Сон Марии

— И к чему же это сон-то такой чудной мне сегодня наснился?.. И, главное, что запомнился. Оно и все ночи чтой-то снится, но только глаза откроешь, как рукой снимает. А тут всё как наяву видится... — размышляла Мария — молодая солдатка и мать двоих малолетних детей.

Она сидела, спустив босые ноги с кровати, а у стены на той же постели мерно посапывали во сне двое её мальчишек.
— Наверное, от тревожных мыслей это всё... — решила она. — Радоваться бы надо, что Семён-то, муж её дорогой, живой. Просто радоваться и всё... Ну, обгорел немного в танке. Война... Главное, что живой!.. Вот и письмо сам писал, его рука-то. Дескать, в госпитале лежит на излечении... Отвоевался... Но недосказал он чего-то в письме том. Сердце чувствует — чегой-то не так, сердце не обманешь. Слова в письме какие-то не такие, как не его... Мы-то ему сразу отписали на адрес госпиталя, мол, ждём не дождёмся... И он обещал ещё писать, да вот уж четвёртый месяц, как нету больше ничего полевой почтой. А мы и второе письмо уже на ту же полевую почту адресовали...

А похоронок много получили по нашей округе за это время. Вдов, считай, больше стало, чем солдаток. А то и ещё хуже бывает — сообщение приходит, что без вести пропал...
Грех, грех ей сомневаться-то, коль письмо было.
Может, уже и ещё идёт, может, и сон-то к тому такой наснился. А полевая почта не больно скоро работает... Но и мы с ребятишками напишем ещё... Вот в Пасху и напишем... по тому же адресу...

Но уж очень чуден сон-то... Или, может, и правда грешу я, что работаю всю страстную неделю, не покладая рук?.. Потому, может, такие страсти и снятся?.. А куда деваться-то?.. Мы здесь люди новые, ни родни тебе, на кого бы опереться можно было. Что только заработаешь сама... Два дня до Пасхи-то остаётся. Только-только и справиться с той работой, которую нонче поручили. Так и сказано было, чтоб к Пасхе, мол, всё в коровнике было вычищено и вывезено на поля. Вот и взялась она за эту работу, надо же как-то трудодни нарабатывать... Ребятишек как-то растить... Затянулась нынче навозница* в деревне. Ох, как затянулась...

__________
*Если кто думает, что весенние крестьянские хлопоты на земле начинались с пахоты и посевной - тот глубоко ошибается. Уже где-то с середины марта, когда пригревающее солнышко подожмёт к земле снежные сугробы, проводилось в деревне очень серьёзное мероприятие, которое и называли навозницей. Недели две чистили в хозяйствах скотные дворы, конюшни, свинарники и прочие укромные местечки от скопившихся естественных отходов за долгий зимний стойловый период. И всё это "добро" вывозилось на поля, чтобы удобрить под будущий урожай тощую по тверскому краю землю-кормилицу. Поспешать приходилось с этим делом, пока не нарушится санный путь, потому как дружная весна быстро превращает просёлки в месиво грязи.


Припозднились нынче потому, что и начали поздновато, да и работать особо некому. Бабы одни, старики да ребятня в деревне-то остались. Все мужики на фронте. И лошадок в хозяйстве осталось всего ничего. Да и те слабенькие. От недокорма в них, считай, уже по половине только лошадиной-то силы осталось. И вывозить уже телегами приходится. А телега — это тебе не сани, она и так высокая, а тут ещё бортики поставили, без них и половину не довезёшь. Ну-ка, покидай на неё вилами, да посгружай... Рук своих к концу дня уже не чувствуешь... Вот к утру только немного и отходят...

Нет!.. А к чему же сон-то такой сегодня наснился?.. — Мария опять начала "прокручивать" в воображении увиденное ею во сне. Будто сидят они всей семьёй в этом самом доме за праздничным столом, как бывало... До войны ещё... И Семён весёлый такой... В рубахе - белой косоворотке. И под гармошку любимую их песню поёт, а она ему подпевает. И оба сынка тут же рядом сидят и тоже стараются подтягивать... А на столе закуска разная: и яички крашеные, и кулич — как положено на Пасху... А посредине стола огромная щучья голова... на блюде... И говорит она, говорит всё чего-то, голова-то эта... Вроде и человеческим голосом, а вот слов понять никак не получается...
Как же от такого сна не вскочишь среди ночи?.. Да не задумаешься?.. Вот только как бы понять, к чему это она - щучья-то голова?.. И что сказать хотела?..

И поплыли в памяти Марии воспоминания — вся недолгая ещё её жизнь. Двадцать четыре только исполнилось, а глянешь на себя в зеркальце... и все сорок дашь. Здесь седина, там седина... поблёскивает в чёрных как смоль волосах. Да и морщин на лице от худобы не счесть сколько появилось... А ещё три года назад все Семёну говорили, что жена у тебя, мол, красавица. Да и на торфоразработках, куда их с девчатами по вербовке после совершеннолетия из детского дома трудиться направили, тоже от ухажёров отбоя не было. Хоть и девок-то было там не счесть, а мужиков — всего ничего.

Но Семён ей сразу приглянулся. Тоже видным парнем был и работником уважаемым. По договору он на торфоразработки прибыл, как специалист по технике там всякой... Вот спустя год и поженились. А ещё спустя год председатель соседнего колхоза переманил Семёна к себе в хозяйство. Два первых трактора колхоз получил, а специалистов не было. И дом новый построили им за счёт колхоза всем миром, и баньку, и усадьбу нарезали... Живи, работай и радуйся жизни такой. И первенца родила она Семёну, и ещё мальчонка через два годика подоспел, хотели ещё и девочку... А тут как раз война подлая нежданно нагрянула... Разлучила...

— Нет, а к чему же всё-таки голова-то щучья снится?.. Да ещё и на блюде, да на столе?..
Там ещё и яички крашеные были... А где ж я их возьму-то?.. Вчера ещё красить надо было, вчера был чистый четверг. А мне и помыться-то некогда было, и ребятишки немытые... Не доверишь пятилетку да трёхлетку баньку топить...
Яички можно бы и сегодня покрасить, да где ж их взять-то? Всех курочек за зиму по одной перерубила. Сначала страшно было топор в руки брать, потом ничего, обтерпелась...

Куда денешься?..
Младшенький - Васютка - таял прямо на глазах, с осени ещё бледненький сделался, кашлял... Вот фельдшер и сказал, что надо куриным бульоном его кормить и курятиной отварной. И таблеток каких-то целый пакет надавал, говорит, старых запасов они ещё, довоенные, потому двойную норму нужно принимать. Теперь все лекарства по госпиталям для раненых армейцев идут. Да заварку, напаренную из сосновых почек, велел настаивать и Васютку поить, и им с Николушкой пить тоже... Ох и намучилась по сугробам-то лазить, почечки эти с сосновых веток отщипывать...

Курочек теперь ни одной не осталось, зато Василёк на поправку пошёл, щёчки порозовели... Фельдшер-то послушал, послушал его через трубочку, постучал пальцами по грудке и похвалил: мол, молодец, Мария, выходила сынка...
Ничего, хорошо прожили зиму, слава Богу, все здоровы и сыты... А теперь уж и весна на дворе, повеселее будет.
Ну, кулич-то я завтра испеку, мучка есть и маслице есть растительное льняное...
Но к чему же щучья-то голова наснилась?..
Ой!.. Уже и светает, пора на конюшню идти. Огонька запрягать...

— Здравствуй, Мария, — встретил ее председатель колхоза у скотного двора. — Ладно, вроде более-менее чистенько. По входам маленько подчисти и совсем хорошо будет. Сделай сегодня одну ходку, а я тебе трудодень и запишу. Совсем-то без работы никак нельзя трудодни показывать... Замучилась, я смотрю, совсем ты с этой навозницей. Да и Огонёк наш, — председатель кивнул головой в сторону запряжённого в телегу жеребца, — смотрю, еле ноги передвигает... А ведь скоро посевная и ему хотя бы недельку отдохнуть надо, силёнок набраться... От Семёна-то больше писем нет?.. Без него совсем трактора в негодность пришли. Как бы он нам нужен был теперь!.. Не знаю, как нынче с посевной управимся?..
— Не-ет... Нету больше писем... — Мария опустила глаза с мыслью рассказать председателю сегодняшний сон... или не надо?..
— Да чего я спрашиваю?.. — спохватился тот. — Уже вся деревня знала бы...
— Но мы ждём с ребятишками. Ждём... Каждый день ожидаем...
— А ты даже и баньку вчера не топила... Ну ничего, ничего, можно и сегодня. Господь простит... Он всё видит... А яичек с десяток моя тебе уже крашеных принесёт, — закончил председатель разговор с Марией и зашагал в сторону конюшни.

— Хороший он человек, всё понимает... — думала Мария, загружая телегу. — Нет-нет да и подсобит чем-то нам с ребятишками. То мучки, то маслица растительного в счёт будущих трудодней отпишет... А осенью больше всех картошки мне выдали. И, помнится, как резко оборвал он чей-то недовольный возглас на собрании, когда зачитывали, кому сколько причитается:
— Всем строго по трудодням!..
И сразу все успокоились. Конечно, тут почти все сродственники, не здесь, так в соседних деревнях... — рассуждала Мария, потихоньку понукая Огонька. — Им как-то легче сообща-то переносить эту невзгодину. Друг у друга, кто чем богат, перехватят в долг... А я не привыкла у чужих-то людей просить. Не принято было так в детском доме. Там было всё общее... всё своё...

Отношения в деревне со всеми хорошие, ровные. .. Но в долг брать рука не поднимается, потом же отдавать нужно. А вдруг нечем будет?.. Нет, лучше перебиться как-то. Вот и председатель... Добрый он, конечно, человек... И на Пасху это вроде как принято здесь крашеными яичками друг друга одаривать. Только мне-то взамен дать нечего...

В детском доме, помнится, учили, что пережитки всё это... Поповские выдумки... А праздник-то красивый. Весенний... И все поздравляют друг дружку:
— Христос воскресе!..
— Воистину воскресе...
И поцелуи троекратные, и радость, радость на лицах... Хоть и война... Вот ведь как!

— Перегрузила я тебя сегодня, Огонёк, — с жалостью в голосе обратилась Мария к жеребцу. — Лучше бы две ходки нам сделать. Давай тогда через ручей по мосточку не пойдём сегодня. Тебе трудно будет одолеть горку, да и мосток того гляди развалится... Сгрузим вон в том уголке поля, там как раз почему-то маловато получилось. Пойдём вдоль ручья. Огонёк, пойдём...
Разгрузила Мария телегу, пошла к ручью руки помыть. Огонёк за ней с пустой телегой двинулся.
— Попить что ль захотел?.. — она ласково потрепа¬ла его за гриву. — А я вот тебе и горбушечку хлебца подсолонённого прихватила. На-ка, пожуй сначала... — достав из кармана телогрейки ломоть, она поднесла его к губам Огонька... — А теперь иди попей. Вон для тебя местечко удобное, пологое...

Сама Мария пошла вдоль ручья подыскать такое местечко, чтобы удобно было руки помыть и лицо от пота сполоснуть весело журчащей весенней водицей. И только было коснулась коленями прибрежной травяной кочечки, как громкое испуганное ржание Огонька заставило её опять вскочить на ноги...
Огонёк толкал телегу задом, стараясь подальше отпрянуть от воды.

— Как бы не понёсся, как бы не понёсся... — твердила Мария. Она подбежала к Огоньку, схватила его за уздечку и, успокаивая, отвела в сторону. — Что же тебя так напугало-то?.. Огонёк!..
Огонёк косил глазом в сторону ручья, не переставая испуганно фыркать и кивать головой, как бы давая понять Марии, мол, иди посмотри, чего там?..
Испуг и беспокойство жеребца передались и ей. Она смотрела издалека, прижавшись плечом к голове Огонька и, поглаживая ладонью, пыталась успокоить и его, и свой собственный страх...

Однако ничего необычного не происходило. Любопытство у людей выше многих других человеческих чувств. И, вооружившись вилами, Мария решилась всё-таки подойти поближе к тому месту.
Шаг, ещё шаг, ещё... Она была готова ко многому. И всё-таки с испугом отпрянула... Из воды, как на блюде в её сегодняшнем сне, торчала щучья голова. Она глядела прямо на Марию. Таких рыб она в своей жизни ещё не видела. Толщиной с хорошее бревнышко и длиной не меньше метра, с большой разинутой пастью, она казалась каким-то сказочным чудовищем. Медленно пошевеливая плавниками и хвостом, щука пыталась как-будто выползти на самую отмель, где уже зеленела подводная травка.

Мария, поборов страх, смотрела на её действия и начинала понимать, что происходит: — Ну конечно же, это то самое таинство, тот самый момент продолжения жизни... И она, похоже, вот-вот готова начать освобождаться от икры. И даже рот открывает как женщина при родах, в крике, только звуков не слышно... Не напрасно говорят: "Нем как рыба...". А во сне она всё-таки говорила мне что-то. Только я ни единого слова не разобрала. .. А что же мне теперь-то делать?..

Мария стояла в нескольких шагах, оперевшись на вилы, наблюдала весеннее торжество из щучьей жизни, а в голове, перебивая друг друга, мельтешили противоборствующие мысли.
— Вот же у тебя вилы в руках. Сначала пришпиль её ко дну, а потом вытащи на берег... — как будто бы чей-то голос внушал ей. — Такое подспорье на пропитание. К тому же и праздник через два дня...
Но другой голос тут же отвечал первому:
— Нет, я не могу так... У неё такой момент... А сама "щучиха" прямо так и старалась продвинуться к самому берегу, к зелёной подводной травке. Уже и спина её из воды на отмели показалась. Ну, хоть голыми руками бери её.
— В ней одной только икры с полведра будет... - внушал Марии первый голос. — Пожаришь её к празднику, ребятишек вдоволь накормишь... А самой рыбиной можно и с соседями поделиться в честь праздника-то...
— А ребятишки у меня и так не голодают... — тут же отвечал другой голос. — И разве можно в такой момент нарушать чью-то жизнь?.. Это ли не грех?.. Нет... нет. Я не смогу. Я ни за что не смогу...

Развернулась Мария... Подхватила Огонька за уздечку и чуть не бегом заспешила от этого места.
Пока до деревни шла, всё думала и сомневалась:
— Смалодушничала я, не будет щучьей головы на блюде, а значит, ничего другого не будет — что во сне-то наснилось... а откуда же она взялась там, такая щучища?.. Может, всё привиделось мне под впечатлением сна. Нет, не привиделось, Огонёк даже её испугался. А ручей этот в речку Созь впадает. Летом от него одни бочажки остаются, пересыхает он местами совсем, а весной разливается. А нынче особенно, весна дружная. Вон воды сколько. А на Созь-то мужики до войны всегда с острогой ходили по поливам рыбу сторожить... И всегда приносили. Но как же у них рука поднимается, чтобы в такой момент и острогой её?.. Хорошо, что Сёмушка мой не рыбак. В степном краю родился и вырос...

Да-а... Мужики они и есть мужики. Никогда не понять им тот таинственный момент, тот восторг всего существа, когда в муках и страданиях осуществляется продолжение рода. Это можно только прочувствовать, но понять это, не испытав на себе, никак невозможно.

Так, наверное, у всего живого происходит на земле?.. Наверное, и у рыб тоже. Вон как она воздух-то ртом ловила... Правильно я всё-таки сделала, что не стала губить её. А ведь был момент, хотела и вилы уже поднять... Сидит всё-таки где-то в глубине человека жестокость... Ой, как крепко сидит...

А сон?.. Ну что ж, сон, он и есть сон... Мало ли чего бывает наснится, а потом забывается. Так и этот забудется... Вот если бы сказать, как в сказке той: "По щучьему велению"... Да сбылось бы!

На следующий день Мария вместе с сыновьями навели чистоту и порядок в доме. Баньку истопили. Ребятишек помыла и сама попарилась. Глянула на себя в зеркальце — и как помолодела, морщинки на лице разгладились.
— Опять я грешу... — уже с утра порицала она себя. — Что соседи-то скажут?.. Сегодня ведь страстная суббота. Грех в такой день всеми этими делами заниматься. А может, и правда, Господь всё видит... Значит, знает, что не по моей это воле... Завтра... Завтра, как и все, отмечать праздник будем.

Пасху — самый главный христианский праздник, в
русских деревнях отмечали даже в самые злобные атеистические времена. Не выкорчевать его было из народа никаким репрессиями. Постепенно власть, видимо, поняла это и к тому времени уже не препятствовала народу отмечать его широко и радостно. Даже в больших городах не чинились уже препятствия и проведению крестных ходов.

В день Воскресения Христова Мария опять проснулась очень рано. Опять наснился ей какой-то странный сон.
— К чему бы это-то?.. — думала она, поднявшись с постели. — Столько народу в нашем доме?.. Чуть не вся деревня собралась. И опять праздничный стол наснился, и покрытый белой-белой скатертью. А ведь есть у нас такая... — вспомнила Мария. — Давайка я и вправду её постелю...

Мария накрывала стол и вполголоса нашёптывала сама себе:
— Вот и куличик. — Красивый получился, когда стружечкой-то из морковки пареной сверху присыпанный... Вот и яички красненькие... И сахарок настоящий к чаю, который сунул вчера председатель со словами:
— А это от меня гостинец ребятишкам твоим к празднику...
— И чашечки с блюдцами праздничные из конаковского сервиза, что на свадьбу нам с Семёном подарили, поставить сегодня надо... Вот как всё красиво получилось. Как во сне том было!.. — вдруг вспомнила она. — Только вот без щучьей головы на блюде. А ведь и блюдо такое у нас есть — тоже свадебный подарок... Нет!.. Ну к чему же она, щучья голова-то снится?..
Ладно... Пойду самоварчик разведу, а то ребятишки скоро проснутся.

И только Мария ступила на порог кухни, как услышала стук в кухонное окошко. Негромкий, осторожный, но будто палкой какой. Сердце её сразу защемило неведомо от чего. Она кинулась к двери, отворила её... И беззвучно опустилась на колени...
На крылечке стоял он... На двух костылях и одной ноге. Нужно было бы долго вглядываться, чтобы узнать в этом перетянутом ожогами лице его милый сердцу образ. Но сердце-то само знает...

— Семён!.. — только с выдохом и выкрикнула она, обхватив руками его единственную ногу. И слезы радости, что всё-таки он вернулся, и женской жалостливой боли, что таким... катились из её глаз ручьями и не давали больше вымолвить ни слова.
Он, опёршись подмышками на костыли, поднял её с колен, прижал к себе и горькие, тяжёлые мужские слезы беззвучно катились по его обожжённым щекам и смешивались с её слезами.
Ребятишки, которые спали вместе на одной кровати, услышали рыдания матери и выскочили на крыльцо. Они смотрели на незнакомого им дядьку и боялись к нему приблизиться.
— Мам, ты чего?.. — потащив её сзади за подол платья, первым проявил себя младший.
— Это же папка ваш, сынки!.. — только и смогла вымолвить сквозь слезы Мария...

Слух, что Семён вернулся с фронта, моментально облетел деревню. И потянулся народ к их дому. Шли солдатки, матери и отцы солдат... И все поздравляли Марию и спрашивали Семёна, а не встречал ли он где на фронтовых дорогах их мужей, сыновей?..
И все несли с собой гостинцы. Уже весь стол был заложен и пасхальными крашеными яичками, и какой-то другой снедью со скромных деревенских праздничных столов. Кто-то подносил и самогоночку. И каждый хотел чокнуться и выпить с Семёном и за праздник Светлого Христова Воскресения, и за возвращение Семёна живым, и за скорейшую нашу победу в этой распроклятой, долгой и тяжёлой для всех войне...

А потом кто-то взял гармонь в руки. И полилась над деревней любимая всеми песня “Катюша”… И уже мало стало места в доме, и русское раздольное гулянье с плясками и задорными деревенскими частушками переместилось на улицу…
А Мария так и сидела на лавке, обняв сыновей за плечи, и всё твердила им:
- Это ваш папка… папка ваш вернулся…
А слёзы, не переставая, катились и катились из глаз её. Видимо, столько скопилось их, невыплаканных за эти годы, что они уже переполнили чашу долготерпения и вылиться теперь им нужно было до дна…
- Всё сбылось, всё… Кроме щучьей головы… - нет, нет да и проговаривала она вдруг сквозь слёзы непонятные никому, кроме неё самой, слова…

А потом, уже после войны, кто-то понимающий растолковал Марии, что Щука снится к добрым событиям. А щучья голова, да ещё и на блюде… Это предвестник счастья, любви и достатка в доме на будущее...

Да, именно так. Потому что спокон века русский человек надежде на “щучье веление” верит больше, чем любым правителям и их сомнительным обещаниям. Вот только очень редко заявляет об этом вслух...

июнь 2004 год