Желтый шарик

Жёлтый воздушный шарик, которому предназначалось исполнять вместе с другими воздушными шарами роль весёлого, красочного оформления витрин и парадного входа одного из вновь открывшихся кафе, внезапно оторвался от своих разноцветных друзей из-за сильного порыва ветра, и взлетел ввысь.
В первое мгновение шарик очень испугался, скорее от неожиданности, нежели от осознания произошедшего, а потом его захлестнула неведомая доселе волнительная радость полёта.
Холодный, совсем не весенний, майский ветер поднял его высоко-высоко, и он увидел много-много улочек внизу, по которым куда-то спешили люди, неслись машины и усатые троллейбусы, увидел блики на воде каналов, бегущие по волнам экскурсионные катера, золотые купола церквей и стайки деревьев, подёрнутых зелёной дымкой оживающей листвы. Что-то внутри него заставляло его подниматься всё выше и выше, и ему казалось, что так будет продолжаться вечно.
"Какая красота!" – подумал шарик, и потом еще долго размышлял, почему всё то, что он видит, кажется ему красивым.
Солнце озаряло город, покрывало своим вечерним струящимся золотом даже самые недоступные взору места. Оно пыталось заглянуть в мрачные парадные, за старые, обшарпанные двери, где воздух, казалось, хранил в себе въевшийся в память тяжёлый, но такой родной запах прошлого. Отражаясь от воды, оно пыталось коснуться тёмных, каменных сводов под мостами, норовило попасть в щели между домами, которые прижимались боками с редкими окошками друг к другу так тесно, что из этих окон не было видно ничего, кроме облупившихся, изрисованных стен соседнего здания.
Жёлтому шарику всё казалось прекрасным с высоты птичьего полёта... Неизвестно, сколько продолжался этот его замечательный полёт, но однажды к вечеру на горизонте появились облака, уходящее солнце спряталось за ними, в городе стемнело, ветер стих, и шарик стал медленно терять высоту.
Видимо, то, что тянуло его вверх, стало потихоньку улетучиваться из его круглой жёлтой головы.
Он немного волновался, потому что не знал, что ждёт его внизу, и впервые почувствовал, что совсем не принадлежит самому себе. Медленно он опустился на крышу какого-то дома, и, никем не замеченный, притих.
Внизу был маленький двор-колодец. Обычно в старом городе красили только нарядные фасады зданий, а в маленьких тесных двориках стены напоминали о временах Достоевского, будто их с тех пор и не касалась рука человека. Прошлое глазело из-под облупившейся краски на настоящее устало и порою с укором, как смотрят обычно пожилые люди на молодых, и казалось, что до сих пор где-то там, в петербургских трущобах живут призраки предыдущих поколений...
На лавочке под большим, старым и явно больным тополем, который бог весть сколько лет был свидетелем проносившихся перед ним чужих судеб, галдела горстка подростков.
Чем больше вокруг них скапливалось пивных бутылок, окурков, пакетиков из-под чипсов и сухариков, тем громче раздавались их голоса, но, увы, тем чаще их смех сменялся нецензурными выкриками, тем больше напряжения ощущалось в воздухе. Завязалась драка, раздавались пронзительные визги подвыпивших девчонок, которые то ли пытались разнять своих парней, то ли, напротив, подстрекали их друг против друга. Привыкшие к подобным вечерним представлениям жители молча терпели шум, запихивая в уши бируши или принимая снотворное. Никто даже не выглянул в окно. Через какое-то время всё стихло. Парнишка в светлой куртке, которому слегка досталось от его дружка, какое-то время напрасно надеялся встать, и остался лежать возле скамьи. Еще через час, очухавшись, он медленно побрёл со двора, и только жёлтый шарик оказался невольным свидетелем того, как двое вышедших из подворотни людей чем-то тяжёлым ударили парня по голове, что-то вытащили у него из куртки и убежали.
Шарик только вздрогнул от страха, и сам не заметил, как соскользнул с покатой крыши, и подхваченный лёгким предрассветным ветерком, покинул этот дом и снова направился в неизвестность.

Наступила суббота. В такие дни раньше всех на улицу выходят те, кто накануне бурно отмечал пятницу. Они собираются стайками в скверах, громко разговаривают и посмеиваются охрипшими голосами, похмеляются из пластиковых стаканчиков.
Шарик, конечно же, не мог понять, почему двуногие существа так странно себя ведут, он только ощущал какой-то мрак, исходящий от некоторых из них, чувствовал какую-то тоску и безысходность во всём этом, и ему становилось очень грустно.
Наконец, поднялось солнце, запели птицы, а вскоре их радостный гомон утонул в непрерывном уличном шуме большого города. Из домов медленно выходили бабульки, собравшиеся пораньше в магазин, чуть позже место под солнцем на лавочках в маленьких скверах стали занимать молодые мамы с детьми. Дворники, работавшие по субботам, кое-где успели убрать оставшийся с вечера мусор, а где-то он так и остался сверкать под солнцем вокруг скамеек, ожидая понедельника. Дворы наполнились детскими криками, мамы, покуривая, следили за своими неугомонными чадами, или читали книжку, изредка заглядывая в коляску. Некоторые оживлённо беседовали друг с другом, попивая джин-тоник. Потом к ним присоединились пожилые люди, которые скрипучими, огрубевшими от прожитых лет голосами сплетничали о своих детях, привычно ругали правительство и жаловались на болезни. Они периодически отвлекались на гуляющих ребятишек, пугая их своих своим видом и не замечая этого, пытались изобразить ласковое сюсюканье, и улыбались полубеззубыми улыбками, разбрасывающими добродушные морщинки вокруг глаз. В глазах у них появлялся блеск, напоминающий о том, что их дети, да, впрочем, и они сами тоже когда-то были малышами.
Шарик своей ниточкой случайно зацепился за один из проводов над узкой улочкой. Девочка в красном беретике заметила его и, показывая на него ручкой, что-то прокричала своей матери.
 - Да, Машуня, красивый шарик. Но нам его не достать, - объясняла ей мать, - видишь, как он высоко, зацепился за провода... успокойся, Маш, я тебе куплю потом шарик...
 - Но я хочу этот, - отвечала девочка, и в глазах у неё уже стояли слёзы...
Шарик и рад был бы к ней спуститься, но он вовсе не распоряжался своей судьбой, и только сильный порыв ветра мог бы ему помочь...
- Маш, ты всё время плачешь, по любой ерунде. Перестань, все шарики одинаковые, - мать взяла её за руку, - пойдём, уже пора домой, обедать.
Маша ещё раз обернулась, чтобы взглянуть на шарик, и помахала ему рукой на прощание. Ей ещё трудно было найти нужные слова, чтобы объяснить свои чувства матери – этот шарик выглядел таким светящимся изнутри в лучах солнца, и в то же время таким одиноким. Ей было просто жалко его бросать одного в таком большом городе, потому что, хоть она и не осознавала толком значения слова "одиночество", всё же она уже чувствовала, что это такое.
Шарик проводил девочку взглядом до подъезда, где они жили. Если б у него была хотя бы одна маленькая ручка, он обязательно помахал бы ей вслед.

Настал момент, когда ветер, набрав силу, помог шарику вырваться из плена, он снова помчался над крышами домов, и долго летел, думая обо всём увиденном, и сожалея, что ему не с кем поделиться своими впечатлениями.
Он благополучно перелетел через реку, не подозревая, что оказался на острове. Там ему удалось опуститься ниже и, благодаря стене, защищавшей от ветра, пристроиться на козырьке одного из домов. Дом, который был чуть выше, оказался больницей. Окно напротив было приоткрыто, и шарику хорошо было видно женщину в белом халате за столом и худенькую бледную девушку, сидящую рядом, и даже слышно, о чем они говорят.
- Девушка, вы поймите, - строго вещала врач, - с таким диагнозом, как ваш, рожать – это безумие. Я не понимаю, на что вы надеетесь? Вы хоть понимаете, какому риску себя подвергаете?
- Какие у меня шансы? – спросила девушка.
- Дай бог, один из ста! – отрезала врач.
- Значит, один всё-таки есть, - тихо произнесла пациентка, не глядя на врача.
- Один, девушка, оди-ин! Ну, кто возьмёт на себя такую ответственность? Лично я не возьму, - врач сердито поджала губы и стала что-то писать в большой тетради.
На какое-то время в кабинете повисла тишина. Девушка с отчаянием посмотрела в окно, как будто ждала помощи откуда-то извне. Было заметно, что она колебалась. Её внимание привлёк маленький жёлтый шарик, видно, за что-то зацепившийся  на крыше здания напротив. Вдруг что-то в её глазах ожило, она вздохнула и посмотрела на склонившуюся над столом докторшу.
- Ответственность на себя возьму я, - сказала она.
Странно, но в тихом голосе этой хрупкой девушки была явно слышна такая сила и уверенность, что доктор, покачав головой, только  вздохнула, и стало ясно, что больше отговаривать пациентку у неё нет никакого желания.
Когда девушка вышла из кабинета, в помещение заглянула ещё одна женщина в белом халате.
- Елена Семённа! Пошли чай пить, - громогласно заявила она, но не увидев нужной реакции, она зашла в кабинет и грузно села на стул, где только что сидела больная девушка, - Там Алексей Дмитрич проставился в честь первого внука. Дождался, наконец! А то его доча всё фигуру берегла... а что это с тобой? Что, давление, что ль?
- Да ничего... Вот объясни мне, Тань, ну почему здоровые рожать не хотят, а другие вот, которым нельзя и у которых даже неизвестно, есть ли мужик, готовы жизнью рискнуть ради ребёнка?
- Ох, Семёновна, такова селяви! Брось переживать – пусть сами решают. Вдруг повезёт? Мало ли чего в жизни бывает... Пошли, пошли, отвлечёшься хоть...
Шарик увидел, как они вышли, и снова ветер его подхватил, но он не успел подняться достаточно высоко, и, зацепившись за ветку одного из деревьев, оказался перед больничными окнами другого крыла здания.

В одном из окон шарик увидел нескольких неподвижно лежащих людей. Это было помещение реанимации. Через другое окно просматривался длинный коридор, по которому туда-сюда ходили люди в белых халатах, и вдоль стен которого на скамейках сидели посетители.
Высокий доктор лет сорока уверенным шагом прошёл мимо них. Одна женщина резко подорвалась, догнала его, и слегка заискивающе, с дрожью в голосе заговорила:
- Евгений Георгиевич, скажите, пожалуйста, как там мой Тищенко?
- Нельзя, нельзя к нему. Состояние стабильное, нужен покой.
- Ну, пожалуйста, доктор! Я на минуточку, - женщина лет пятидесяти с заплаканными глазами и с большим пакетом в руках, тихонько сунула денежку врачу в карман.
- Ему нельзя сейчас никакого волнения, вы понимаете? – слегка раздражённо ответил врач.
- Конечно, я понимаю, конечно! Я буду себя вести, как полагается. Вы поймите, я знаю, что ему нужно, я его смогу успокоить и убедить, чтобы он лежал спокойненько и не ворочался. Меня он послушает... он, наоборот, изведётся без меня, я его знаю.
- Ну ладно, - вздохнул врач, - пару минут вам даю. Но не больше!
- Спасибо, доктор! – обрадовалась женщина и зашла вместе с ним в другое помещение.
В окне по соседству один из пациентов открыл глаза, и, взглянув за окно, увидел жёлтый шарик на зеленеющем дереве.
- Эк меня угораздило... – подумал он. – Погода вроде налаживается, а я тут болтаюсь. И что теперь будет? На работе Красильников остался, а ему нельзя, нельзя доверять такое дело! Он же всё запорет к чёртовой матери... столько усилий – и всё напрасно. Теперь еще месяца два буду груши околачивать. Инфаркт, блин... Кто б мог подумать? Допрыгался, идиот.
Эх, Катька сказала, что нельзя о работе... а о чём ещё-то? Я создал эту лабораторию от первого до последнего винтика! Полжизни положил на это, а какой-то кретин продажный теперь всё испоганит!.. Ох...
Дверь тихонько приоткрылась и вошла та самая женщина, что говорила с врачом в коридоре.
- Валь, привет! - шёпотом сказал она, - ну как ты?
- Да всё нормально, - ответил мужчина, - сегодня получше вроде.
- Ну, хорошо. Меня на минутку пустили. Врач сказал, что ты молодец, но уж больно беспокойно себя ведёшь, а тебе двигаться нельзя. Валечка, ты, пожалуйста, не суетись, сейчас главное тебе потерпеть и полежать тихонечко. Чем больше ты сейчас побережёшься, тем скорее тебя в отделение переведут.
- Ой, Кать, я итак тут, как овощ, ничего нельзя... – он взглянул на жену, заметил круги под глазами, и сказал чуть мягче, -  я стараюсь, стараюсь.
- Валь, Леночка вчера экзамен сдала, пятёрку получила. Говорит, сама не ожидала...
- Это хорошо. Жаль, её ко мне не пускают.
- Ну ничего. Вот отсюда выйдешь, мы вдвоём будем к тебе каждый вечер бегать.
- Не суетитесь вы, Кать... всё нормально... представляешь, мне даже курить тут неохота... вот, соку бы...
- И слава Богу, что не хочется... А сок я хотела принести, но сказали, нельзя... так что ты потерпи пока, ладно?
Дверь снова приоткрылась, и в палату заглянул врач.
- Всё, женщина, на выход... давайте-давайте.
- Иду-иду! – она тихонько встала с кровати, быстро выложила на тумбочку маленькие бутылочки с водой, второпях поцеловала мужа, - пока, Валь! Веди себя хорошо!
- Ладно, ладно. Пока. – Мужчина вновь уставился в окно, поскольку всё равно в этой палате больше не на чем было остановить свой взгляд. Жёлтый шарик весело болтался напротив окна...
Женщина, выйдя в коридор, подошла к подоконнику и снова заплакала. Девочка лет 17-ти сразу подошла к ней.
- Ну, мам, не плачь опять, ну, пожалуйста... – девочка обняла мать за плечи, и несколько секунд они помолчали, глядя во двор. Мать, казалось, ничего не замечала, а девочка увидела яркий жёлтый шарик на дереве, – Всё будет хорошо, мам, вот увидишь... пойдём пока домой... тебе надо хоть что-то поесть.
"Интересно, - подумал мужчина, - если бы моя Катька послушала меня и не вызвала бы скорую, чтоб теперь было?.. Всё-таки, повезло мне... повезло".
Через какое-то время он уснул, а шарик снова сорвался и полетел туда, куда его понёс майский ветер.

Внизу по-прежнему был всё тот же город, люди повсюду торопились кто куда, на набережной девушки в длинных белых платьях и их мужья запускали в небо голубей, разбивали "на счастье" бокалы, и следующие молодожёны приходили на то же место, шагая по битым стёклам... А шарик летел и думал – что же такое жизнь? И теперь для него это были не просто люди, а судьбы, которые, складываясь разноцветной мозаикой, создавали едва заметный глазу, замысловатый узор большого города.
Незаметно для самого себя шарик оказался где-то на окраине города, внизу он увидел большой зелёный парк, опустившись ниже, он понял, что это не парк, а кладбище.
На зелёной траве появилось уже много-много жёлтых одуванчиков, по узким тропинкам ходили родственники умерших. Яркое солнце наполняло всё окружающее жизнью с таким неистовым энтузиазмом, что происходящее там, внизу обретало несколько нереальный оттенок. Шарик увидел двух молодых людей возле одного из надгробий. Они только что посадили цветы. Девушка стояла, задумавшись о чем-то, а молодой человек тихонько что-то сказал ей на ухо, поцеловал в щёку и заботливо обнял. Они немного постояли, а потом, не спеша, пошли к выходу.
За первые тёплые выходные дни этот парк быстро наполнился огромным количеством цветов – большей частью, правда, искусственных. В этом было что-то странное и неестественное, но цветы памяти всегда несколько отличаются от живых, настоящих, потому что их аромат уже не почувствовать, их цвета теряют яркость. В памяти хранится лишь смутный образ, какие-то моменты из жизни, которые с годами отнюдь не становятся ярче, а приобретают несколько иной вид, как будто время их искажает, подобно тому, как вода искажает звук.

Шарик летел всё дальше, пролетал над промышленными районами города, большими спальными районами. Возле одного из перекрестков на зелёной лужайке он увидел маленькую, видимо, не так давно возведённую, церквушку. Если бы она не располагалась на территории молодого парка, то совсем затерялась бы среди высоких новых домов.
Маленький островок вновь обретённой робкой веры...
Ветер почему-то стих, шарик опустился настолько низко, что уткнулся в ограду церквушки и остался там до утра.
Что может сниться воздушным шарам, кроме полёта?
Наутро шарик проснулся от звона колоколов. Он увидел, как в церковь потихоньку идут люди на утреннюю воскресную службу. Когда она закончилась, мимо него медленно прошли две немолодые женщины, и он стал невольным слушателем их разговора.
- ...Я ведь в церковь только год хожу, - призналась та, что была пониже ростом,
- Да? А раньше не ходила? – спросила вторая, удивлённо приподняв едва заметные брови.
- Да знаешь, так это всё странно началось. Когда Лёня попал в больницу, мне сказали, что он чудом вообще уцелел, и велели пойти в церковь поставить свечку. Я ж в расстроенных чувствах побежала.
- А ты крещёная уже была?
- Мы давно уже крестились всей семьёй, сознательно вполне, но знаешь, как-то в церковь не ходили, крестиков не носили... И я прибежала в церковь, и не знаю даже, куда с этой свечкой податься. А сама вся на нервах, чуть не плачу, - было заметно, что от воспоминаний глаза её тут же увлажнились.
- Ещё бы... – покачала головой её собеседница.
- Я спросила, куда свечку-то поставить. Поставила и стою, смотрю, в голову ничего не идёт. Чувствую себя дурой.
- Да ну брось ты!.. И что потом?
- Тут подходит ко мне какая-то чернявая женщина, резко так берёт под локоть, разворачивает в другую сторону и говорит: "Этому молись!"
- О Господи... а на кого она показала-то?
- Да не знаю, мне без очков-то и не прочитать было. Я стою, вся растерянная, ничего не понимаю. Она отошла, потом опять подходит: "Пойдём со мной, я научу тебя, что нужно делать". Я уж было пошла, а народу много, на секунду я замешкалась, и тут бабулька меня останавливает, служительница местная, и говорит: "Не ходи с ней, деточка, она тебя погубит". Представляешь?
- Н-да... Прям фильм ужасов какой-то.
- Ну! Я и встала, как вкопанная. Думаю, да что ж такое, итак несчастье, и тут что-то непонятное творится... В общем, не пошла я. Эта женщина ещё раз подходила, но я резко ей так ответила, что не пойду, она и отстала... Я присела там на лавочку, пришла в себя. И через пару минут как-то вдруг отлегло, и я в душе успокоилась, стала мысленно Бога просить, чтоб сыну помог, а сама реву и даже не замечаю... И ты знаешь, на следующий день уже Лёнечке стало лучше. Я вот с тех пор раз в неделю всегда сюда прихожу, уже не могу без этого...
"Интересно", – подумал шарик. Очнувшийся ветер тихонько заставлял его передвигаться вдоль забора. Шарик и сам не заметил, как забор кончился, ветер подхватил его и понёс дальше.

Вскоре он оказался на одной из детских площадок между домами, и, поскольку воскресный ветер был гораздо слабее субботнего, да и шарик уже чуть-чуть сдулся, он снизился снова и застрял в кустах позади качелей. На качелях сидели две девочки лет четырнадцати, обе с одинаково окрашенными волосами, слегка отросшими на корнях, и с темно-синим  маникюром. В руках у них были жестяные баночки с каким-то слабоалкогольным напитком.
- Слушай, я домой, пожалуй, пойду, - сказала та, у которой на коленях лежала сумка, облепленная десятком круглых значков.
- Ну чо ты? Ты ж сказала, что не вернёшься... – удивилась подружка.
- Да блин... Мать, наверно, уже с ментами ищет...
- Ну и пусть ищет!
- Да не в этом дело... Прикинь, она ведь почти пять лет уже от меня скрывала всё... Я-то, дура, всё её доставала – отец приедет, он хороший, а ты такая-рассякая...
- Слушай, да оба они хороши. Просто так мужик от бабы не уходит.
- Ой, блин, ты умная очень, да? Знаешь всё...
- Да хорош страдать – у всех такая фигня случается. Велика беда! Твой хоть звонит и бабки шлёт...
Обе немного помолчали. Невесть откуда взявшийся порыв ветра вырвал жёлтый шарик из плена, и он взметнулся над головами девочек и вновь опустился перед ними прямо в песочницу.
Девочка с сумкой мрачно посмотрела на жёлтый шарик и вздохнула.
- Мать жалко. Ведь немолодая уже, сороковник не за горами... на фиг поплохеет там ещё из-за того, что я целую ночь прошлялась... у неё ж давление... Чёрт, папаша по скайпу со мной болтает в выходные, я его жалею, мол, бедненький, один там пашет, по нам скучает, а у него там за дверью какая-то баба ошивается! Как представлю – блин, такое зло берёт! Конечно! Мать мне вчера сказала: не вернётся, мол, твой любимый папаша – у него там любовь!.. Я сперва не поверила, а потом вижу по лицу – правда... Мымра, небось, какая-то белобрысая, американская... А мать молчала! Трындец какой-то…
- Да они всегда молчат – нас берегут, - со знанием дела ответила вторая, доставая пачку сигарет, - будешь?
- Давай... Ну да! как будто мы вообще ничего не соображаем!.. Терпеть не могу это враньё! Я-то думаю, чего это он сюда приезжает раз в год, а меня туда не зовёт!.. А он хорошо устроился – деньгами откупается, гад... – она прикурила, и уверенно затянулась, - Блин, как подумаю – матери больше трех килограмм поднимать не велели, а ему там всё пофиг... А я когда в больницу попала с переломом, он тоже якобы не смог приехать... Мать от него привет, блин, передала... – и, передразнивая манеру взрослых, она повторила слова матери, -  "Доча, ну ты ж понимаешь, отцу за свой счёт ехать – это для нас всех не выгодно, отпуск неоплачиваемый, дорога такая дорогая…" Защищала еще его, блин!
Они ещё помолчали минуты две.
- Ладно, собралась домой, так вали давай, - вздохнула подруга.
- А ты?
- А я к Вовчику схожу потусуюсь, мне сегодня домой точно дороги нет. Отчим наверняка еще злющий со вчерашнего. Вот протрезвеет, потом они оба испугаются, что меня где-нить шандарахнуло, тогда и заявлюсь...
- Н-да, у тебя вообще жесть! Ну, смотри. Если чо – при ко мне... Кстати, у тебя семечек не осталось? А то как дыхну...
Подружка пошарила рукой в кармане куртки и отсыпала в протянутую ладонь немного семечек.
- Да ну, твоя мамаша сразу моим позвонит – моя наверняка уже всех знакомых достала. А Вовка – свой чувак – не сдаст, и предки у него в его дела не суются, приходят поздно, дед глухой, к тому же Сидыч ему травку иногда приносит... Чего-то без травки муд какой-то не весенний.
- Ха! Логично. Ну, давай тогда, до завтра... Если моя меня не пришибёт сегодня.
- Ага. Ты на физру-то пойдёшь с утра?
- Да я что, двинутая, что ли, по двору в трусах носиться...
- Ну, значит, созвонимся, пошляемся часок где-нибудь...
- Угу. Слушай, притащи на косячок, ежели чего останется, а?
- Ты ж не куришь эту фигню, - заметила подружка, но, увидев выражение лица своей собеседницы, кивнула, - Окей.
Девчонки разошлись в разные стороны, а шарик вскоре вновь подхватило и понесло, куда глаза глядят.

Пасмурным утром в понедельник шарик проснулся и загрустил. Он был уже изрядно потрёпан, на боку было пятно грязи, сам он за ночь ещё больше сдулся, и на нём появились морщины, слегка похожие на человеческие.
Сейчас ему больше всего хотелось вернуться туда, откуда он начал свой путь, и весело болтаться на ветру у входа в кафе. Но разве ветер спросит, куда ему хочется? Он летел, всё чаще встречаясь то с землёй, на которой вовсю уже жила новой жизнью молодая трава, то с грубым асфальтом. Даже дети теперь его не замечали, а взрослые, тоскливо зевая, неслись на работу.
Потихоньку шарик приблизился к большому проспекту и без всякого волнения подумал: "Конец..." Он понимал, что выше автомобиля ему уже не подняться.
Очередной порыв ветра жестоко метнул его в бурлящий поток автомобилей.

В серебристом джипе ехал мужчина лет сорока пяти, в ухе у него виднелся наушник мобильника, в руке – сигарета... Загорелся зелёный свет, и он резко тронулся. Тут же в ухе у него забренчала знакомая легкомысленная мелодия.
- Да... еду уже, через полчаса где-то буду... Блин, Палыч, ты что задумал? Ты мне клиента не пугай!.. Да к черту твои принципы! Ты понимаешь, о какой сумме речь идёт? Тут серьёзные люди поработали... Слушай, ты что, с луны свалился? Не знаешь, как дела делаются? Так я тебе объясню... Да все теперь так работают!.. Блин, короче, сколько ты хочешь?.. Нет, я чувствую, дорогой, ты хочешь! Что? Да пошёл ты, знаешь куда! Сказал бы сразу, что за свою задницу испугался! Я что, когда-то жадным был?! Палыч, говори, сколько, и голову мне больше не морочь. Упустишь клиента – уволю на вольные хлеба, не посмотрю, что ты такой умный... Что? Ну, ты болван, Палыч!.. Палыч, аллё!.. вот, блин, кретин!..
Мужчина со злостью выбросил окурок на тротуар, и тут через сотню метров перед глазами у него мелькнуло что-то жёлтое. От неожиданности он резко дал по тормозам. Через секунду почувствовал, как сзади в него въехала другая машина, и ещё боль в груди и в районе виска.
- Мать твою!.. Что за чёрт? Шарик, блин, воздушный... – он инстинктивно потянулся рукой к виску, и понял, что из ссадины сочится кровь.  Он открыл дверь и увидел, как чудесным образом проскользнувший через плотное движение машин, жёлто-грязный шарик медленно парил, то и дело, касаясь асфальта, к набережной.
В ожидании приезда милиции ему вспомнился день, когда его отец пришёл домой с таким же вот жёлтым шариком на его день рождения. "Сколько ж мне было лет? Десять?" – подумал он, - "Наверное... Дальше я уже ничего о нём и не помню. Мать сказала, что отец уехал в командировку, а потом соседка по лестничной клетке, Зинаида Ивановна, ехидно сообщила, что папашу-то посадили... А потом ещё помню, как мы, оставив нашу отдельную квартиру, из города поехали к родителям матери жить..."
Неожиданно в ухе опять раздалась мелодия  телефонного звонка.
- Костя? Да я тут в аварию влип! Да ничего особо страшного, но теперь вот ментов жду... Слушай, скажи там Татьяне, пусть всё отменит на сегодня, ладно?.. Палыч? Да ну его... Клиент не подписал? Ну, я так думал... – он тяжело вздохнул, - Палыч монатки собирает? Слушай, скажи ему, пусть не дурит. Фиг с ним, упёрся, как осёл... чего-то его ближе к пенсии на честность потянуло... Слушай, Кость, я, пожалуй, завтра денёк возьму... да смотаюсь в Бергардовку, к матери... давно обещал, а всё некогда... а самое главное – у Шурки моей день рождения, девять лет. В прошлом году она жутко обиделась... Ай, достало всё! Ленке, если позвонит, скажете, что я срочно поехал в Москву, ладно? Кстати, не знаешь, где шарики продают? Какие-какие! Воздушные!.. А, ясно. Ну, всё, отбой.
 
А тем временем небезызвестный жёлтый шарик допрыгал до какого-то канала, и опустился на воду. Медленно, разглядывая окрестности, жёлтый шарик плыл по большому городу, на этот раз глядя на него не сверху, а снизу. Он плыл почти бездумно, разглядывая прохожих, целующихся на мосту влюблённых, людей на проносящихся мимо лодках и катерах, пьяниц, сидящих на ступеньках возле сверкающей под выглянувшим солнцем воды, на дорогие автомобили, на неспешно гуляющих по набережным иностранцев.
Через несколько дней шарик скрылся за чертой города. Кто знает, куда донесли его каналы и реки, может быть, до холодной, глубокой Ладоги? Шарик был рад покинуть этот город, и в то же время он начинал понимать, что в чём-то ему повезло больше, чем другим ярким шарикам, пожухшим над входом в новое кафе.  Всё-таки, он увидел кое-что в этой жизни.
Наверное, и теперь он плывёт где-то по волнам, и его душа (а душа, поверьте мне, есть даже у воздушных шариков) замирает, восхищаясь прекрасным заходом скупого на тепло, но всё же ласкового северного солнца. Из его жёлтой полупрозрачной головы медленно улетучивается волшебное, летучее содержимое, а вместе с ним покидают его и все печальные воспоминания, растворяясь в окружающем мире, превращаясь, наверное, в парящее над землёй маленькое едва заметное облачко...