Глава из повести Книга для взрослых

Глава вторая. Зубова Поляна.
За два года Химкинского СИЗО, полтора года камеры смертников Бутырки и одиннадцать лет отделения пожизненного заключения в Зубовополянском учреждении ЖХ-385, Копылов привык понимать, что ценность одиночества определяется  тем внутренним настроем на творчество, который когда-то, из-за избитости понятия, он не любил называть вдохновением. Сейчас он ценил вдохновение, в том числе и этимологически. Вдохнув застоявшегося тёплого воздуха камеры, он осторожно перевернулся на левый бок и открыл глаза. Зелёные светящиеся часы на тумбочке показали начало первого. Единственный сосед по камере тяжело дышал, огромными лёгкими выдыхая воздух  в ограниченное пространство общего пользования. Копылов вспомнил, что соседа зовут Гинтаутас Гофштетерис, что он, кажется литовец, и что они живут вместе уже три с половиной дня.
Начальство понимало обоснованность желания пожизненно заключённых самим выбирать себе сокамерников, и если не было залётов и позволяла возможность, старалось идти им навстречу. На прогулках Копылову нравилось, что огромный двухметровый парень держится особняком, но спокойно и без агрессивно выраженной депрессии, что он не курит и у него совсем нет татуировок. Оказалось,  литовец четыре месяца тоже живёт один, поскольку его прошлый сокамерник – бывший Омский смотрящий Бакс, ещё в ночь на девятнадцатое августа сильно ударился спиной об угол койки – то ли литовца, то ли своей - и с тех пор мочится кровью в особом боксе лагерной больницы. Копылов, как и большинство на зоне,  тоже не любил Бакса, а в последние несколько недель тоже жил один. Видимо, на момент предложения Копылова ценность одиночества была относительной и для литовца. Они легко договорились, написали ходатайство начальнику отделения и тот согласился. Теперь, уже четвёртый день Копылов и литовец жили вместе.
Копылов встал, с привычным трудом оправил естественные надобности и умылся. Как и всегда,  у него было много свободного времени: до шести утра, когда надо официально вставать, заправлять постель и ждать пока контролёр через окошко в двери на пятнадцать минут не выдаст ему бритвенные принадлежности. Раньше Копылов не любил бриться, а в прошлой жизни вообще носил густую чёрную бороду. Но сейчас процесс бритья  вполне объяснимым образом стоял в одном синонимическом ряду с письмами, баней, снами и небом – тем немногим, что - не связывало, но скорее не отпускало его из прошлого.
Конечно,  ещё – и не «ещё», а «главным образом», - у него была  она и всё, что связано с ней. Но это было не прошлое, а настоящее: её стихи,  его работа,  её картины, их дочь, тот человек и - как следствие этого,  логичность и обоснованность его желания свободы. О несправедливости судебной ошибки или как ему объяснили, подставы, он запретил себе думать ещё в Бутырках, и  само слово это «подстава» было для него одинаково пошлым вместе со всем полуматерным  приблатненно-ментовским жаргоном, на котором он никогда не рос, и привыкать к которому, даже спустя почти пятнадцать тюремных лет, не собирался.
Копылов взял табурет и пересел прямо под дверь – под синий дежурный светильник. Конечно, удобнее было бы работать за столом, но прошлый начальник отделения полтора года назад придрался к тому, что по ночам в камере Копылова горит свет. Контролёрам попало, досталось и самому Копылову, потом прежний начальник отделения пошёл на повышение. Новый начальник - Борис Иваныч был в общем-то неплохой человек, но Копылов, от греха подальше, не хотел ничего и ни с кем обострять. Он знал, как легко можно лишиться главного и  предпочитал лучше пощуриться несколько месяцев на табуретке под дверью, чтобы потом жить и работать спокойно.
Как и всегда, он начинал работу с чтения про себя её ранних, ещё до-сибирских, почти детских стихов. Он несколько раз специально прокручивал одно и то же стихотворение в уме, но это был не механический речитатив рифмованных заклинаний, повторяемых для того чтобы ненадолго забыться, а вполне обоснованное мужское действие – он знал, в чём его практический смысл.
… Раскачались.- Игра.- С наскока?
Игроки: мистер Икс – леди Игрек.
В путь?- Мой Путь ладонями выгрет.-
- Выбрит?- Прёт. Истекает Соком.

Лёд?-Ледник!-Леденец забвения.
Растекается леди. Корчится.
-Выше хочется?- Выпью хохочется.-
-Пей. – Раскачивай откровеннее.

Откровение?- Стоп.- Парение!-
- Пить?- Коктейль кровей Торквомадовых.-
-Индульгенций?- Транзакций адовых.-
-Рада?- Стыдно.-От неумения.-

-Врать?- Соврал, но увы посредственно.-
-Классно!- Классы давно закончились…

-Сегодня Новый Год. С новым счастьем. Ты не спишь. Я решил поздравить.,- Гинтаутас Гофштетерис говорил на одной ноте, генетически не утруждая себя эмоциональной окраской негромко произносимых звуков. Было непонятно – не спал он  уже давно или только что проснулся. Впрочем, эти  звуки мешали главному – работе.
- Да, сегодня Новый Год,- как ему показалось, миролюбиво ответил Копылов, и подумал, что если этот литовец будет мешать главному, то придётся через полгода найти повод и попытаться с ним расстаться.
- Я не буду тебе мешать,- спокойно ответил Гинтаутас Гофштетерис.
- Спасибо,- машинально подумал Копылов и продолжил главное:

…пили, грелись, качались, корчились.-
-Растекались соком !-Естественно.

Естество?-Естество.-Твоё ли?
Миссис Икс согласится надвое?
-Нет, не надвое.-Значит надо ли?-
-Пей ещё.- Я насыплю соли?

- На ладонь?-Дурак, не на рану же…

Но только один маленький вопрос. И если ты не хочешь, не отвечай, и я вообще не буду тебе мешать. Но просто для меня это тоже важно. Как и для тебя.
«У него почти не осталось  акцента, одно характерное своеобразие ритмики и пластики звуков, -  понял Копылов., -Ну-ну, огромный Свидригайло, если для тебя это  тоже важно, или, если совсем по честному, тебе, такому здоровому лесному кабану просто в стотысячный раз стало хреново и захотелось повыть,  то так уж и быть - я готов выделить тебе небольшой  психологический бонус».
- Только ради Нового Года и ненадолго, минут на сорок пять – пятьдесят пять,- Гинтаутас Гофштетерис мягким рывком сел на койке и с дверной точки обзора Копылов увидел, что в камере сразу-же изменилась композиция пространства. Сидящий Гофштетерис громко зевнул и добавил, – В принципе, в композиции условного ограниченного пространства сегодня условно можно меня считать условной новогодней ёлкой.
Копылов засмеялся. Вообще, в числе его тюремных приобретений не последнее место занимал естественный смех. Раньше, то есть давно, он смеялся много, часто и по пустякам. Тогда ему, ей и всем хватало другого. Сейчас, когда другого не стало, он, неожиданно для себя стал бережно относится к своему смеху и не смеяться по пустякам. К смеху чужому, а уж тем более здесь, на зоне, он по большей части относился равнодушно – не разделяя и не оспаривая. Одиннадцать лет назад в Бутырку носили разные интересные книжки и в одной из них он даже прочёл что-то вроде того, что смех это тайна будущей жизни. И сейчас, смеясь когда это действительно того стоило, он чувствовал, что в этих словах есть какая-то правда, которую пока он не мог до конца нащупать.
- Я задам один пока вопрос: она умерла под Рождество?
Копылов приучил себя почти ничему не удивляться или хотя бы не подавать виду. Но сейчас ответ надо было обдумать и поэтому он решил отвечать не сразу. Где то за хозблоком залаяли собаки – сначала одна, потом ещё три или четыре. Собак было интересно различать по лаю, и представлять как выглядит каждая, хотя было понятно, что степень погрешности в игре достаточно высока. Но несмотря на это, многие, и Копылов тоже, играли в собак каждую ночь.
- Под Новый Год, - наконец ответил Копылов и тут же, наверное впервые за последние несколько лет, сильно пожалел о сказанном слове. Неожиданно говорливый литовский кабан очень серьёзно вмешивался в его жизнь и нарушал его планы.
- Ну-у, - с облегчением протянул Гофштетерис, - а Новый Год, это почти Рождество для неверующих.
- Значит почти для меня,- глупо сказал Копылов, и, не зная, что ещё можно добавить, предложил,- Может зачифирим?
- Это в принципе ни к чему. Это совершенно не тот случай. Зачифирим если хочешь после обеда.
- У меня есть хороший чай, мне недавно прислали, - сказал Копылов, почти ненавидя себя за глупые, детские слова и вообще за ситуацию, в которой оказался.
- Ну вот, что я хотел сказать, - продолжил литовец, почесав икры,- я хотел сказать, что нет в принципе загадки. Я к тебе присматривался. В принципе, всё нормально. Мне непонятно пока две вещи: почему такая тематика и понимаешь ли ты насколько серьёзная это тематика. В принципе, второй вопрос имеет ответ: нет, ты, допустим, пока не понимаешь. Первый вопрос меня пока волнует больше. И я предполагаю сейчас – это как-то связано с ней. Но из того, что я успел понять, вижу, что больше пока – эротическая составляющая. Банально. Простая кудрявая стерва, которая стоит максимум двух недорогих ресторанов -  допустим то ли цыганка, то ли молдаванка. А ты поверил, наверное, про папу из Доминиканской Республики. Признайся, ведь поначалу поверил, как и другие? Он не лётчик? Нет,  лётчик, это в принципе низко - не меньше чем принц или наркобарон. Ну вот. В принципе, понимаю, тебе тогда было около тридцати пяти, допустим, как сейчас мне.
- Тридцать семь,- глухо ответил Копылов, вслух или про себя.
- Тридцать семь это, в принципе, кризис среднего возраста, но это условно, потому что они даже не верят в то, что существует у любого человека душа. Но я хочу о другом. Допустим: национальность –  романтика на начальном этапе развития отношений. И это естественно. Но почему дальше пошла такая тематика? Если это оправдано, то почему ты не углубляешься в суть, а если неоправданно, то почему не плюнешь на это как все? Вот о чём, в принципе, я хотел поговорить. Если хочешь, конечно, сам говорить. А если хочешь зачифирить, то в принципе лучше после обеда.
Копылов сидел, прислонившись спиной к железной двери и чувствовал, как сквозь фланелевую рубашку, хрящи позвоночника и мышцы шеи,  череп охватывают невидимые и холодные металлические обручи. Такого он не мог припомнить очень давно.
- Как ты это? – наконец спросил он. На этот раз он отдал себе полный отчёт в том, что задал вопрос вслух.
- Что как?
- Ну, узнал.
- А это не так сложно, как ты думаешь. Во-первых, когда тебя вчера вызывали к хозяину по ходатайству о помиловании, я был вынужден посмотреть твои рукописи.
Копылов с облегчением вздохнул. Инфернальная коллизия разрешалась легко и просто. Теперь, и он знал это из опыта, надо было только одно: жестко наказать тупого литовского кабана за нарушение неписанных правил камерного содержания. Ради этого стоило пойти и на форс-мажор и на возможные неприятные последствия. Обручи ещё сдавливали мозг, но Копылов уже начал быстро и спокойно обдумывать план действий. Кабан сидел к нему боком, вероятно прикрыв глаза. Выбор был невелик: если сделать три быстрых шага, и обеими руками с размаху, из за плеч, опустить на еловый кабаний череп тяжелую дубовую табуретку, то потом можно добить его кулаком в выпирающий острый кадык. Копылов знал, что всё решат несколько первых секунд, потому что если кабан успеет вскочить на ноги, то в прямом бою, с его ростом, весом,  длинными толстыми ногами и руками, с ним придётся нелегко.
- Но это ещё не всё,- размеренно произнёс Гинтаутас Гофштетерис. – Её стихов, или как это у вас там называется, я как ты понимаешь, в принципе прочитать не мог. Потому что ты их под матрасом не держишь, а ты их держишь и  читаешь в уме. Я прочёл только про Ен-Геди и мне это интересно, потому что я в своё время, в числе прочих учебных заведений, окончил католическую семинарию в Шауляе. А стихи её мне интересны, как зайцу стоп-сигнал,- тут Гофштетерис с неожиданного напрыгу заржал как лошадь,-  вот она ваша русская постсоветская образность, или, если хочешь, эти стишки мне нужны как плохо прикрытая эротика одинокому мужчине в моём положении. Не катит, определённо не катит, - он опять искренне заржал, и Копылов, через вибрирующие металлические обручи чувствовал, что ему действительно весело.- Кроме того, я слежу за тобой боковым зрением, так что лучше не делай глупостей, я, в принципе,  намного сильнее и моложе, а у тебя кроме мелочей вроде хронического простатита и плохо удалённого желчного пузыря, слабое сердце и волноваться тебе вредно, потому что кому ты такой будешь нужен через то недолгое время, когда всё окажется справедливо?
До Копылова дошло, что Гинтаутас Гофштетерис абсолютно прав. Он медленно встал, прошёлся до той стены, где подразумевалось окно, включил свет, вернулся и сел на свою койку. Гинтаутас Гофштетерис, с волосатой огромной грудью, теперь возвышался прямо напротив него - как огромная еловая коряга с выставки народного творчества.
- А откуда про Доминиканскую Республику? – спросил Копылов. Впервые за много лет он услышал в собственном голосе жалкие, просящие нотки. -Хотя, да, я конечно понимаю, что спрашиваю глупо.
- Знаешь,- зевнул Гофштетерис, с наслаждением распрямляя на койке огромные ноги,- я тебе уже объяснил, что мне это совсем неинтересно. И в принципе прошло уже минут сорок-сорок пять, поэтому я, поскольку задал уже те два вопроса, которые хотел, не тороплю тебя с ответом. Ты, если конечно хочешь, можешь выключить свет, лечь или сидя поработать ещё до утра. На Новый Год у нас всегда запекали гуся, но в принципе, наш Новый Год лучше, чем ваш, потому что у нас сначала идёт Рождество, а потом Новый Год, а у вас идёт наоборот,  и у вас Рождество для неверующих стоит впереди Рождества для верующих и, в принципе,  поэтому ваши верующие и переживают так сильно, что неверующие запекут  гуся для своего почти Рождества. С Новым Годом. Я сплю, а ты празднуй и не переживай.
Когда литовец снова начал мерно вдыхать и выдыхать большие объёмы многократно использованного воздуха, Копылов, просто повинуясь привычке доводить до конца любое начатое дело, выключил свет и снова сел на табурет под дверью. В принципе, из уже начатого оставалось совсем немного, тем более что Копылов впервые в жизни усомнился, остался ли в этом немногом какой-то здравый смысл.

… Хочешь пить?- На сто лет напился.-
-Ближе?- Нет.- Разлюбил?- Забылся.
Полетели. Разбились. Надо же.

-
- Тарзанка, ну точно тарзанка, - Гинтаутас Гофштетерис уже не ржал как лошадь, а судя по мягкой интонации голоса, тихо улыбался спросонья. – Понятно-понятно, это они так где то качались-раскачивались, над каким нибудь уральским утёсом, а жена тем временем обрывала телефон и не знала кому вызывать скорую . Какое-нибудь уральское село? Наверное, Большие Доминиканы и черные кудри над розовым рассветом. Романтика. Кстати, у меня тоже был знакомый романтик: аббат-доминиканец, и звали его отец Доминик, что в принципе не парадоксально.
- А что парадоксально?-спросил Копылов, которому вдруг стало тепло внутри.
- Парадоксально то, что сперва ему стало скучно, потом он сошёл с ума, а ещё потом, как следствие этого, его тоже посадили в тюрьму. А ещё парадоксальнее то, что Ен-Геди наконец-то едет в Москву.
Тут Копылов наконец догадался, что это литовец давно сошёл с ума и говорит про себя.
- Едет сам?- спросил он, стараясь произносить короткий звук как можно равнодушнее и ровнее.
- Передавали по радио,- так же ровно ответил Гинтаутас Гофштетерис, и отвернувшись к стене, честно уснул богатырским сном.
Лишь после этого Копылов наконец-то остался один.