Петя спасатель

Когда на великой русской реке Волге возводили Иваньковскую ГЭС, то в зону затопления новым водохранилищем попадали не только сотни населённых пунктов, но и тысячи гектаров полей, лугов, лесов…
Леса заблаговременно вырезали и древесину пускали в дело при строительстве объектов грандиозного гидросооружения.

На лесоповале работали зэки. Дерева они валили с помощью двуручных пил. Работа эта считалась тяжёлой – целый день дёргать с напарником пилу туда-обратно, и пильщики схитрялись хоть как-то экономить свои силы. Они срезали дерево не под самый корень, а примерно на уровне груди, что и естественнее, и удобнее для человека, чем согнувшись. Зато пеньки после такой вырезки леса оставались неестественно высокими.

Начальство на этот факт старалось не обращать особого внимания, потому как заданы были скоростные темпы строительства, а зэковская рабсила от того пайка, который им полагался, особой мощью не обладала. Да и пеньки эти, судя по проектным отметкам затопления, должны были скрыться под водой…

Но, видимо, проектировщики немного ошиблись в своих расчетах. И когда в Иваньковском водохранилище (теперь его называют ещё и Московским морем) было полностью накоплено проектное количество воды (что-то около одного кубического километра), то в некоторых местах те самые долговязые пеньки оказались торчащими над поверхностью водоёма…

В конце сороковых годов зачастил в эти места с целью охоты генерал авиации Василий Сталин – младший сын Иосифа Виссарионовича. Он-то и рассказывал сопровождающим его на охоту местным егерям, что, когда вождя народов ещё до начала Великой Отечественной войны прокатили на военном катере по новому рукотворному морю, то тот обратил внимание на пеньки, портящие кое-где общую картину. Его замечание не осталось без внимания, и через некоторое время Сталину доложили, что всё ликвидировано.
- А вот они, пеньки-то, так и торчат… - возмущался Василий Иосифович, и добавлял: - Но отцу об этом лучше не рассказывать…

Ликвидировать, видимо, и проще, и дешевле было ответственных лиц, допустивших такое, чем сами пеньки. Поэтому неподалёку от деревни Перетрусово, что в Кимрском районе, куда докатились воды широко разлившегося водохранилища, пеньки тоже так и остались стоять, пока спустя десятилетия не сгнили сами по себе.

Но деревенские мужики по достоинству оценили присутствие в воде таких высоконьких постаментов и быстренько сообразили, как приспособить их к делу. Больно уж удобно оказалось с них рыбачить. И особенно во время весеннего рыбьего разгула. Место вблизи деревни было поливистое и неглубокое. Самое то для щучьего икромёта – это когда “щучихи” стремятся на мелководье, чтобы скинуть там свою икру, а “щукари” стремятся вслед за ними, чтобы своей молокой вдохнуть жизнь в те икринки. А поближе к лету и лещ облюбовывал те же места для подобных же мероприятий.

Мужикам нравилось стоять на пеньке с острогой* в руках и сторожить момент, когда рыбина неторопливо проплывёт рядом в поисках подходящего местечка. Бывало с утречка пораньше постоят мужики на пеньках… и глядишь – опять  в их домах на столе рыбные блюда. И у каждого был уже как бы свой пенёк, к которому каждым же согласно его физическим способностям был оборудован подход. Где-то просто впереприпрыжку с пенька на пенёк, используя острогу как опору, а где-то были перекинуты и жердинки. И никто другой занять его место не имел права. Ну, если только когда “хозяин” почему-то отсутствует. Так и называли между собой:
- Этот – Васькин пенёк, а тот – Савелия…

__________
     * Острога (для тех, кто не знает) – это, скорее, инструмент, чем снасть. Что-то наподобие вил, только каждый из шести-восьми острых штырей имеют на конце бородки (по геометрии конца рыболовного крючка), которая не позволяет нанизанной уже рыбине соскользнуть обратно. Такие вилы ковались кузнецом в деревенской кузнице за четверть самогона. А насаживались они на длинный черенок, длина которого регламентировалась каждым в зависимости от своих силёнок владеть таким орудием.В общем, рыбалка с острогой в тех местах получалась удачливой. Может быть, не настолько, как мужикам хотелось бы, но тем не менее…
Сегодня промысел рыбы острогой запрещён и считается браконьерским. Но тогда службу рыбнадзора ещё не придумали, потому как рыбы всякой было предостаточно. И мужики деревни Перетрусево активно пользовались дарами Иваньковского водохранилища…


А потом началась Великая Отечественная война, и перетрусовских мужиков как-то быстренько, одного за другим, призвали на фронт. На всю деревню, не считая совсем уж дряхлых стариков, из мужского пола оставались всего двое. Один – дед Иван, правда, тоже уже старенький, но ещё в силе, чтобы сходить и постоять с острогой на пеньке. Да ещё один – молодой и сильный, но с детства слабоватый умом, Петька, которого и не взяла в армию по этой причине.

Была в деревне, конечно же, ещё и пацанва разного возраста, но время весеннее очень дорогое. Тут и пахота, и посевная… Вот они наряду с матерями и тянули на своих плечах всё сельское хозяйство – выращивали хлебушек для фронта. А старенький дед Иван да Петя-дурачок (так окрестила его деревня) соревновались друг с другом на рыбном промысле. И у обоих получалось что-то, и примерно одинаково…

Но  в какой-то из дней, когда только-только начался самый активный ход щуки, дед Иван сильно огорчился. Он заострожил в тот день всего пару щучек, не ахти каких крупных, а Петька двенадцать, и одна крупнее другой… Да ещё и без мешка пришёл за рыбой. И кричит:
- Дед Иван, а дед Иван… давай твой мешок. Щук складывать будем. У меня их уже больше, чем пальцев на руках… Уже нанизывались некуда…

Считать Петька так и не научился, по пальцам количество определял. Забыл сегодня Петька и мешок свой дома. Ну, что с ним сделаешь?.. Такой уж он, потому его и в армию не призвали.
А мешок при такой рыбалке вещь необходимая. Куда добычу-то, стоя на пеньке, девать?.. Вот когда-то ещё и надумали мужики к поясу себе мешок привязывать и рыбу в него складывать.

По пенкам, по пенькам… добрался-таки дед Иван до Петькиного “стойбища”. Гладит, а у того и впрямь возле пенька, на котором Петька стоит, вода бурлит. Щуки бьются в судорогах, нанизанные через жабру и рот на осиновый, заострённый сверху кол, который остался от когда-то росшей здесь осинки. Поразился дед Петькиной смекалке и спрашивает:
- А как же ты, Петя, догадался на кол-то их?.. Да и кол-то, гляжу, заточил как востро… Что шило…
- А я и сам не знаю… Шепнул мне ктой-то. А в кармане ватника вокруг ножичек оказался, коим я лыко-то деру…

Ну, подставил дед Иван ему свой мешок, стоя на соседнем пёнышке, поснимал Петька щук с кола, покидал их в дедов мешок, двенадцать штук оказалось. Легко вскинул Петька тяжёлый мешок на своё плечо, и отправились они с дедом к дому.

А Петька добрый, хоть и дурачок. Сразу же начал в деревне по пути раздавать свою рыбу. И рассуждает при этом по-умному:
- У них папка погиб на войне, им надо дать… У них вон сколько ребятёнков… им обязательно надо дать… А у них один-то совсем маленький…И им дать надо…
- И вправду как кто нашептывает ему…- Удивлялся дед Иван.
Пока Петька до своего дома дошёл, одна из всех его щук и осталась в мешке.
- А эту мамке надо… - говорит.

Мать у него уже старенькая да хворая, а отца-то никто и не видел! Так никто и не знает, чей же он сын по отцу-то?.. Кроме, небось, самой Пелагеи. Но отчество ему Иваныч записали, наверное, как самое распространённое на Руси. Но дед Иван где-то внутри себя скрытно лелеял думу: “А что как в честь его записала Пелагея такое отчество Петьке?..”
В молодости Полюшка первой раскрасавицей была на всю округу. Многие из парней на неё заглядывались.

А дед Иван, когда ещё молодцем был, даже сватов засылал к ней… Но не досталась она никому в родных краях. Не судьба, видать… увёз её с собой какой-то городской ухарь. Тогда ещё тракт Корчевской проходил мимо деревни, и много их тут проезжало и купцов, и удальцов разных… Родители Полины шибко убивались – одна ведь она у них и была. И всё ждали, ждали… вот-вот возвернётся. И Иван ждал… Крепко она ему в сердце запала. Даже разыскивать пытался. Доходили слухи, что где-то у больших господ она при доме, в самом Санкт-Петербурге…

Женился всё-таки Иван, не дождался Полюшки. Возраст уже того требовал. В сорок годов сосватали ему тоже уже засидевшуюся молодуху из соседней деревни. А тут вокурат и Первая империалистическая началась, призвали Ивана… А потом революция случилась… Много бед всяких в те годы пришлось на Россию-то…

Когда Иван вернулся в родную деревню, многих не досчитался. И Полюшкины старики ушли в мир иной. Но зато сама Поля, оказывается, вскорости тут после октября семнадцатого года в свой дом возвернулась. И уже с мальцом годовалым на руках. Помнили её в деревне, какой красавицей была когда-то, а тут бабка-бабкой явилась, еле признали… Но жалели их, очень жалели на деревне.

Бабы-то, небось, каждая думала про себя: “Вот захоти Поля тогда, в девичьи годы, жениха моего увела бы и без сватов…” И, видимо, каждая из того поколения благодарна была ей, что не случилось такого… Вот и подкармливали Петюньку всей деревней. А он чудноватый какой-то рос. Тихий – тихий… По первоначалу вообще ничего не говорил, только глядел в глаза, не отрываясь, и слушал, слушал... А в глазах его как будто отражение небесное – голубое-голубое и бездонное…

А теперь вон какой вымахал на общественных-то харчах. И доброты в нём немеряно. Кто ни позови подсобить в чём, где двух-то рук не хватает, он тут как тут…

А дед Иван особые к нему чувства питает – уж больно Петюня на Полюшку в молодости похожий… Вот и взял Иван над ним опеку, своих-то детей Бог не дал… Поначалу почему-то ни сама Поля, ни жена Ивана это дело не одобрили. Поля прятала от него своего сына, а жена скандалы закатывала. Потом ничего… с годами всё само собой утряслось.

Много чему научил Иван Петю по крестьянским делам, ну и рыбалить тоже… Иной раз наблюдает за ним и диву даётся: “Ведь всё руками у него получается, а вот умишком слабоват… Всё показать надо…”
- А может, у него ум такой?.. – иногда задумывался дед Иван. – Особый, не как у всех людей… А может, такой ум, как у всех людей, ему и не нужен?.. Добротой он у него замещён. Доброты-то этой в нём на тыщу бы обычных людей хватило… Во-о… как Господь распорядился…

И ещё в последнее время подмечать стал дед Иван, что больно уж умно рассуждает Петя. Как будто и правду кто ему нашёптывает… А в глазах голубых при этом искорки весёлые светятся. Как снисходит что-то на него…

На другой день история с рыбалкой повторилась – у деда Ивана опять две щучки, а у Петьки – больше десятка. Но на этот раз мешок он дома не забыл. А рыбу опять всю, кроме одной, раздал по деревне. Добрый он, очень добрый… потому, наверное, никто в деревне даже из сверстников никогда его не обижал.

Ну, назовут бывало “Петя-дурачок”. А он как и не понимает, что это за слово такое. Наверное думает, что это и есть его фамилия. Про других же говорят: Ванька Дурнов или Мишка Неймёнов…

Дед Иван тоже излишки-то рыбы, бывает, соседям раздаёт. Но вот тут как нарочно: нет удачи и всё… Даже стыдно как-то…

И ещё день, и ещё… повторяется история с их рыбалкой, примерно такая же, а потом вдруг заявляется Петька к деду Ивану вечером и говорит:
- Я завтрева не пойду… Надоела эта рыба. Мамка сказала: “Лучше в лес иди лыко драть, за него крупу дают…”
- Ну ладно, Петь, как хочешь. А я всё равно сбрёдаю… - отвечает дед. А сам про себя уже прикидывает: “Ну вот, я и посторожу на твоём пеньке. Какое-то там место особенное. Знать, вся щука нынче тама проходит…”

Спалось деду Ивану в эту ночь что-то плохо. И из дома он вышел раньше, чем обычно — нужно же оглядеться на чужом-то месте… И только было встал дед на Петькин пенёк, а щука-то – вот она, как раз и идёт. Да хорошая такая… Момент… и щука уже в мешке на поясе. Сноровки на этот счёт деду не занимать. Ну, думает, щас я Петьку-то перещеголяю на евоном месте… Но что такое?.. Уже и солнышко пригревать по-настоящему стало, а ни одна щука больше мимо не прошла.

И потянуло деда Ивана в сон, потому как не добрал он сегодня до своей стариковской нормы. Воткнул дед острогу в дно, упёрся на её черенок и подрёмывает. Приоткроет один глаз, как кот на лежанке, глянет – нету рыбы… Потом другим глазом окинет зону наблюдения… И опять дремлет… Дедушка старенький, а солнышко-то тёпленькое…

И вдруг чудится ему, то ли во сне, то ли наяву, что подплывает к пеньку какая-то чудо-юдо и открывает пасть размером с него самого. Дед встрепенулся ото сна, оттолкнулся руками от остроги, подпрыгнул на пеньке со страху как-то кверху и в сторону, подальше от этой пасти… Откуда только силы взялись?..

И ощутил себя уже в воде, да не просто в воде, а нанизанным со спины через одежду на тот самый, хорошо заострённый Петькой осиновый кол, на который тот щук нанизывал, когда мешок забыл прихватить из дома.

Дед бултыхается в воде, чтобы с кола как-то слезть, а ничего не получается. И чудо-юдо всё ещё в глазах мерещиться. Воды всего по пояс, можно б до берега добрести, а кол-то не даёт! И сломать его не получается. Сообразил ватник кое-как расстегнуть, думает из него вылезти и отправиться к берегу. Да не тут-то было, кол-то, оказывается, и через штаны ватные прошёл. А как из них вылезешь?..

Висит дед как кузнечик, на иголку нанизанный… И за пень, на котором стоял, никак уцепиться не удаётся – только и хватает рук, чтобы дотронуться до него. И острога-то воткнутой в дно с другой стороны пня оказалась. А вода весенняя холодная. Бултыхается дед, вокруг кола крутится, причитает вслух:
- Ну, погибель моя, знать, пришла… Погибель… Тута и окоченею…

Уже и к Господу, и к Деве Марии, и ко всем святым заступникам, коих помнил, обращаться за помощью начал… И вдруг слышит голос:
- Дед Иван, а дед Иван… Ты чаво тама делаешь?..
- Петькин, Петькин голос-то, - возрадовался дед. – Спасай Петюня… Сейчас окоченею в воде-то этной…

А Петя уже на пеньке стоит и смотрит на деда. Вот тебе и дурачок, а сразу сообразил, что делать надо. Схватил деда за подмышки своими ручищами, да и сдёрнул с этого кола. Слава Богу, силушка у него имелась…

Быстренько он деда на себе до дома дотащил. А там уже бабка дедова приступила к дальнейшим действиям... В общем, дед Иван даже не захворал после такого купания. А только всё удивлялся и спрашивал:
— Петя, а как ты узнал-то?.. И на подмогу мне подоспел в самое-то во время...
— А мне шепнул ктой-то, что спасать тебя надо... — отвечал Пётр. - А кто?.. Я и сам не знаю. Вот и побежал я... И надранное лыко в лесу бросил...

Дед Иван не таил случившегося. Да и как утаить было?.. Полдеревни видело, как Петька тащил на своём плече купаного деда Ивана, что мешок с рыбой...

Потом уже Петька рассказывал всем, что колышек-то тот осиновый - особенный. Мол, когда первый раз щуку на него нанизал, потому как девать её было некуда без мешка-то, они и пошли одна за другой к этому месту... На другой день Петька взял да и опять насадил первую же заостроженную им щуку на тот кол. Хоть и мешок был у него с собой в этот раз, а сделал так почему-то. И опять пошли к нему щуки одна за другой...

— Вот тебе и дурачок?!. - судачили в деревне. — Дурак-дурак, а умный... Небось щука-то, нанизанная на кол, какие-нибудь сигналы подаёт, вот другие и спешат к ней...

А дед Иван так и говорил теперь всем про Петьку:
— Петя - это спасатель мой, от верной погибели спас...

И прозвище дурачок отпало вдруг от Петьки само по себе. И все как один в деревне называть его стали “Петя-спасатель”...

А ему было всё равно. Он не понимал глубины значения этого словосочетания. Он просто думал, что теперь фамилия у него стала другая...

Говорят, так и дожил Петя  с этой приставкой весь отпущенный ему Господом земной срок. И всю жизнь оставался доброты неземной.