днями изливал душу грустными мелодиями на саксофоне...

А потом мальчонку с собакой заприметил, ходил тот, побирался, кто кусок хлеба даст, кто ещё чего... Вот и взял его к себе вместе с собакой, пить сразу бросил — как отрубил. Трудно далось мне их разлучить: и убеждал, и уговаривал... Сроднились они, почти два года втроём прожили. И всё-таки с наступлением первых морозов в начале ноября дело тронулось с мёртвой точки. А к тому времени у меня уже договоренности были: в доме инвалидов войны — для старшего Михаила, а в детском доме — для мальчонки Миши и собаки Мишки. К седьмому ноября всё и решилось, каждый из них ощутил на себе заботу государства и даже пёс Мишка, которому в детском доме прямо у чёрного выхода из кухни будку поставили.

Миша, потому как не помнил ни своих родителей, ни как его фамилия, ни откуда он родом получил отчество Иванович, а фамилию Михайлов и место рождения — город Москва. Врач детского дома определил его возраст примерно семь лет и поставила ему день рождения — седьмое ноября.
Сам-то я в то время жил ещё в общежитии МВД, но каждый свой выходной ехал в детский дом, брал Мишу — мальчонку за руку. Мишку -собаку на поводок и отправлялись мы к Михаилу Васильевичу - инвалиду войны. Очень он интересный был человек — интеллигент высшей сте¬пени. Многое мы с Мишей узнали от него о жизни известных людей довоенной интеллигенции. А в доме инвалидов он хор организовал и даже небольшой оркестр.
Пять лет назад Михаил Васильевич умер от сердечного приступа.
Собака ещё раньше — видимо от старости.
А Миша закончил школу милиции и вот уже второй год служит...
Вон он уже мне сигнал подаёт, пора ехать. Нужно будет ещё на службу заглянуть — нет ли там каких срочных сообщений?
Давайте прощаться, Мария Михайловна, Михаил Иванович... Будем мы теперь вас навещать по выходным.

Мария Михайловна на протяжении всего рассказа о судьбе Миши утирала то одним, то другим уголком головного платка катящиеся из глаз слезы. А теперь и у деда заслезились глаза. Полковник обнял их за плечи — сразу обоих обеими руками, прижал к себе, расцеловал и, скрывая наворачивающиеся слезы, поспешил к машине...
Дед с бабкой поспешили вслед за ним, полковник сел в машину, а улыбающийся Миша, держа баранку одной рукой, махал им второй и через приоткрытое окно повторял:
— До встречи, до встречи...
— Да, бабуль, вона как всё повернулось-то, пойдём-ка в дом, — первым произнёс слова дед, сглатывая комок в горле. Вот уж радость так радость... Что же дальше-то будет?..
— Не знаю, не знаю, но предчувствие чего-то хорошего... — ответила Мария Михайловна и задумалась...
— Ладно, поживём — увидим, — высказал дед свою любимую поговорку. — Ой, гляди-ка, бабуль, сумку-то вторую они так и оставили не раскрытой... А вдруг там чего нужное им, а они забыли? Так и стоит у стенки, погляди-ка, чего там? А то звонить надо идти на почту будет. Эва телефоны-то свои, и домашний и служебный, Ваня написал, и адреса тоже.
— Ой, ой, гляди-ка, дед, опять тушенка, такая же, как Пётр привозил, да сколь много-то!.. — открыв сумку, удивилась Мария Михайловна.
— Стало быть, это продукт из их сухого пайка, — догадался дед, — что выдают им по службе. И нам от них — это гостинец.
— Значит, и Пётр из своего пайка банки-то привёз, — на этот раз вслух порадовался дед своей догадливости.

Вдруг распахивается дверь и с порога запыхавшийся сосед Василий испуганно восклицает:
— Михаил Иванович! Мария Михайловна! Что случилось-то?.. Ко мне Матрёна языкастая на работу пришла, говорит, что, мол, к тебе опять милиция приехала, теперь уж двое, да на машине. Другие, а того, что раньше был, нету. Шёл бы ты, говорит, Вась, помог бы Мишке-то... Вдруг чего?.. Больно долго они там. Знать, и правда за тебя переживает. Я ей говорю, что, мол, не могу с работы-то уйти... А она мне в ответ, что сейчас Саньку — сменщика моего пришлёт, видела, дескать, что он дома — в окне маячит — когда ко мне-то шла… Ну что за баба?! Всё уже продумала! Ну всё знает...
И правда, через полчаса, не более, Сашка явился. Я сразу к тебе, а она меня на углу встречает и сообщает, что только-только вот уехала милиция-то, а тебя с собой не забрали...

— Видел я, как она мимо дома раз пять туды-сюды прогуливалась. Всё глядела то на машину, то на окна. Может и правда беспокоилась. Соседи всё-таки и живём по-соседски в согласии, и баба она неплохая, хоть и языкастая, — добродушно отозвался дед. Смолоду такая говорливая была. И бывало мужа-то своего, Андрея, как оберегала! А вот как погиб он, о соседях радеть стала. Натура, видать, такая. А ты садись, садись. Вась, за стол-то, дела такие... Щас всё тебе расскажу...

— Пётр-то, милиционер, что приезжал, такой молодец оказался, — начал Михаил Иванович.
— Ну да, молодец!.. Насчёт ста рублей! — вырвалось у Василия.
— Да что ты к этим ста рублям прицепился? — возмутился дед, — я же тебе ещё тогда сказал, что он харчей привёз от себя на все двести, так оно и было. И вообще я не видел, куда сторублёвка делась, бумажка такая шуршащая была, может куда в щель провалилась?
— Ага, в щель... — в щель его кармана, — опять возразил Василий, — может ещё скажешь, что щука её заглотала?..
— Да за что ты, Вась, так невзлюбил Петра-то? — спросил вдруг напрямую дед.
— А не хрен меня Рентгеном каким-то обзывать, привыкли там в ментовке кликухи давать разные. Мне и Чапаева хватает здеся!.. — признался Василий.
—Ха-ха-ха... — дружно и от души первый раз за день рассмеялись Мария Михайловна и Михаил Иванович.
— Ну, ты даёшь, Василий Иванович! — сквозь смех произнёс дед, — ну, пусть даже и взял, так это же рынок! Видать, по другому нельзя — уважать не будут те же перекупщики. Скажут, что, мол, сам не берёт и нам не даёт. Он же меня специально не искал, они его привели. А может он эти деньги в детский дом отдаёт. Вон полковник-то сказал, что их райотдел шефство над детским домом взял и теперь он "интернатом" называется...

В общем, что ни говори, а Пётр молодцом оказался. На следующее же утро, как у нас-то побывал, к полковнику с докладом явился. Так мол и так...
Когда я ему фамилию-то свою назвал, помнишь, двери-то у электрички уже закрывались, а он что-то пытался нам прокричать, да мы уже не услышали.
Он, оказывается, сразу сообразил, что чего-то здесь кроется, ведь полковнику-то тоже фамилия Михайлов и зовут Иван Михайлович...
— Вот те да! — вытаращил глаза Василий — так кто же он? Сын что ль твой Иван? Так по возрасту не подходит... И потом, что ж он не знает, где родители живут?
— Да не перебивай ты, Вась, — взмолился дед, — сын, конечно сын... только не тот, другой — сын полка Ванюшка, я ж тебе про него рассказывал...
— Вот те хрен, не слаще редьки! — Опять удивился Василий.— Так он же погиб, ты мне сам говорил.
— Так вот не погиб! Это я так думал, раз нас-то с бабкой не разыскал после войны. Он же сирота — куда б ему деваться было? А я ему всё время толковал, что вот, мол, фрицев разгромим, война закончится и будешь ты у нас жить на Большой Волге...
Давай-ка, Вась, сначала выпьем, видишь, какие рюмки-то бабуля сегодня поставила — праздничные, под коньяк. И поднимем мы их за нашу НЕЧАЯННУЮ РАДОСТЬ, — произнёс Михаил Иванович тост.
Чокнулись, выпили...

— Не зря всё-таки в народе говорят: “нет худа без добра”, — вдруг задумчиво произнёс дед, — а, бабуль? Выходит, правильно, что в Москву-то я в тот раз с рыбой подался? Радости-то, радости... сколько!..
Ты давай-ка, Вась, закусывай как следует, да слушай... А я тебе сейчас всё по порядку расскажу. Чего забуду сказать, бабуля меня подправит...


4.  ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ

С того памятного воскресенья, когда неожиданная радость пришла в дом  к старикам Михайловым, прошло несколько месяцев. И жизнь их совсем другой стала. Теперь каждое воскресенье — в полковничий выходной — Мария Михайловна с Михаилом Ивановичем поджидали сына Ивана и внука Мишу.
Бывало иногда и не получалось им приехать — служба в милиции полна неожиданностей. Но тогда обязательно с утра была от них телеграмма, что приехать в этот день не смогут...
В общем почувствовали старики себя нужными, а это ведь так важно! -—  можно сказать — главное в жизни.

Конечно же и на рыбалку за это время не единожды сходили. Восторженно, по-ребячески радовались и сержант, и полковник милиции удачному лову. И охотно брали рыбу с собой в Москву, чтобы продемонстрировать там сослуживцам, какие они умелые рыболовы и под удивлённые возгласы раздарить её им.
И Василий — приятель Михаила Ивановича, бывал с ними на рыбалке. Полковника он почему-то стеснялся, о вот Мишу полюбил как родного, так с ним рядом и ходил, всё обучал тонкостям рыбацкого счастья да про милицейскую службу интересовался. И вдруг милицию в целом зауважал и даже про Петра как-то раз уважительно обмолвился...
А Михаилу Ивановичу в тот момент вспомнился эпизод в пельменной и подумалось:
— Может и тот милиционер интернату деньгами помогает... И сразу почему-то на душе полегчало...

И вот в один из тёплых воскресных дней, сразу же после празднования дня Победы, когда Большая Волга буквально утопала в аромате цветущей сирени, подкатил УАЗик к дому стариков Михайловых. Как всегда прозвучал автомобильный сигнал, но на этот раз как-то по особому — в несколько гудков с перерывами.
— Надо ж, Мишка-то музыку пытается бибикалкой изобразить, — удивился дед, — слышь, бабуль, пошли встречать. Чегой-то вдруг?.. И телеграмма поздравительная на Девятое мая точно им была писана. Тоже с каким-то намёком — ждите, мол, радостных вестей...
А полковник Иван Михайлович и сержант Михаил Иванович Михайловы, оба в парадных формах, уже вышли из машины, и у обоих радостные улыбки на лицах. И полковник, протягивая Марии Михайловне какой-то конверт, говорит:
— Во-первых, ещё раз поздравляем вас с праздником Победы и вручаем вам, Мария Михайловна и Михаил Иванович, официальный документ!
— А чего в нём писано-то? — испуганно воскликнул дед.
— А вот пойдём в дом, там и вскроем... Хорошие, очень хорошие новости, не пугайся, отец, — успокаивающим тоном произнёс полковник. Написано там, что сын ваш родной, Иван, не без вести пропал, как вы считали, а погиб смертью храбрых... Ну-ка, Миша, забирай из машины что у нас там припасено на сегодня. За День Победы и такие новости выпить никак не грех!..

— Ну-ка, дед, вскрывай сам, — заволновалась и Мария Михайловна, передавая пакет Михаилу Ивановичу.
Вскрыл Михаил Иванович пакет, достал лист, видит: отпечатано на государственном бланке с гербом Советского Союза, и печать внизу стоит, и подписи ответственных лиц...
— Ну, ты чего, дед, бумагу-то разглядываешь, читай быстрее, чего там написано, — не выдержала Мария Михайловна.
— А написано здесь вот чего, — начал Михаил Иванович, — читаю:
— Город Москва, комитет по...
— Да ладно ты, дед, давай главное, — опять не сдержалась Мария Михайловна.
— А главное вот:
“Официально сообщаем Вам, что Ваш сын — лейтенант двести пятнадцатой стрелковой дивизии тридцатой армии Михайлов Иван Михайлович погиб смертью храбрых 10-го августа 1942 года в бою подо Ржевом. Захоронен в братской могиле вблизи города у Соборной горы. Награждён орденом Красной Звезды — посмертно”.

Мария Михайловна, почувствовав слабость в ногах, опустилась на стоявший рядом у стены табурет и закрыла лицо руками.
— Ты чего, бабуль? — заволновался дед, — тебе плохо, что ли?
— Нет, нет... наоборот, — отнимая руки от лица проговорила Мария Михайловна, — как будто камень какой с души сошёл. Геройски погиб... Захоронен... Слава тебе. Господи! В земле сыночек-то наш... Как положено!.. А то, без вести?..
— Ну, Ванюша, ну не зря ты полковник милиции! — с восторгом произнёс Михаил Иванович, — а мы так бы и умерли в неведении...
— Не одни вы такие, до сих пор идут в комитет запросы от родственников по подобным делам. Тысячи писем скопилось, обрабатывать архивы не успевают. В подобных случаях я всегда вспоминаю слова начальника училища. Он тогда при мне в задумчивости сказал:
— Много дел война натворила, долго ещё разгребать будем. По официальным-то каналам оно, конечно, всё побыстрее делается. Когда мы с тобой запрос-то дали, а, Мишут? В феврале?..
— И молчал, молчал... — не сдержался дед от порицания.

— А у нас и ещё новость припасена для вас. Ну, что, Миш, расскажем, что ли?.. — продолжил полковник.
— Такая же хорошая? — с сомнением в голосе спросила Мария Михайловна.
— Хорошая, хорошая... Но с грустным оттенком, — пояснил полковник. В общем, ждите на днях письмо от вашего родного внука Миши.
— Ну ты даёшь!.. Ванюш!.. — на этот раз слабости в ногах не выдержал Михаил Иванович и сел на тот же табурет, с которого уже успела подняться Мария Михайловна, и продолжил:
— Вот это я понимаю милиция, вот это работа!..
— Фамилия только у него и отчество теперь другие. Кстати для уточнения... Помните, Мария Михайловна, какая была фамилия у того капитана медицинской службы, с которым уехали ваша сноха и внук? — спросил полковник.
— Как же, как же, конечно помню... Сергей и отчество Сергеевич, и фамилия Сергеев — очень легко запоминается, — ответила Мария Михайловна.
— Ну вот, ваш внук Михаил Сергеевич Сергеев уже студент Омского медицинского института, — продолжил полковник. А вот Зина с Сергеем погибли в том же сорок пятом году, в июне месяце попали они с группой из нескольких человек в автомобильную катастрофу, там, в Омске. Зина с Сергеем погибли, а Миша воспитывался родителями Сергея...
Я с ним сам по телефону разговаривал. Помнит, что жил на Волге и что мама с бабушкой в госпитале работали...
— Что ж это мы всё стоя-то разговариваем, — спохватилась Мария Михайловна, — давайте, давайте все за стол.
— Правильно ты, Ванюш, сказал, что за такие новости и выпить не грех. Господи! Как легко-то вдруг стало... Как камень с души сошёл!..

— Ага!.. — Вдруг прислушался полковник,— вот и электричка из Москвы прошла. Сейчас должен Пётр прибыть. Он в краткосрочном отпуске — гостит у своих родителей в Талдоме. Молодец он — без отрыва от службы закончил специальные полуторагодичные курсы для младших офицеров милиции, и накануне праздников получил сразу звание лейтенанта — минуя младшего. А в решении комиссии было сказано, что учитывая отличные знания по всем видам подготовки, а также длительный срок службы в органах МВД... Ну и так далее... Присвоить... Решил дать ему отдохнуть, а после отпуска перевожу на другую работу — оперуполномоченным. Есть у нас один участочек, где никак должный порядок не можем навести, а Пётр справится — серьёзный парень и внешность у него серьёзная...
На этот раз и директор Бутырского рынка согласие дал — понимает, что дело того требует. На месте Петра уже новый человек служить заступил — младший лейтенант после этих же курсов.
А у нашего Миши в августе заканчивается срок обязательной службы после школы МВД. И решил он пойти учиться в то же училище, что когда-то кончал я. Так что ли, Михаил?..
— Так точно, товарищ полковник! — весело скороговоркой ответил Миша. И все добродушно рассмеялись...

— Ну ладно, вы тут пока разговаривайте, а мы с Мишутой начнём стол накрывать, решила Мария Михайловна.
— Ванюш!.. — вдруг какой-то загадочной интонацией начал Михаил Иванович. —А про день рождения-то свой ты не забыл?..
— Не забыл, не забыл, отец, всё сегодня и отметим, — оправдывающимся тоном проговорил полковник и добавил, — служба такая... Министр приказ издал, чтобы с первого по девятое мая включительно весь руководящий состав МВД из столицы не отлучался.
— Та-ак.. и это сколько же у нас тостов на сегодня набирается? А ты всегда по одной рюмочке пьёшь, — пошутил Михаил Иванович.
— Но ничего, ничего, бабка вон тебе подарок на день рождения подготовила. Три месяца всё чегой-то настаивала — в темноте держала, процеживала и опять настаивала, и всё на спирту... Чего там?.. Не знаю... Вон у неё этих трав-то, весь чердак завешен. Но то, что помогает от болей в сердце, на посёлке у нас знают все — у кого болело. По двадцать капель в день и через полгода забудешь, где у тебя сердце-то. Все так говорят, кто испробовал бабкино лекарство. Вот тогда можно будет и не по одной рюмке, а всякие там таблетки — забудешь. Так что ль, бабуль?..
— Так, так, дед, ну всё-то ты разболтал, а я хотела сюрприз сделать Ванечке... — обиделась Мария Михайловна на деда.
— Спасибо, мама, спасибо... Только вот откуда вы про сердце-то моё знаете? — удивился полковник.
— Знаем, знаем, мы всё знаем, — поспешил с ответом дед, испугавшись, что Мария Михайловна невзначай выдаст Петра. И продолжил:
— А у меня в душе мечта теперь зародилась, — побывать бы нам с бабкой на той братской могиле...
— Мы и это уже обсудили с Мишей и решили так... Если вы, конечно, будете согласны, — перебил деда полковник. — Сегодня же едете с нами в Москву, погостите у нас недельку, по столице погуляете... А в следующее воскресенье с утречка пораньше все вчетвером отправимся на машине во Ржев. Побываем на Соборной горе. И попытаемся разыскать то место, где я тогда пацаном вышел в расположение тридцать первой армии и сразу же повстречался с таким добрым человеком — с дядей Мишей...
— А у меня и ещё одна мечта, — перебил его Михаил Иванович, — повидаться бы со внуком!.. Конечно у него своя жизнь - раз так всё получилось-то... Но всё же внук! Поглядеть бы на него...
Вот бы исполнились эти две мечты... А там... а там... и...

— Ты мне кончай об этом, дед! — перебила его Мария Михайловна и многозначительно добавила, — не зря в народе говорят, что ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ.

— А вон, глядите-ка, и Васька с ночной смены идёт, и на пару с Петром. Опять, знать, на станции встретились, и чего-то обсуждают и смеются оба, — воскликнул дед, глядя в окно. Ну, что, бабуль, за домом-то следить опять Ваське поручать будешь?..
— Конечно! А кому ж ещё-то? — согласилась Мария Михайловна. — Василий он завсегда с доброй душой... И продолжила:
— Давай, дед, выходи, гостей-то встречай. Вон и Матрёна Фёдоровна, знать, раз третий уже мимо машины проходит, зови и Василия, и её. Они тут больше всех за тебя переживают — как бы соседа не увезли куда...

— Ну, что ж, Ванюш, пойдем для солидности на пару, — попросил полковника дед. Ты вон какой!.. — и не нашёл подходящего слова.— А в парадной-то форме — особо!.. И кто бы что ни говорил, а вот мы всю жизнь прожили в окружении простых и добрых людей, — задумчиво заключил Михаил Иванович. И философски добавил:
— Эти главные качества никому не отнять у русского человека. Ведь наградил его этим сам ГОСПОДЬ БОГ!